© Евгений Башкарев, 2025

ISBN 978-5-0068-4150-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора:

«Прожить жизнь правильно нереально, однако есть вероятность, что следование некоторым советам из таких историй, как эта, поможет избавить молодых людей от многих отягощений в будущем».

Пролог

Дернув за дверную ручку и обнаружив туалет запертым, седоволасая женщина нахмурилась и прокричала:

– Володя, ты что там делаешь? Ты опять занимаешься ЭТИМ? А ну-ка, открывай, маленький засранец! Сейчас отцу все расскажу, он тебе быстро руки поотшибает. Открывай немедленно!

Послышался шум сливающейся воды. Неугомонная женщина продолжила стучать в дверь.

– Володя!

– Уйди, ма! – прокричали из туалета.

Женщина, будто удовлетворившись ответом, удалилась.

Она меня не видела. Не видела, как я стоял в коридоре и ждал своего друга, заскочившего домой в туалет точно не по той причине, в какой заподозрила его мать. Нам было по шестнадцать лет. Вова учился в ПТУ, где молодые люди взрослели быстрее, чем в школе, а я заканчивал десятый класс, и по-прежнему чувствовал себя ребенком. Даже в тот день, когда я стал свидетелем столь странной сцены, мы собиралась идти на стадион и, как в старые добрые времена, играть в мяч. Нам обоим это еще было интересно.

Вова вышел из туалета через пару минут. Вид у него был неважный. Хорошее настроение исчезло. Взамен появилось нечто говорящее об обиде.

Бросив брезгливый взгляд в сторону гостиной, он начал обуваться.

– Ты закончил? – крикнула из комнаты женщина.

– Ма, отстань!

– Я спрашиваю, ты закончил?! – повторила она. Голос ее был скрипучим и требовательным. – Я хочу знать, какое полотенце отправлять в стирку. Или случилось чудо, и ты потрудился сделать это сам?

– Вот достала, – пробубнил Вова, повернувшись к стене.

Его взгляд метал искры, зубы скрипели. И даже не привыкший подмечать в людях подобные вещи, понял бы, насколько он зол.

Чуть позднее я узнаю, что в жизни все так и происходит. Сначала наступает обида, потом накатывает злость. Я не стал исключением. С той же последовательностью негативные чувства воспылали и во мне, только, в отличие от Вовы, мое лицо никогда ничего не выражало. Наверное, поэтому меня и не любили девушки.

Мы вышли из квартиры, а женщина все еще кричала ему вслед. Про полотенце, про отца, про совесть, про то, что он засранец и, если не перестанет заниматься онанизмом, то в скором времени у него на руках вырастут волосы, а на голове, наоборот, выпадут. Я никогда не спрашивал, бьет ли его отец за то, чем занимается каждый подросток, но, по всей видимости, Володя был не из тех, кто скрывал следы своих увлечений, и не из тех, кто внимал проклятиям родителей. В том возрасте я еще тоже не знал, каким запретам верить, а каким нет. И когда что-то очень хотелось, я делал, а когда не хотелось, не делал. Вот и Вова поступал так же, и, как и я, не любил об этом говорить.

В тот день мы шли на стадион молча, и каждый думал о своем. Футбол получился скучным, людей было мало. Мы пинали мяч до заката солнца, а потом, уставшие, сидели на трибунах и говорили о том о сем. К вечеру настроение всегда поднималось. Не знаю, как объяснить сей «феномен», но даже через несколько лет, когда я повзрослею, а Вова уйдет из моей жизни, как уходят многие друзья, вечер останется для меня самым лучшим временем суток.

Такие истории не были единичными в моей жизни. Они всплывали в памяти внезапно, будто кто-то глубоко в сознании выдвигал запыленный ящичек и начинал читать из него письма. И я читал их вместе с ним. Порой мне было смешно, порой тягостно, но какие бы чувства я не испытывал, вспоминая то или иное событие, те письма вновь ложились на дно ящичка и доставались через много-много лет.

Глава 1

Начало

Я всегда мечтал познакомиться с волейболисткой.

Почему так, по сей день объяснить не могу. За время учебы в морской академии я был в равной степени связан с девочками-баскетболистками и гандболистками, но только в сторону волейболисток смотрел, переживая нечто неподдельно искреннее и романтическое. Только волейболистки вызывали у меня восхищение и страсть, не делая совершенно ничего. Стоит ли говорить о том, о чем я думал, закрывая глаза перед сном, и что было у меня в голове во время скучных лекций. Если вы меня правильно поняли, то там, где большинство учителей видят умный взгляд, а друзья-одногруппники кислую физиономию, были именно мечты о девушках с волейбольной площадки.

В морской академии города Новороссийска, куда я поступил учиться после окончания школы, все, что касалось спорта, умещалось под единой крышей высокого некрасивого бетонного сооружения. Был один спортивный зал для всех любителей активного образа жизни и единое расписание занятий на всю неделю, включая воскресенье. Расписание делилось на две части: до обеда зал был занят уроками физкультуры, после обеда начинались тренировки по различным видам спорта.

По понедельникам и средам спортзал делили волейболисты и футболисты. Занятия у первых начинались с четырнадцати часов дня, вторые занимались с шестнадцати до восемнадцати вечера. Далее эстафетную палочку перехватывала мужская баскетбольная команда. Во вторник и четверг послеобеденное время делили женские команды по гандболу и баскетболу. После них спортзал был свободен до восьми, а потом наступал черед общеразвивающей физкультуры, которая для девочек и мальчиков тоже делилась по часам.

Тренажерный зал был открыт ежедневно, но любителей пускали туда только по четным дням. По нечетным проводились тренировки по армрестлингу и гиревому спорту. Всех, кто не относился к данной категории спортсменов, тренеры выпроваживали за дверь. Тем не менее, тех, кому хотелось, и кто давно определил, что тренажерный зал – это гораздо больше, чем просто увлечение, никакие правила не останавливали. Я был одним из таких, хотя сам для себя уже давно понял, что хожу туда не только ради того, чтобы развивать мышцы.

Игровую площадку и тренажерный зал разделяла решетка, и каждый день, отдыхая между упражнениями, я вис на ней и следил за тренировками девочек. Их группы были немногочисленны. На баскетбол приходило пять-шесть человек, чуть больше на гандбол. Количество волейболисток редко превышало десяток. И всех их я быстро запомнил, как на внешний вид, так и на манеру игры, голос и даже темперамент.

Так дальше и повелось.

Я смотрел на девочек через железную решетку и мечтал, что когда-нибудь познакомлюсь с одной из них, а потом наша дружба перерастет в любовь и будет все как у всех.

Когда тебе семнадцать лет, всегда так думаешь. И это даже не выглядит, как мечта. Скорее, осознанный план, привести в действие который не пускает какое-то волшебство. У меня его было предостаточно. Поэтому все, как у всех, не сложилось.

Летом, после окончания первого курса академии, я все же познакомился с волейболисткой.

Я ехал домой, к родителям. Помню, как отстоял очередь в кассу за билетом, потом такую же очередь в автобус. Поднялся в салон одним из последних, вследствие чего оказался без выбора посадочного места. Билеты на проходящие автобусы не давали возможность гарантировать хорошее место. На них не было никаких номеров, и пассажир довольствовался тем, что ему оставили другие пассажиры.

Ближние к водителю кресла, где меньше укачивает, уже были заняты. Чуть дальше середины автобус имел вторую пассажирскую дверь. Мне нравились места рядом с ней из-за возможности вытянуть ноги, уместить сумку и ехать с комфортом. И о, чудо! Там-то я и нашел, что искал. Я даже не обратил внимание на своего соседа. Одно из двух кресел было пустым, и я приземлился в него с желанием поскорее пропустить толпу из мужчин и женщин, точно так же ищущих незанятые места. Через несколько минут салон заполнился до отказа, обе двери закрылись и автобус выехал с автостоянки, следуя по маршруту Новороссийск – Краснодар.

В две тысячи восьмом году Новороссийск вызывал у меня отчуждение и страх. Я не любил этот город. Он казался мне настолько огромным, неухоженным и опасным, что сколько бы раз мне не приходилось покидать его пределы, я всегда чувствовал себя хорошо. И сколько бы раз мне не приходилось возвращаться, ощущал все в точности да наоборот. Частично я связывал это с отсутствием самостоятельности и опыта. Также огромное влияние оказал разрыв с домашним теплом и уютом в пользу военных уставов и сумасшедшего курсантского коллектива. На нас была возложена ответственность, и нести ее казалось невыносимо тяжело.

В тот теплый июльский день, когда я уселся на свободное место в переполненном автобусе, я думал о том, как меня уносит от ответственности, волнения и суеты, и как меня встречает мир, где ничего никогда не менялось. Тишина, спокойствие и комфорт. Там у меня была своя комната, свой велосипед, свои запыленные кроссовки. Там было еще много чего, что я считал своим лишь потому, что долго-долго им пользовался и оно въелось в мою память, как сладкий сон. Но главное, о чем я думал, покидая шумный город, заключалось вовсе не в тишине и умиротворении, а в том, что я ехал домой к матери. Я не видел ее несколько месяцев, и вот, наконец, второй курс академии завершился, наступило время каникул, и я рассчитывал провести его с моей маленькой семьей.

Мысли о матери отвлекли меня от автобуса на первые полтора часа. Я почти не открывал глаз. Ехал и думал о том, как вернусь домой, поем и улягусь в чистую постель. И сегодня меня не поставят в суточный наряд, и не разбудят посреди ночи, потому что кто-то с кем-то подрался, а кто-то где-то разбил стекло. И завтра мне не вставать чуть свет за окном, чтобы успеть на утреннее построение, и не сидеть на занятиях с девяти до четырех часов дня. Все это действовало, как наркотик и, наверное, в полудреме я уже начинал улыбаться. Но вдруг автобус резко затормозил на одном из светофоров, и я почувствовал, как в правый бок мне что-то упирается. Воображение дома растаяло. Перед глазами возник трясущийся потолок с некрасивой занавеской. А упирающимся в бок предметом, оказался… локоть.

На вид ей было не больше пятнадцати. Обычное измотанное лицо, чуть влажное от пота и чуть красное от загара, прямые гладкие волосы, острые плечи, маленькая грудь, узкая талия, широкие бедра. В ней не крылось ничего того, что я бы не встретил в другой девочке. Даже джинсовые шорты она носила самые обычные – такие, чтобы было видно фигуру и в то же время не было видно то, что нужно прятать. На ее ногах сидели старенькие кроссовки. Когда-то они были белые, теперь стали серые, и я подумал, сколько она прошла в них, прежде чем очутиться здесь.

Ее веки были закрыты, но я видел, как они подрагивали. Девочка хоть и выглядела спящей, но скорее мучилась, нежели дремала. Автобус не то место, где можно отдохнуть. Сколько бы не ехал, все время приходится бороться с тряской и шумом. И то, что я видел на ее лице, говорило о том же. Она пыталась уснуть, и у нее почти получилось. Но автобус затормозил один раз, резко сорвался во второй, в третий качнулся, видимо, залетев в яму. Шум мотора взорвался в салоне. Девочка вздрогнула. По ее лицу пробежала едва заметная судорога. Руки сцепились, будто хватаясь за что-то то ли во сне, то ли наяву.

Секунду спустя мы снова ехали, плавно покачиваясь на неровной дороге. Автобус набирал ход, за окном стелился пейзаж крохотного поселка. И все было рутинно и неинтересно.

Я смотрел на девочку около минуты, пытаясь найти в ней хоть что-нибудь примечательное, но не видел ничего, кроме детского выражения печали и одиночества и, тем более, ничего, способного притянуть к себе и остаться в памяти на долгие годы. Глядя на нее, я бы никогда не подумал, что именно с ней будут связаны мои переживания следующих десяти-пятнадцати лет. Но в тот день будущее было от меня далеко, а настоящее здесь, рядом. Ее локоть продолжал упираться мне в ребро, и мне пришлось поменять позу, чтобы не испытывать неудобство. Потеряв опору, девочка чуть не соскользнула с сиденья, и ее глаза открылись. Мельком взглянув на меня, она прижалась к окну и следующие несколько минут неотрывно следила за проносящимися мимо столбами электропередач. Между нами образовалось пространство, куда бы могла поместиться еще одна такая же девочка. Я подобные моменты не любил. Мне казалось, что от меня отворачиваются, будто я больной. Меня сковало ужасное чувство, когда люди выталкивают других из общества одним лишь молчанием. Я напрягся, не понимая, что случилось не так, пока не пришел к заключению: то, что мы сидели порознь, связано вовсе не со мной. Вероятно, девочка сама напугалась и, не разобравшись, что же именно произошло, погрузилась в не менее сильное напряжение, чем я. И вот мы, размышляя о глупостях так, словно это и есть то, над чем стоит задуматься, сидели и молчали. Вероятно, она ждала что-то от меня, а я с той же растерянностью ждал что-то от нее. Момент, когда все нормальные люди уже начали бы беседу, давно прошел, а мы все сидели и молчали. Она, глядя в окно, а я – в проход. И так минула целая вечность. Солнце успело встать над землей, воздух прогреться, салон автобуса ожить. Кто-то успел поесть, кто-то обговорить планы на завтрашний день, кто-то вздремнуть, невзирая на шум и качку. Все эти мелочи смотрелись обыденными, потому что происходили с другими людьми. И даже если бы кто-то вдруг встал и, никого не стесняясь, начал петь, я бы ничему не удивился. Все, что происходило не со мной, было далеко.

Наконец, я заговорил. Помню, как повернулся к ней, увидел тихий спокойный профиль, на четверть закрытый темными волосами, и спросил:

– Как тебя зовут?

– Люда.

Она ответила даже раньше, чем повернулась. Волосы ее слегка дернулись, руки соскользнули с колен.

Спустя много лет, когда я закончу академию, пройду путь становления и успею повзрослеть, я узнаю, что на вопрос «Как тебя зовут?» девушки отвечают совершенно по-разному. Это не простой вопрос, как кажется со стороны, и для каждой он означает что-то свое. Самые глупые всегда отвечали обратным вопросом «А что?» или «А зачем вам?» На меня такие девушки навевали унынье. Интересного диалога с ними никогда не получалось, и сам ответ приносил мысли о попытке той глупостью задать себе высокую цену. Разумеется, далеко не все девушки отвечали так намеренно. Кто-то, наоборот, говорил с испугу, кого-то так учили подруги, а кто-то узнал об этом из постов в социальных сетях и теперь повторял, как попугай. Впоследствии уровень их самопознания, одухотворенность и простота либо всплывали на поверхность, либо нет. Для меня же факт оставался фактом: те, которые сразу говорили свое имя, производили куда более позитивное впечатление, нежели те, которые задавали вопросы. С первыми было приятнее, легче и теплее. И даже лица их выглядели иначе. Они будто бы расслаблялись в тот момент и, сами того не замечая, открывали себя собеседнику. Ведь это так просто: «Как тебя зовут?»

«Люда».

Я протянул ей руку. Чудовищное и в то же время блаженное касание двух влажных ладоней… и напряжение вдруг угасло. Люда смотрела на меня взволнованными глазами, тем же выражением отвечал ей я. Только, помимо волнения, у меня вдруг появился жгучий интерес к этой особе. Я попытался собраться и раскрепоститься одновременно. Наши ладони разъединились. Снова стало сложно дышать, мысли перемешались в голове, возникла пауза. Логичная, но совершенно не приемлемая. В юном возрасте такие моменты интерпретируешь с полным провалом, в более старшем понимаешь, что это своеобразная победа. Победа в первую очередь над собой, а во вторую – над вечным комфортом, в котором нам всем так приятно находиться и из-за которого многие из нас не могут добиться признания до конца своих дней.

– Откуда путь держишь? – спросил я, когда девочка уже было хотела повернуться обратно к окну.

– Из Анапы, – сказала она и уточнила, – из Витязево.