Первая часть

1

Мысль это мгновенная жизнь.

Вошло в меня нечто теперь – и словно сразу я лишился того, что прожил, и даже хотения будущего.

Мир – мал…

Мир – мал!..

Вычерпать море ведром не потому никто не берётся, что оно какое-то неизмеримо большое, а потому, что… некуда выливать почерпнутую воду: она потечёт обратно в море.

Мир мал. Мир – мал.

Ощущение такое: явное – явного!..

Да и – прежде всего… настроение такое теперь.

«Теперь»…

Мир мал, мал.

И вокруг меня, и вообще.

Вокруг – это вот тело моё; оно – тоже мало, мне мало. Столь мало, что я его как бы и не замечаю…

Мир людей, чуть подальше, человеческий мир – тоже мал, даже – тем более.

А – ещё далее?..

Как бы – всего лишь далее…

И я – от вошедшего в меня того «нечто» – теперь лишь о малости, о мерности.

Ощущение малости мира…

Тоска!..

Без спокойной безбрежности пространства и времени.

И мне нынче так – словно бы… не убежать. От той, понявшей меня, малости.

Великая!..

Гнев…

Капризный детский гнев!

Сквозь сон… от прерывания сна…

Что? Что?..

Звонок!.. о-ой…

Тишина паузы…

И опять он – звонок надсадный.

Возмущение всего, чувствую, пространства комнаты!

Я – сквозь веки – ощутил самую глубь ночи… или, может, самую рань чёрного осеннего утра…

И ещё он…

О-о, да это он… гневный-то!

Я – обмер.

Определил положение моего, под одеялом, тела…

…И – вмиг ощутил ужас бодрствования.

Ужас пребывания – вообще.

«Неужели?..»

«Жизнь в сей час шагнула значительно…»

«Вот она, ощутимая правда!..»

Все эти мысли-чувства – в один единый мой трепет.

Зво-нок…

То есть – понятный!

Я – не зная, подняты ли веки, – уже деловито протянул руку в знакомую темноту.

Светильник… осветил очередной звонок.

И показал моим глазам, что они, да, не спят… и даже, нет, не моргают.

Я опустил другую руку к полу.

Мобильник.

…Да.

Сестра.

Все мелочи пространства передо мной были особенно – зачем-то – чёткими.

Звонок… В кулаке…

Смотрел… просто смотрел… ощущая ценность зрения…

Мне сделалось ново; и – жутко ново… никчёмность всех видимых предметов… запах пространства.

Жду…

Нет…

…Посмотрел ответственно на тяжёлый мобильник.

Запомнил жёстко час и минуты.

Ощутил – власть… власть события…

Встал послушно и плавно.

Ощущая совершаемый поступок.

Умылся, утёрся.

Ощущая вершимое поведение.

«Три часа, пятьдесят четыре минуты».

Какие цифры значительные!.. Только… почему их можно поставить… в последовательный ряд?.. Зачем это нужно?..

А зачем думается об этом?..

Заварил чай. Стыдясь.

Выпил чашку. Стыдясь.

Признался наконец: с того мига, как посмотрел, кто звонит… думал, во сколько начинают ходить троллейбусы… да ещё и, впрочем, – надеялся надеяться…

Открыл шифоньер. Постоял.

Как давно и это, и это не надевал…

Надел самый хороший мой костюм.

Постоял. Стоять было странно.

Сел в кресло к монитору. Просто – тёмно-зелёному. Так находится тоже было странно.

Медленно крутнулся с удобным креслом. Лицом и грудью – к вниманию комнаты… к вниманию пространства…

Положил ладони на колени.

Думал я думал – молился-молился; и вот мне Бог… меня самого!.. и какого-то – особенного.

Мир – мал.

Как… мал?..

Для кого мал? Для чего мал?

Не для кого-то и не для чего-то, а – попросту мал.

Мал!

Была у меня первая любовь. И – не будет больше никогда этой первой, любви именно первой.

И – ни первой моей детской игрушки, ни первого школьного звонка, ни первой прочитанной книжки… ни первой моей статьи газетной…

И этак – во всём, во всём.

Я, к примеру, таскаю какой-то свитерок, и вроде бы ничего… но ведь он мне маловат… Я втиснусь вон в троллейбус – и уж ощутимо места мне мало…

Я, наконец, болтаю вот с тем и с этим… но ведь они мне – только произнести!.. – малы, малы…

…Тоска.

Мир мал, мал.

Правда, нестерпимо… в данном случае… даже вымолвить… это слово: «впервые»…

Печаль.

Почему-то не произношу: «горе»…

Не умею…

…«Мир мал». – Кому не скажи!

В меня, быть может, и вошло это открытие… от наблюдения… от присутствия других.

А они – живут себе, шевелятся…

И вослед – ещё одно явное.

Стало быть – живут во сне. Все живут во сне! Буквально пребывают во сне.

Человек, когда спит телом, поудобнее устраивает это своё тело. – Точно так же он разумно поудобнее устраивает свою душу во сне жизни на этом свете.

Но – некуда деваться: мир – таков, таков.

…Мир мал.

И чемпион мира – один. И по шахматам, и по боксу. И лишь победив именно его, можно стать чемпионом.

Мир мал.

И если кто-то мечтает, напевая, о том, чтобы кончился наконец неприятный ему век, то, понимает, стоит лишь помечтать, чтобы для этого всего-навсего скончался единичный вождь.

Мир мал.

И если, например, ловить голых негров на одном континенте, то потом их в трюмах через океан, походя кормя ими акул, можно переправить, для возделывания плантаций, только лишь на другой – той же планеты – континент.

Мал, мал!

Чтоб далеко не ходить: суть любовной (и любимой) народной драмы – из-за тесноты общежития: «Не кричи во весь народ: мой батюшка у ворот…»… а судьба собственно цивилизации – в президентском «ядерном чемоданчике»…

Века – они ведь тоже: обозначают сами себя лишь в арифметической прогрессии… Кстати, нарастающая эта прогрессия вовсе не прибавляет ничего к малости мира.

И если самолёт пассажирский, реактивный и аж сверхзвуковой, совершит вынужденную посадку в экваториальный водоём… и пассажиры, избежавшие огня, выберутся, счастливые, из проклятого самолёта… в желанную, то есть, влагу – то там их всех сожрут аллигаторы… А что же. – Нет учебников школьных (или – времени и прилежания их штудировать…) о животном мире той части света!.. Нет и у крокодилов другого, столь исключительного, случая, чтоб поместить в своё чрево такое нежное мясо, да ещё и почти без волос!..

Кстати о всякой жидкости. Приливы-отливы так называемого мирового океана – всего лишь, по малости мира, от близости небольшой этакой другой планеты – Луны.

Да что там. – Скоростей космических – всего-то три. И все скорости возможные, опять же – на этом свете, ограничены, по созвучию, именно скоростью света.

Сочтены – все атомы всех металлов и все атомы всех неметаллов.

…Мир мал, мал!

И нельзя певцу звёздному проехаться в метро, в автобусе городском, попросту – пройтись по улице.

Кстати, к известности стремление – так как людей на Земле мало; сколько бы ни было – а исчислимо мало; и, стало быть, в самом деле возможна такая ситуация, что на этой планете тебя будут знать без исключения все. А что потом?.. – Тоска. Потому многим чаще всего хватает славы – ну, на всю школу, на весь какой-нибудь город, ну, на всю одну какую-нибудь страну.

То же – и стремление к богатству и к власти. Действительно ведь мыслимо, что все богатства мира людей и вся власть над всеми людьми будут в каких-то одних руках. И – что дальше?.. Над всеми. Только и всего. И – если уж слово «дальше»-то – тоска.

Империалисты стремились строить и строили целые империи, именно всемирные, потому что, как раз, это осуществить было возможно натурально: мир в самом деле таковски мал.

Итак, стыдно быть империалистом…

Гении всех видов и косящие под гениев потому-то и стремились и стремятся к славе мировой, что она реально достижима: мир-то малюсенький.

Скучно быть славным!..

Мир настолько мал, что и в самом деле – решать и даже свершать можно: начать ли войну… произвести ли эликсир молодости… изобрести ли ядерное оружие… лететь ли на другую планету… запретить ли сметную казнь… наболтать ли ребёнка в пробирке…

И действительно, действительно – всем и всеми в мире можно манипулировать!

Как заткнутыми в одной стеклянной колбе.

И этим может быть одержим… какой-то пересчитанный тайный клан… или даже и вовсе кто-то абсолютно один.

И при этом, при этом, при этом… всем и заботы нету – хотя бы: так ли это на самом деле!..

Да и не странно: появляется где-то вождь – и сразу там пропадает обыкновенная доброта и личный разум.

Мир мал.

Мир мал – и вокруг Земного шара уже тесно от «космического мусора».

Мир мал и всегда-то был: в научном журнале читаю, что найдены в степи две пули спаянные – они столкнулись полтора века назад, летя в противоположных, стало быть, враждующих направлениях, во время известной исторической разноплемённой битвы: опять же – из-за малости географического, соответственно, пространства.

Мир мал – и нет мира, где бы не было науки.

Мира мал – и нет уже науки, которая бы не изобрела интернет.

Мир мал – и нет теперь интернета, где бы не было, тут как тут, порносайтов!..

Мир мал: у каждого лишь один член; поэтому средства все коммуникативные обещают и препарат для его «ощутимого увеличения». Кем ощутимого? – Разумеется, прежде всего, лишь его обладателем… ну и, ещё дальше, разве что… его обладательницей.

…Да что говорить.

Был, предполагают, – всего-навсего сколько-то миллиардов лет тому – некий «большой взрыв».

Ну а что было до «большого взрыва»?..

Можно бы, и верно, и не мучиться о столь далёком…

Но… где тогда был – я?..

Тоска!

Мир мал, мал…

Сюжет самый святой всемировой – радение о спасении; и таковой – один-единственный.

Для всех…

Навсегда…

Печаль…

Смотрю иной раз в зеркало – вижу… кого-то…

Кого когда-то на этом свете не было… кого когда-то на этом свете не будет…

Ведь это – правда.

Реальность!

Притом это правда, которая – прежде всего. Прежде всего.

Вот я заглянул в зеркало-то. А до этого мига меня в этом зеркале не было…

И так же я, родившись, заглянул в эту жизнь.

Меня, меня! – когда-то не было?.. когда-то не будет?..

Мне бы этом – прежде всего бы и думать! рассуждать! гадать! Ликовать или стенать.

Но – об этом я меньше всего думаю.

Это ли не странно?..

Единственное объяснение – уже, говорю, и есть: я во сне.

Единственное утешение – если утешение: я – видим, видимый… слышимый, осязаемый, обоняемый; пребываю в этой жизни – в видимой; на этом свете – на видимом.

И что меня – видят!

…Смотрю – теперь-то – в окно.

Одетые люди двигаются на двух своих, значит, нижних конечностях…

И – без тоски малости мира.

Впрочем, вон сцена у подъезда напротив… На легковой машине привезли старуху: с палкой, в пальтеце старинном коротком демисезонном клетчатом; в платке старомодном цветастом… Она – смотрит куда-то вверх, на какой-то, что теперь, напоследок, её, этаж… А все рядом – смотрят себе под ноги…

Всю жизнь я наблюдал, озадаченный, за старухами, за старушками – существами, прежде всего, загадочными.

Вон снеговая прядь из-под платка той старухи…

…С какого же дня это во мне – о малости-то мира?

–– Мама…

…Руки на коленях – и думал о значительности пространства. О приобретении пространства. О лишении пространства.

И об ответственности. Перед пространством.

На часы смотреть страшился.

Ведь они-то – теперь было понятно – как раз о пространстве!..

Ждал звука.

Хотел, чтоб он – раньше?.. Хотел, чтобы – позже?..

Тиканье тикало – и всё решало…

Губы высохли.

Чаю ещё попить стыдился… совестился

…С какой-то другой стороны – тоже, как и электрический, снаружи – на зрачки мои струился, брезжа… полупрозрачный, полувидимый… летний солнечный… зелёный, голубой… уютный, тёплый… свет, свет… В этом свете, как в сладком прозрачном сиропе, я – в коротких штанишках, в безрукавой рубашке и в большой кепке – тяну руку меж жердей соседского огорода, никак не могу дотянуться, царапая уже и плечо, к орешнику за орехами…

Я подвинулся встать. Но, опять же, счёл неуместным… хоть как-то, по поводу самого себя, двигаться.

В этом летнем зелёно-голубом уютном сладком свете… передо мною сейчас… залетали ещё и руки… знакомые, самые знакомые… умелые… грубоватые… но всегда тёплые…

Глаза мои, ощутил, горячие… обновились…

Не надо.

А как надо?..

…Звонок.

Он, увы, возвратился.

Посмотрел на часы.

В самом деле: под окном – чем-то грубым по асфальту.

Звонок…

Мобильник взял.

В кулак.

Встал.

Звонок…

Я – глядя в то место, где окно, – включил.

–– Да.

–– Андрей…

–– Да.

–– Мама…

Я ощутил моё тело как тело. И – виноватое, виноватое: за то, что оно – тело, не ощущающее сейчас… ни даже зубной боли, ни хотя бы усталости…

–– Что?

–– Ночью… В четыре часа…

–– Где?

–– В реанимацию…

–– В какой?

–– Больница эта…

Я отключил.

…Вот теперь – нельзя! Ничего нельзя.

Кроме движения.

В прихожей обулся и надел куртку.

Шагнул – как бы включаясь, не забыв о нём, в другое пространство – в комнату и по-обычному поцеловал Богоматерь в глаза.

В прихожей стал надевать куртку.

Мурашки по всему, вертикальному, телу пробежали… Счастья, счастья!..

Я уныло и обречённо… эту вторую куртку стал снимать… с уже надетой.

Слыша… чей-то стон…

…Снаружи – и сверху, и снизу, и со всех сторон ощутим был чёрный снег и, вперемешку, чёрный дождь.

Равнодушный троллейбус…

Пустой – ненужный – вокзал…

В автобусе кресло было с устройством, под локтем, непривычным… Зачем?..

Через какое-то – воющее, качающееся – время заметил, что сегодня… никого ещё не видел. И не слышал. Кроме мобильника.

Такое, значит, отныне – неужели?!.. неужели?!.. – началось иное пространство.

Вспомнил – прежде всего, прежде всего – все мои чувства-мысли-слова с того мига глубокого звонка…

…Её тёплые и шершавые чуть скрюченные пальцы.

Запах её седых желтовато-серых всё густых волос…

Взгляд её пёстрых, в мелких пежинках, глаз… всегда искоса и бегло… Гордый, но и вопросительный… Вопросительный, но и таки гордый…

Как это всё… по-настоящему. По-настоящему!..

Из всего-всего – самое. Самое!..

Вообще, вообще – разоблачающее меня. Парализующее. Обнажающее.

Правдивое до слёз. За которые, за единственные, не стыдно. И даже – ни перед кем бы и ни перед чем не стыдно.

И тогда – зачем что-то иное?..

Зачем и для чего это такое менять?..

И почему тогда, как сейчас, всё… так?..

…Она идёт по дороге ли, по двору ли – прямая, стройная, невысокая; и глаза – всегда себе под ноги. И уж редко, чтоб хотя бы повернула голову в сторону… где там поглазеть – хоть просто посмотреть.

На фото на всех – где она ещё молодая, красивая, черноволосая – взгляд её в объектив чаще искоса и снисходительный… упрекающий, обвиняющий… и – гордый, гордый!..

И конечно, конечно – никого никогда из встречных знакомых, ни даже к нам в дом зашедших ни о чём не спросит… только, слушая, кивает, на все речи чуть кивает… но и не поторопит – ни в коем случае! – быть покороче, удалиться с глаз долой.

Драгоценно сейчас мне даже и это… внешнее…

Красоту её лика и внимание её ко мне беспромашное – помню, как помню себя. Чуть забота у меня, у ребёнка, малейшая – и тут как тут её умелые и тёплые глаза и руки.

Главное, суть стал расти, – глаза. – Ещё и красивые… и сознающие свою красоту… чему-то тайному – тайному! –принадлежащие… и потому мне целиком недоступные… и потому – для меня заветные!..

…Воет автобус?.. или – дорога?.. или – вся чернота?

Куда еду?.. К чему еду?..

…С днём рождения поздравляла меня. Всегда утром. Как-то через стены и дверь видела, что я, в моей спальне, проснулся, что открыл глаза. Нельзя было притвориться. Только что где-то в глубине дома с кем-то, слышу, говорила… И вот – сразу, чуть я шевельнулся под одеялом, входит… смотрит на этот раз прямо… намеренно тихо и намеренно ласково говорит поздравительно… неизменно обнимает за голову, за плечи… обдавая своим несравненным запахом… вкладывает в руки новую рубашку или полотенце, или носки и – и шоколадку… Но не велит её сейчас же починать, есть… А чуть-чуть удручая, требует вставать завтракать.

И так – было.

И это из всего, что ни есть вообще, вообще – по-настоящему, по-настоящему.

И как это так, что сейчас этого вдруг – нету?..

И откуда взялось это… это… событие?!..

Неужели… придётся сказать… «горе»?..

Очевидно только, что оно – неуклюжее, грубое, дикое.

Откуда?..

Или оно было… всегда растворено… в том же самом воздухе, что и то тепло?!..

И всегда было рядом.

Почему об этом никогда не думалось?..

…Красивая, стройная, почти маленькая, гордая!..

И к ней-то – так грозно.

И о ней-то – о такой! – плакать.

Несправедливо…

Боже, а Боже! – Несправедливо.

…Мир мал – а газета тем более мала.

Поэтому меня тогда и «сократили».

А вовсе не потому – уж как год, – что этот самый «кризис».

Я, во-первых, и заранее знал, что так со мной выйдет. «Уволили по сокращению» тех, как водится, у кого меньший срок тут работы. Нескольких. Образование и опыт, если из того исходить, у всех одинаков. Так что вроде бы порядок.

Но ощущение всё-таки новое.

Самый гнусный сон – это этикет, этикет.

Чувство почти такое же было, когда – лет, значит, двадцать тому – «цены отпустили». Я ещё юный был. Ну и, перед тем, когда саму страну «распустили».

В природе вроде бы ни тогда, ни теперь ничего не предшествовало и ничего потом не последовало. Так что…

«Сократили» меня, меня – «сократили»…

Слово-то какое!

…И ещё. Может – главное.

Я, собственно, этого… как будто и ждал…

«Сократили» – и развязали мне руки.

Для мысли.

И, признаться, в первый же день – моё чувство: а я и не был вполне причастен!

То есть – это я… вас всех сократил. Без кавычек.

Или – по сегодняшнему моему, траурному, состоянию: это газета, газета мне, мне мала.

Уволили – я теперь зато спокоен.

Я теперь не повязан миром, этим самым социумом, суетой. Столь-то прочно: по работе, по должности и профессионально.

Уволили – и ощутил я себя не обиженным, не озадаченным, а… свободным, вернее – более свободным, точнее – на каком-то пути к какой-то освобождённости.

Кстати, кстати. Я, живя один, встал на другой же день… и не стал одеваться!.. Так до сих пор, просыпаясь, и бродил по квартире – это уж сделалось моим утренним ритуалом – совершенно голый.

Но прежде всякого прежде – сама собой освободилась зрящая мысль.

Подтвердилось моё видение, моё виденье!

Сходу – первое, что бросилось в глаза: люди ходят по планете – и не падают с неё, не сваливаются!..

Я – прямо испугавшись – спросил себя: что, что меня более всего волнует?..

Меня уволили. Но это дело обычное, бытовое.

Что – меня, меня лично, лично по моей сути, сию и каждую минуту волнует? И – более бы всего.

С планеты – не сваливаются…

Всемирное то тяготение и прочее – это тоже понятно.

Но всё же… странно и страшно…

Хоть бы кто в целом мире когда-либо – об этом подумал всерьёз!..

Я сейчас стою на Земле. – А на другой её стороне кто-то стоящий, подняв глаза к небу, смотрит точно… в противоположную мне сторону!.. То есть, выходит, видит Мироздание… теоретически в ином виде.

И… и как-то волнительно с учётом этого жить.

А всем – хоть бы что!..

И я тогда неумолимо ещё отметил: после недавнего землетрясения в Западном полушарии… ось симметрии Земли отклонилась, пустяк, на восемь сантиметров… Но, оказывается, атмосфера воздушная и океан водный обычно смещают эту ось на целых три-четыре метра!..

Да я и с детства жил в состоянии… в мировоззрении ожидания: вот-вот будет время подумать – ой, ведь не на плоскости я!..

И, главное-то, – не один же я.

Но все – во сне.

…Но и это не самый важный сон.

И не зря, видимо… Сон мне в те дни, когда уволили, приснился. Такой – что я даже на него… силился не обратить внимание.

Распилили тело моё. Пополам. Ну, как рыбину мороженую. И я, слегка волнуясь, кому-то и говорю: распилили, так теперь давайте складывайте, чтоб срослось!..

Вот – вот я стою на этой самой планете Земля.

Мои глаза полны зелёно-голубого пространства, мои уши полны вольного невидимого ветра, мои лёгкие полны пахучей живой свободы…