© Евгений Чеширко, текст, 2025

© Межова Ю. С., иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Часть первая
Энтропия

Надоел уже этот Темный. Снова сидит в своем углу. Раньше я его боялся, сейчас же он меня просто раздражает.

У него нет ни глаз, ни рта, ни ушей – он просто бесформенное черное нечто, которое растворяется, если посмотреть на него в упор, и снова материализуется в пространстве, если отвести взгляд в сторону. Я вижу его только периферийным зрением. Он не перемещается и не производит никаких звуков, которыми может выдать себя, но я всегда знаю, что он уже здесь. Я не чувствую его взгляда, но в полной мере ощущаю его внимание ко мне. Он не приносит мне никакого вреда, не пытается напугать или свести с ума. Он просто наблюдает, а я иногда наблюдаю за ним. А что еще мне остается? Я называю его Темным, но с таким же успехом мог бы назвать Мутным или даже Дымным. Вряд ли он обиделся бы.

Конечно же, я никому о нем не рассказываю. Не хватало еще прослыть идиотом. К тому же родители с детства прививали мне материалистическое мировоззрение, которого я придерживаюсь до сих пор. Размышляя над этим явлением, я пришел к выводу, что появление Темного каким-то образом связано с моей психикой, что это всего лишь некая игра разума. В пользу этой версии говорит и то, что он всегда появляется ночью, в момент моего пробуждения. Полагаю, что сознание проецирует образы сна в реальность, тем самым вызывая зрительные галлюцинации. Они же, в свою очередь, снова анализируются мозгом, придавая этому явлению некие характеристики вроде ощущения наблюдения за мной. Придя к такому выводу, я стал спокойнее относиться к появлению Темного, но сказать, что я привык к нему и чувствую себя спокойно в его присутствии, конечно же, не могу.

Он появляется в моей комнате примерно раз в месяц, иногда чаще, иногда реже. Как я уже говорил, в этот момент я просыпаюсь и сразу же понимаю, что он здесь. Я замечаю его присутствие боковым зрением и перевожу взгляд на него. Темный тут же растворяется, и я вижу угол комнаты. Если ночь лунная, я могу рассмотреть даже край неровно приклеенных обоев, криво поднимающийся от пола к потолку, но стоит отвести взгляд в сторону, как тьма сгущается, и он снова здесь. Для того чтобы он исчез, нужно включить свет или сделать гимнастику для глаз – повращать ими по кругу и крест-накрест. Как правило, это помогает и он исчезает, что опять же подтверждает мои мысли о том, что Темный – всего лишь зрительная галлюцинация и плод моего воображения.

Но сейчас он снова в углу. Я лежу на спине и смотрю в потолок. Сегодня мне не хочется его прогонять.

– Зачем ты приходишь, Темный?

Конечно, он не ответит.

– Если бы ты существовал на самом деле, мы могли бы даже подружиться. Как думаешь? Да, согласен, это была бы странная дружба. Я рассказывал бы тебе о своих радостях и неудачах, а ты так же сидел бы молча и наблюдал за мной. Нам непременно нужно было бы придумать какой-нибудь метод общения. К примеру, если бы ты соглашался со мной, то темнел чернее обычного, а если бы возражал – менял цвет. Ты умеешь менять цвет? С помощью цвета ты мог бы выражать свои эмоции. Посветлел – значит, тебе радостно, покраснел – стыдно, позеленел – досадно. Почти как у людей. Как у людей…

Я ловлю себя на мысли о том, что разговариваю с галлюцинацией. Все же с этим нужно что-то делать. Я поднимаюсь с кровати, включаю свет, растираю виски и начинаю вращать глазами. Темный исчезает. Он не любит свет и гимнастику для глаз. Сомневаюсь, что он вообще хоть что-то любит в этом мире.

202 – это номер моей комнаты. Она находится на втором этаже общежития, расположенного почти в самом центре города. Я предпочитаю называть комнату жилищем. Жилище – именно то слово, которое как нельзя лучше характеризует это пространство. Здесь можно спать и есть, можно даже попытаться сделать комнату уютной, натащив в нее мебели и расставив по углам горшки с цветами, а на стенах развесив картины с натюрмортами или, на худой конец, с пейзажами. Но всё же это жилище – здесь невозможно почувствовать себя дома. Как ни пытался я сродниться с этой комнатой, как ни старался подружиться и найти хоть что-то, что могло бы нас сблизить, сделать одним целым, ничего у меня не вышло. Эта комната – как вредная и спесивая женщина, с которой работаешь в одном офисе. Мы явно не нравимся друг другу, но нам приходится как-то общаться и даже улыбаться при встрече, прекрасно зная, что если бы не общее дело, мы просто избегали бы друг друга и отворачивались при встрече, делая вид, что незнакомы и знать друг друга не хотим. У нас с комнатой тоже есть общее дело – я не даю превратиться ей в заброшенное грязное помещение, она же позволяет мне чувствовать себя человеком, у которого есть пристанище, в котором можно отдохнуть от окружающего мира.

Комната досталась мне по наследству от деда. Когда-то он получил ее от государства по линии профсоюза и даже успел пожить в ней несколько лет. В девяностые он вышел на пенсию и со своей женой – моей бабушкой – переехал в деревню, где построил домик, в котором и жил до конца своих дней. А комнату в общежитии приватизировал и сдавал в аренду. В деревне эти небольшие деньги были неплохим подспорьем. Я узнал о ней лишь после его смерти и оглашения завещания. Свой дом в деревне дед завещал жене – моей бабушке и дочери – моей маме в равных долях, а комнату решил оставить мне, своему единственному внуку. На тот момент мне только исполнилось двадцать четыре года, я работал и снимал однокомнатную квартиру на самой окраине города вместе с двумя студентами медколледжа. Стоит ли говорить, как я обрадовался такому подарку судьбы? Да, подарок был неразрывно связан с печальным событием, но молодость не терпит тоски и уныния. Не дожидаясь вступления в наследство, я выселил из комнаты арендаторов и переехал в свое собственное первое жилище.

Само общежитие – это трехэтажное здание постройки середины прошлого века. Весь первый этаж пару лет назад был выкуплен, а вскоре там открылся продовольственный магазин. С одной стороны, это было на руку жильцам общежития, ведь раньше им приходилось ходить за продуктами в магазин в соседнем квартале, с другой же – магазин прибавил им проблем, так как в комнатах, находящихся в конце коридора, жизнь стала еще менее комфортной из-за гудения холодильников, которые располагались в складском помещении прямо под ними.

Второй и третий этажи занимаем мы, жильцы общежития. Я не знаком со всеми обитателями третьего этажа – с ними я изредка встречаюсь на лестнице или же на общих собраниях, – но я точно знаю, что надо мной в такой же комнате живет студент. С этим соседом мне повезло – он типичный ботаник и никогда не устраивает в комнате сборищ и посиделок. Единственные звуки, которые я иногда слышу сверху, похожи на падение чего-то тяжелого на пол. Думаю, это падают книги, которые он не может удержать в своих худеньких руках. Хотя вполне возможно, что я слышу звук падения самооценки после его очередного неудачного знакомства с какой-нибудь однокурсницей.

Однажды я сидел во дворе на скамейке и смотрел на окна нашего общежития. И в мою голову пришла интересная мысль. Если не брать во внимание остальные комнаты, а рассмотреть только те помещения, которые расположены под и надо мной, то это очень похоже на действующую модель пирамиды потребностей человека. По первому этажу неспешно бродят люди. Вся эта толпа хорошо одетых людей с важным видом, но совершенно пустыми глазами, таскающая по магазину корзинки с продуктами, озадачена тем же самым вопросом, каким были озадачены все люди с самого начала истории – что они будут сегодня есть? Вот этот здоровяк, рассматривающий куриные внутренности, выложенные на прилавке, та девушка, тонким пальчиком указывающая на карпа в аквариуме, которого сейчас вытащат из воды и, рубанув для приличия по голове обухом топора, вскроют ему брюхо. Девушка скажет «спасибо», положит рыбу в корзину – и одной проблемой в ее голове станет меньше: сегодня она будет сыта. Вон тот старик в странной шляпе, который зачем-то трясет возле уха банкой тушенки и очень внимательно вслушивается в издаваемый ею звук. В магазине много людей, и все они чем-то похожи. Их взгляды равнодушные и отрешенные, они не смотрят друг на друга, лишь на прилавки. Я ни разу не видел в продуктовом человека с ясным, осмысленным и твердым взглядом. Там, где много еды, человек перестает думать. Не зря же именно эта потребность заложена в основание пирамиды Маслоу.

А на третьем этаже сидит одинокий студент. Он занят осуществлением самой высшей своей потребности – в познании мира и самореализации. Скорее всего, он голоден. Впрочем, из-за его худобы мне кажется, что он ни разу в жизни даже и не пробовал есть. А сытый голодного не разумеет. Люди с корзинками в магазине знать не хотят о великом, а студенту плевать на колбасу по акции – он занят познанием.

А между ними я, который рад тому, что рядом есть магазин с едой и человек, который не доставляет мне проблем своим существованием. Я, который так же бродит с корзинкой и рассматривает пустым взглядом красные ценники. Я, который радуется хорошей компании и бутылке вина. Я, который иногда даже выделяет деньги с зарплаты на покупку умной книги. Я – человек, который любит пофилософствовать, но далеко не всегда умеет сделать хоть какой-нибудь практический вывод из своих измышлений.

Меня зовут Филипп Казанцев. Я часто спрашивал у родителей, почему они дали мне такое странное имя. В нашем роду не было Филиппов, а из известных людей с таким именем я знал только Киркорова и отца Александра Македонского. Внятного ответа от мамы и папы я не получил до сих пор. Просто им когда-то понравилось звучание этого имени, вот и все. Впоследствии мне стало известно и его значение. Оказалось, что «Филипп» переводится с греческого как «любящий лошадей». И снова мои родители промахнулись. Нет, я люблю животных, это правда, но особой симпатии именно к лошадям за собой никогда не замечал. Мне больше нравятся кошки, но однажды узнав о том, что наука о кошках называется фелинологией, я понял, что имя «любящий кошек» звучало бы еще хуже – Филфелин или просто Филфел. Пожалуй, лучше я буду любить лошадей, чем называться Филфелином.

Нумерация комнат в нашем общежитии начинается от выхода на лестничную площадку по часовой стрелке. В первой комнате от лестницы под номером 201 живет семья Романовых. Главу семейства зовут Николаем. Я слышал, что царь Николай Второй был чуть ли не самым курящим царем за всю историю династии. Коля же, в отличие от своего тезки, представляет собой, наверное, самого упорного борца с этой вредной привычкой со времен царского режима. Кажется, он бросает курить каждый понедельник, каждое первое число месяца, после каждого дождя, после заката и после первой птицы, пролетевшей мимо его окна. Коле тридцать лет. По его словам, он пытается бросить с двадцати шести, но все никак не получается. Как он сам объясняет причины своих неудач: «Да как тут бросишь? То одно, то другое…». Лучше и не скажешь.

У Его Величества есть жена Наталья и шестимесячная дочь Вера. Иногда люди говорят, что знают того или иного человека с рождения, я же могу сказать о Верке, что знаю ее с зачатия, потому что в нашем общежитии очень плохо обстоят дела со звукоизоляцией. Когда девочка родилась, Коля напился так, что его пришлось буквально на руках тащить из общей кухни в комнату и укладывать спать, потому что он то и дело пытался вскочить и уехать к роддому писать на асфальте слова любви, посвященные жене. На мой вопрос о том, какие именно слова он хотел бы написать, Коля не ответил, а просто молча уставился на меня мутным взором, затем пустил слезу, после сказал, что я ничего не понимаю и никогда не пойму, а вскоре и вовсе уснул сном младенца. Возможно, что кого-то из присутствующих эта реакция и удивила, но только не меня. Ругань Наташи и Коли я слушал раз в два-три дня с самого момента моего заселения в общежитие. Мне всегда казалось, что они ненавидят друг друга и даже не скрывают этого, а вон как получилось – даже ребенка родили. Не могу сказать, что это событие как-то повлияло на их отношение друг к другу – меньше ругаться они не стали, но теперь хотя бы стали делать это тише. Впрочем, маленькая Вера с лихвой возместила недостаток децибелов в моей комнате своим плачем во время коликов и прочих младенческих неурядиц.

Коля же стал еще усерднее бороться с курением, даже прибегая к методам нетрадиционной медицины. Он рассказывал мне, что ездил к какой-то бабке, которая полчаса давила пальцами ему на глаза, читая какие-то заговоры, а затем заставила съесть сырое яйцо. Он заплатил ей тысячу рублей, о чем, конечно же, пожалел, потому что никакого действия обряд не возымел, а на потраченные деньги можно было купить несколько пачек хороших сигарет.

В целом Романовы – хорошие люди. Коля иногда заходит ко мне, чтобы поговорить о том о сем и пропустить по бутылке пивка. Наташа раньше просто сухо здоровалась со мной, а после того, как я пару раз посидел с Веркой, стала улыбаться, а иногда и подкармливать выпечкой вроде пирожков, которые она умеет печь на удивление вкусно. Просто так вышло, что эти двое не любят друг друга. Наверное, так бывает.

Пару месяцев назад Коля постучал в дверь моей комнаты. Когда я открыл, он молча прошел к столу, положил на него прозрачный пакет с пирожками и посмотрел на меня таким уставшим взглядом, от которого у меня самого появилась слабость в коленях.

– Натаха передала…

– Так вот чем так вкусно на весь этаж пахнет, – обрадовался я, потирая ладони.

Коля кивнул и зачем-то переложил пакет ближе к центру стола, а затем снова передвинул к краю. Он явно чего-то ждал, но я не мог понять – чего именно.

– Как там Верка? – спросил я первое, что пришло в голову.

– Нормально.

– В школу уже пошла?

– Ага, институт уже заканчивает, – слабо улыбнулся Коля. – Может, чаю выпьем?

Такое «трезвое» предложение я слышал от Романова впервые. Вскипятив воду на плитке, я выставил на стол две кружки, пачку пакетированного чая, сахарницу и две ложки. Коля макал пакетик в кипяток, покачиваясь на ножках стула, и наблюдал, как вода окрашивается в темный цвет, а затем равнодушно произнес:

– Что-то жить не хочется.

Я облегченно выдохнул. Николаю не хотелось жить стабильно раз в месяц, о чем он каждый раз спешил мне сообщить. Обычно это сопровождалось предложением выпить чего-нибудь крепкого. Алкоголь, видимо, давал ему какую-то жизненную энергию, которой хватало до следующего нежелания существования.

– Никому не хочется, а все же живут как-то, – пожал я плечами.

– Нет, вообще не хочется, понимаешь?

– А, ну это совсем другое дело, да. Кстати, пирожки с чем? – попытался я поменять эту заезженную пластинку.

– Сил нет больше никаких. Развелся бы уже давно, если бы не дочь. Только она меня и останавливает.

– О, с капустой! – надломив один, неубедительно обрадовался я, всячески пытаясь перевести тему однотипного разговора, который каждый раз проходил по одному и тому же сценарию. – Представляешь, недавно на вокзале купил пирожок с капустой, а потом сел в автобус – к родителям в деревню ехал. Только мы тронулись, меня так скрутило, что хоть скорую вызывай. А со мной рядом бабка сидела очень подозрительная – как посмотрит на меня, так еще сильнее крутить начинает. Я уже потом только вспомнил, что эта же бабка за мной в очереди стояла, и тоже с капустой хотела пирожок купить, а я последний забрал, пришлось ей с картошкой есть. Как пить дать – прокляла меня, старая кошелка. Надо было тебе к ней ехать за заговором против курева. Это точно ведьма, самая настоящая.

Коля вытащил из кружки чайный пакетик и принялся искать глазами место, куда его пристроить. Пока он сканировал поверхность стола, несколько капель все же упали на скатерть. Ничего не придумав лучше, он снова опустил пакетик в кружку и принялся подергивать вверх-вниз, будто бы надеясь поймать на него рыбу.

– Все сказал? – рассматривая узор на кружке, глухим голосом произнес он.

Обычно мой трюк срабатывал и Коля быстро переключался со своего нытья на обсуждение предложенной темы, которую мне каждый раз приходилось выдумывать на ходу. В этот раз номер не прошел.

– Коль, что у вас там произошло? Снова поссорились?

Он оторвался от созерцания кружки и посмотрел на меня таким тоскливым взглядом, от которого мне самому захотелось вскинуть голову и завыть. Два пустых глаза, покрытые беспросветной пеленой даже не отчаяния, а безысходного и безоговорочного смирения со своей поломанной судьбой, уставились на меня.

– А когда мы не ссорились? Нас там трое, но мне кажется, что человек только один – Верка. А мы с Натахой просто тихо ненавидим друг друга, и даже сами себе не можем объяснить – зачем и почему мы вместе? У тебя бывает такое, что просыпаешься посреди ночи и не понимаешь, где находишься? А я будто бы посреди жизни проснулся, а в голове чей-то голос говорит одну фразу: «Что ты здесь делаешь?». Я оглядываюсь, смотрю на комнату, на грязное окно, на эти дурацкие обои, на Натаху – человека, которого я ни капли не люблю, на себя, на свои руки… Я смотрю на все это и не могу ответить на вопрос. А потом вдруг приходит понимание, что я ведь и не спал вовсе, что я сам сюда пришел и все, что меня окружает, – все это я выбрал сам. Что я здесь делаю, Фил? Ведь только вчера моя жизнь начиналась, я строил какие-то планы на будущее, о чем-то мечтал, к чему-то стремился. Где это все? Почему я оказался здесь? Будто бы в какой-то момент я перестал жить и начал смотреть на свою жизнь со стороны. Может, мы все уже умерли, а? И просто не осознаем этого?

Мне было жалко смотреть на Колю. Он был трезв и, судя по всему, действительно говорил то, что думал. Я отложил надкушенный пирожок и протер ладонью глаза. Что я мог посоветовать этому человеку? В моей голове не было ни одной идеи, а произнести вслух это идиотское: «Все будет хорошо» – у меня бы язык не повернулся.

– Коль, я-то чем могу тебе помочь?

– Да я понимаю, что ничем. Просто сил уже нет никаких в себе это держать. Решил с тобой поделиться.

– Что думаешь делать?

Перед тем как ответить, Коля долго смотрел в окно, поглаживая пальцем фаянсовую ручку кружки. За стеной заплакала Вера. Коля вздрогнул и резко выдохнул, будто бы вынырнув из каких-то темных вод и снова очнувшись в нашей реальности, сделал глоток чая, поморщился – чай был еще слишком горячим, и громко поставил кружку на стол.