Посвящается маме

Дождь идет, небо плачет без устали, плачет ужасами, плачет пороками, плачет преступлениями, плачет тьмой ночной; и надо же исследовать эту тьму, потому мы в нее ступаем, и мысль устремляется мокрой птицей в мучительный пробный полет средь темной бури.

Виктор Гюго. Цветы ^[1]

Le Bureau des affaires occultes

Eric Fouassier

Le fantome du Vicaire

© Editions Albin Michel – Paris 2022

© Павловская О. А., перевод на русский язык, 2024

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2025

© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2025

Пролог

С приближением сумерек поднялся ветер. Теперь кроны деревьев заунывно стонали под его натиском, листья заполошно перешептывались, наполняя ночь тревожным гомоном, а всклокоченные облака толпились в небе, бросая на землю зыбкие тени.

– И все-таки дрянное местечко для стрелки, не могу от этой мысли отделаться, так и свербит. Ты уверен, что мы ничего не перепутали?

– Хватит нудеть. Я заставил его два раза повторить, как нам добраться. Этот тип осторожничает, вот и все. Хочет получить товар в укромном уголке.

– Все равно место дрянное, говорю же. По ночам этот сад становится каким-то зловещим. Поскорей бы дельце обделать, только тогда вздохну спокойно.

Два силуэта, повыше и пониже, медленно скользили в темноте. Два человека крадучись ступали по аллее, и земля у них под ногами в изменчивом лунном сиянии казалась присыпанной пеплом. Оба жались к кустам, где застоялись тени, – шли тихонько, опасаясь попасться сторожам на глаза.

Тот из двоих, кого эта ночная эскапада нервировала больше, был высоким – настоящий верзила, в картузе, какие носит рабочий люд, и бесформенном пальто, из слишком коротких рукавов которого торчали здоровенные кулаки. Кисти у него были белые, с неестественно длинными, узловатыми пальцами, и как будто бы жили собственной жизнью, отдельно от него. Время от времени они произвольно вскидывались на уровень глаз, и верзила недоверчиво их рассматривал, словно сам удивлялся, что такие ухватистые руки душителя могут принадлежать именно ему. Сейчас его кустистые брови сошлись на переносице, отчего узкий лоб пропахала тревожная вертикальная морщина, а все лицо постоянно кривилось и подрагивало в нервном тике. На парижском дне этого человека знали под кличкой Образина, и дурная слава вышибалы в публичном доме на улице Дюфо бежала впереди него. Он был из тех незамысловатых дуболомов, у которых вызывает восторг перспектива хорошей поножовщины, но вскипают мозги от сложных преступных комбинаций.

Спутник Образины был слеплен совсем из другого теста, хоть и с примесью той же грязи. Этот одевался с вульгарной претензией на элегантность, носил редингот ^[2]с широкими лацканами, алый шейный платок и низкий цилиндр с золоченой пряжкой на ленте. Он был худосочен и узок в плечах, но физическая слабость в нем восполнялась весьма изворотливым и зловредным умом, делавшим его человеком скрытным, лживым и глубоко порочным, готовым продать отца и мать ради наживы. Хитрый и проворный, как лис, он был из тех, кто станет улыбаться вам в лицо и толкнет в капкан при первой же возможности, стоит вам зазеваться. Знакомые обращались к нему «Бордосец» – только потому, что, по его же словам, он родился в городе Бордо. Просто Бордосец, и всё. Ни имени, ни другой клички у него не было. Незнакомцы же, которым доводилось встретить этого гражданина на пути, едва заметив алчный взгляд, задержавшийся чуть дольше, чем нужно, на их булавке для галстука или на цепочке от часов, предпочитали и вовсе не выяснять его имени и спешили поскорее убраться восвояси.

– Слышь, Бордосец, а ты не думаешь, что этот тип заподозрит неладное, когда увидит, что с нами нет пацаненка?

Тощий лис в рединготе, шагавший впереди, резко остановился, испустил вздох и обернулся к спутнику, вперив в него сердитый взгляд:

– Хорош делать себе мóзги, Образина, я тебе уже сто раз все объяснил. Так уж и быть, повторю в сто первый и в последний, поэтому расставь уши пошире. Мы по-любому не можем на него наброситься в саду – слишком рискованно. Если нарисуются сторожа, пиши пропало. Фокус в том, чтобы искомого типа успокоить и убедить его последовать за нами к карете. Там я открою дверцу, чтобы вроде как показать ему товар, то бишь пацаненка, а когда он наклонится и заглянет внутрь, ты огреешь его дубиной по кумполу. – Бордосец указал подбородком на трость со свинцовым набалдашником, которую его подручный держал под полой пальто.

– Так ведь я ж говорю: а если он что заподозрит и откажется с нами пойти? – не унимался верзила. Он сплел пальцы и громко похрустел суставами. – Тогда ж придется разбираться с ним на месте…

– Ни в коем разе! Заказчик настаивал, чтобы мы доставили этого типа живым. Всю сумму нам заплатят только при таком условии. Так что надо с человечком быть поубедительнее, вот и вся недолга. Но ты не дрейфь, просто дай мне самому с ним потолковать.

Дальше парочка продолжила путь в молчании. Однако не успели они пройти и десятка шагов, как справа от них раздался какой-то шорох, а затем последовал целый шквал пронзительных криков, от которых у обоих волосы зашевелились на голове. Первым в себя пришел Бордосец и указал напарнику пальцем на длинную конструкцию из металлических прутьев, поблескивавших в лунном свете. За решетчатыми стенками можно было различить какое-то мельтешение, занимавшее все пространство внутри.

– Да чтоб этих пернатых тварей всех пополам разорвало! – проворчал человек в рединготе. – Мы подошли слишком близко к клетке с охотничьими птицами. Давай-ка поживее свалим подальше, а то эти паршивые стервятники сейчас всех сторожей перебудят.

Два ночных посетителя, отринув излишнюю осторожность, бросились бежать по аллее, пересекли ближайшую лужайку и, нырнув в рощу, присели с бьющимся сердцем за купой деревьев, чтобы переждать птичий переполох. Когда наконец снова воцарилось спокойствие, Образина шепнул на ухо подельнику:

– Вроде обошлось пока. А ну как тот тип струхнет и вообще не придет на встречу?

– За это можешь не переживать, – хмыкнул Бордосец. – Такие затейники, как он, не могут сопротивляться зову плоти. Я ему посулил первосортный товар, расписал всеми красками: мол, блондинчик, десяти не исполнилось, и нетронутый еще. Видел бы ты этого старого развратника! Аж слюни пустил, гад. Он придет, можешь не сомневаться.

– Ну, раз так… А далеко до того места, где он должен нас ждать?

Тощий приподнял шляпу, чтобы вытереть вспотевший лоб, затем отвел рукой ветки деревьев и указал на большое строение в форме звезды, темной массой высившееся в сотне шагов от них. Луна то и дело заглядывала в прорехи без устали летевших по небу облаков, и окна отблескивали в ее свете.

– Видишь ротонду вон там? Надо ее обогнуть, и вроде как за ней должна быть бревенчатая хижина с соломенной крышей. Туда этот тип и велел явиться.

Они подождали еще несколько минут в полной тишине, чтобы удостовериться, что путь свободен. Наконец, решив, что опасность миновала, Бордосец хлопнул спутника по плечу и выпрямился:

– Пошли. Нельзя его упустить. Потому что еще немного, и мы с тобой отхватим один большой куш на двоих!

Парочка покинула свое укрытие под деревьями и торопливо направилась к ротонде, выделявшейся на фоне ночного полумрака плотной тенью. Тем временем к причитаниям ветра, метавшегося в роще, добавились какое-то глухое звериное ворчание и приглушенный топоток. Вдруг показалось, что ночная темень населена множеством незримых созданий. Сейчас уже трудно было представить, что этот сад находится в центре большого города. Наоборот, возникало впечатление, что они ступили на дикую территорию, заблудились в архаической глуши ночных страхов, куда обычно можно попасть лишь во сне, когда обитатели кошмаров гурьбой вырываются из глубин подсознания, норовя изгнать спящего из-под теплого одеяла.

– А это еще что такое? – пробормотал Образина, тараща и без того большие, навыкате, глаза и стараясь хоть что-то рассмотреть в ночном мраке. – Там вроде кто-то бродит, совсем рядом.

– Да звери там, в ротонде, живут, – пожал плечами его спутник. – Должно быть, гвалт, который птицы устроили, кого-то из них разбудил. Сейчас обратно заснут. Давай уже, соберись, тряпка, и завали хлебало, а то из-за тебя нас услышат.

Образина смущенно потупился, как мальчишка, которого уличили в трусости. В этом великане был туаз ^[3]роста, и он никогда не упускал случая поработать кулаками, если затевалась драка, однако с самого детства панически боялся темноты. Образина не дрогнув вышел бы с голыми руками против трех-четырех таких же громил, но одна лишь мысль о том, что придется спать без света ночника, могла превратить его в перепуганного несмышленыша. Он не признался бы в этом ни за что на свете из боязни сойти за слабака, тем не менее темнота начисто лишала его сил и присутствия духа.

Верзила опасливо покосился на спутника, но тот, похоже, не заметил всей глубины его замешательства и зашагал вперед, сделав ему рукой знак не мешкать. Он повсюду таскался за Бордосцем чуть больше года, хотя тот подобной преданности, казалось, ничуть не ценил. Пожалуй, даже в грош не ставил напарника. Если так подумать, Бордосец даже выказывал к нему презрение, и в его отношении было столько злобы, что порой верзиле от этого делалось не по себе. Зато в изобретательности тощему лису трудно было отказать – умел он придумывать выгодные махинации. Как сегодняшняя, к примеру. Дельце было не слишком сложное и сулило нехилый навар. Во все подробности Бордосец не удосужился его посвятить, но главное верзила знал: некий заказчик пообещал им кругленькую сумму за поимку и доставку к нему старого «тётки» ^[4], который увлекается малолетками. Задачу выследить и приманить «тётку» и взял на себя Бордосец. Как ему удалось? Загадка. Но этой беспримерной способностью недомерок и был ценен – он чуял выгодные предприятия и умел организовать дельце к их с Образиной взаимной выгоде. Тем не менее доверять ему было нельзя. Образина хоть и слыл полудурком, годившимся лишь на то, чтобы размахивать дубиной, но при этом был не лишен чутья. А чутье подсказывало, что рано или поздно ему придется-таки сомкнуть пальцы душителя на костлявой шее своего зловредного напарника… за секунду до того, как тот решит воткнуть нож ему в спину. Однако момент еще не настал.

Ворча себе под нос проклятия, Образина поспешил вслед за тщедушным силуэтом, который уже огибал ротонду.

Как и говорил «тётка», назначивший им встречу, за ротондой обнаружилась хижина с соломенной крышей, стоявшая в той части сада, что примыкала к посадкам Ботанической школы. Скорее даже не хижина, а блиндаж – бревенчатые стены без окон были врыты в землю и обмазаны глиной с соломой. Впереди, чуть поодаль, за деревьями, в стеклянных панелях оранжереи отражалось растревоженное небо, на котором всклокоченные тучи играли в прятки с ночным светилом.

– Мы на месте, – шепнул Бордосец, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха спутника, иначе бы тот не расслышал его за воем ветра, который усилился. – С этого момента ни слова. Разговаривать с ним буду я, ты не вмешивайся. Но если увидишь, что дело принимает скверный оборот, – твой выход, крути нашего человечка в бараний рог, не стесняйся.

Образина кивнул с одобрительной улыбочкой. Когда речь заходила о том, чтобы кого-нибудь скрутить, он чувствовал себя в своей тарелке.

Не медля более ни мгновения, два плохих парня один за другим переступили порог хижины, и в нос им ударил тяжелый, мускусный, звериный запах. Дикая вонь заполняла все пространство маленького строения, она была такой ядреной, что казалась почти осязаемой. Это было до того неожиданно, что напарникам понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и осмотреться.

Они находились в тесном помещении без мебели, если не считать притулившегося в углу маленького кривоногого столика. У стены в полном беспорядке были свалены ведра, метлы и грабли. Среди всего этого вполне обыденного инструментария выделялся один предмет: длинная жердь с петлей из железной проволоки на одном конце – похоже на силок для ловли птиц, только гигантского размера. Рядом с этой кучей в деревянном настиле пола обнаружился люк с поднятой крышкой, и под ним виднелись верхние ступеньки лестницы. На крюке, вбитом в стену, висел кенкет ^[5]; пламя в нем плясало и чадило от порывов ветра, залетавшего в незатворенную дверь.

Бордосец снял лампу с крюка, присел на корточки рядом с люком и опустил ее в проем, освещая подземелье. Лестница внизу заканчивалась у массивной деревянной двери, обитой железными планками. Видимо, обычно ее запирали на солидный навесной замок, который сейчас, открытый, висел на кольце, вделанном рядом в стену.

Мужчина выпрямился; уголки его рта кривились в недоброй усмешке. Приложив палец к губам, он снова сделал спутнику знак следовать за ним. Оба по очереди осторожно шагнули в люк и спустились по каменным ступенькам. Мускусная вонь под землей не исчезла, наоборот, еще больше сгустилась и сделалась удушающей. Странное звериное зловоние наводило на мысль о дыхании собаки, наевшейся падали. Не сумев сдержать дрожь отвращения, доходяга толкнул тяжелую створку, ступил за порог – и, к своему удивлению, оказался на свежем воздухе.

Первое впечатление было даже приятным – вонь рассеялась, по-весеннему пахло мокрой травой и нарождавшейся листвой. Бордосец сделал несколько шагов по утоптанной земле и огляделся. Они стояли на окруженной высокими стенами прямоугольной площадке – десяток метров в длину и примерно четыре в ширину. В центре лежали несколько крупных камней и бревно. Больше там не было ничего и никого, за исключением их самих.

– Странно, – процедил сквозь зубы Бордосец. – Он уже должен ждать здесь.

– А куда это мы вообще попали? – тихо спросил Образина (им овладела дурнота при виде высоченных стен со всех сторон). – Как будто… ну да, точно, котловина или яма какая.

Бордосец не ответил. Его внимательные шустрые глазки только что приметили низкий лаз в стене напротив двери, через которую они вошли. Похоже было на вход в пещеру. Этот черный провал казался необычным и внушал смутную тревогу. Он уже собирался подойти поближе и рассмотреть его получше, когда вдруг позади раздался стук, заставивший их синхронно обернуться. Тяжелая, обитая железом дверная створка резко захлопнулась. Бордосец отреагировал мгновенно – ругнувшись, подскочил к ней и задергал ручку. Но створка не поддалась. Обратный путь в хижину оказался отрезан – было ясно, что кто-то повесил на дверь с другой стороны замок.

Образине понадобилось чуть больше времени, чтобы сообразить, что случилось. Но едва до него дошло, что теперь они оба застряли на дне какой-то явно негостеприимной ямы под открытым небом, он бросился на подмогу напарнику – шумно отдуваясь, как заправский лесоруб, рванул дверь на себя со всей дури, а затем принялся толкать ее и снова дергать, пробуя расшатать в петлях. Но и его усилия оказались тщетными. Створка осталась, цела и невредима, на своем месте – судя по всему, она была нарочно сделана так, чтобы выдержать натиск и помощнее.

Пока верзила попусту растрачивал силы, Бордосец отошел от двери. Выражение лица у него было озабоченное, лоб прорезала морщина, мозг работал на всех оборотах с удвоенной скоростью, а пристальный взгляд снова был устремлен на черную дыру в противоположной стене ямы. Дыра тянула его к себе неумолимо, и одновременно где-то внутри нарастала глухая тревога. Это уже нельзя было назвать смутным безотчетным страхом – черный проем теперь казался ему разверстой пастью тьмы, чудовищной, алчущей, готовой его проглотить.

И вдруг он понял.

По позвоночнику сразу будто прокатилась ледяная волна. Возникло ужасное ощущение, что все его кости размякли, обратились в жидкость. В мгновение ока разрозненные детали обрели смысл, сложившись в единую картину: столь необычное место для встречи, отсутствие того, кто их сюда привел, и эта звериная вонь, терзавшая его обоняние…

– Мать твою поймать! – взвыл Бордосец голосом, который паника превратила в фальцет. – Оставь эту чертову дверь, Образина! Становись к стене, живо!

Образина бросился выполнять приказ без лишних вопросов, и в этот момент за спиной у них раздался мощный рев. В яме было слишком темно – на расстоянии нескольких шагов удавалось различить лишь неясные тени. Однако Бордосец, ставя ногу на сцепленные в замóк руки напарника, не удержался и бросил взгляд назад поверх плеча. Он мог бы поклясться, что из черной дыры только что вырвалась тень. Бесформенный сгусток тьмы, плотнее ночного мрака, рыча, быстро надвигался прямо на них.

Кровь заледенела в жилах Бордосца. Он даже перестал дышать – грудь свело от неведомого ужаса.

Однако страх одновременно придал ему сил; с энергией отчаяния он влез на плечи напарника, выпрямился и вслепую вскинул вверх руки – пальцы ухватились за край в тот самый момент, когда внизу, прямо у него под ногами, раздался удар. Точка опоры внезапно исчезла, и он повис в пустоте, думая лишь о том, чтобы не разжать руки. Из ямы неслась кошмарная какофония: рычание, стоны, удары, треск ткани. Затем весь этот шум перекрыл один жуткий предсмертный вопль.

Через несколько секунд Бордосцу удалось ухватиться крепче, перестать дергаться и раскачиваться. Теперь он мог наклонить голову и посмотреть вниз, себе за спину. Масляная лампа опрокинулась, но фитиль еще горел, и в тусклом свете взору Бордосца открылась чудовищная картина.

Изувеченное тело Образины лежало в алой луже, рядом валялась его сломанная трость со свинцовым набалдашником. На лице мертвеца застыла уродливая гримаса смертельного ужаса; изо рта торчал раздутый синий язык; налитые кровью глаза, казалось, норовили выкатиться из орбит. В низу живота разверзлась огромная рваная рана, через которую вывалились кишки и змеились рядом на утоптанной земле.

Бурый медведь монструозных размеров неспешно обходил труп по кругу. Время от времени зверь тыкал в мертвеца когтистой лапой, будто проверял, окончательно ли его покинула жизнь. Из оскаленной, вымазанной кровью пасти с желтоватыми клыками все еще вырывались свирепые взрыкивания.