Мне понравился прочитанный ранее авторский «Волшебный хор», отчетливо выделившийся среди отечественного литературного спама, да и название этой книги привлекло: я всегда поражалась высокому психологизму фаюмских портретов и чувствовала в них какую-то загадку – может быть, такую же, как в выражениях лиц у воинов терракотовой армии Цинь Ши Хуанди. Фаюмские портреты мне нравились с детства и, собрав репродукции в маленькую коллекцию, я легко придумывала каждому из них судьбу, поэтому полумесяц фаюмского лица на обложке не мог меня не привлечь своей ностальгической откликаемостью. Но обложка была обманкой, и авторский фаюм не имел ничего общего с собственно фаюмскими портретами, это вообще было другое: главный герой создает литературные реконструкции, опирающиеся на особенности и возможные для заказчиков альтернативные биографии, одновременно сам погружаясь в собственные «другие» реальности – реальности места, времени, событийности.
Похоже, сегодня возможность пересечения границ между фантазией, реальностью и личностью становится своеобразной литературной фишкой, об этом пишут многие авторы, и, как правило, читать и раздумывать об этом интересно, даже если текст грешит всякими нестыковками и излишествами. В этом случае очень помогала литературная манера автора, мягко заключающая воспоминания, фантазии, представления, желания, знания персонажей в тонкую оболочку воображаемого образа. Ну, и капелька Ф. Кафки и У. Эко еще никогда никому не мешала. И, в общем, неважно, как этот творческий фрейм возникает: как результат травмы, инвалидности, осознанного созидания, сновидного состояния или просто от скуки, в дремотных грезах. Мы живем в мире, настолько пронизанном осязаемостью, рациональностью, причинностью, временнóй безвозвратностью, что иногда хочется совершить прорыв из того, что есть, в то, что возможно, и «Фаюм» в некотором смысле дает читателям такую возможность: фантазии овеществляются, автор и его персонажи смешиваются, внутренний и внешний мир героев плавно перетекают друг в друга без видимой границы.
Зыбкость возникающих в тексте реальностей представлена в его разных фрагментах по-разному: где-то «плавают» сенсорные границы, где-то – временные, где-то – когнитивные. На мой вкус, литературно текст слегка разнороден, как если бы автор сшил вместе очень разные интересующие его (и не всегда – читателя, как, в моем случае, произошло с реконструкцией восстания декабристов в свободном театре) сюжеты, но тем не менее все вариации по-своему любопытны, и даже способ сшивания мне особенно не мешал, хотя магический реализм – не самая моя любимая стихия.
Еще этот текст хорош тем, что рождает в сознании читателя много собственных текстов, разворачивающихся как бесконечный свиток-пергамент. В голове толпятся образы, воспоминания, внезапно всплывшие обрывки сновидений, пережитые эмоции. В процессе чтения происходит своеобразное ментальное обогащение за счет собственных внутренних ресурсов, и это, по крайней мере, мне, очень импонирует. Мне хотелось убедиться, что новая книга и сам Е. Кремчуков – то, что надо, и теперь я уверена, что он стоит того, чтобы читать его тексты и дальше.
Ну, и напоследок - вот что неожиданно навеяла мне эта книга:
...И этот дождь закончится, как жизнь...
И наших душ истоптанная местность
с провалами изломов и кривизн
вернется в первозданную безвестность.
Там, в темноте, Предвечная Река
к своим пределам тени предков гонит,
и мечутся, как звери,
облака под взмахами невидимых ладоней,
и дождь, слепой, неумолимый дождь,
питая переполненную сушу,
пророчеством становится, как дрожь
художника, рождающего душу.
...И наши голоса уносит ночь...
Крик памяти сливается с пространством,
с молчанием, со всем, что превозмочь
нельзя ни мятежом, ни постоянством...
Не отнимая руки ото лба,
забудешься в оцепененье смутном,
и сквозь ладони протечет судьба,
как этот дождь, закончившийся утром (В. Леви).