Молоко вьетнамских женщин становится пряным от специй, которыми они приправляют свои излюбленные кушанья — мясо мартышек, собак и диких свиней. Каким становится на вкус семя американского мужчины средних лет, выброшенного на обочину великой американской дороги и питающегося крошками с барского стола капитализма, — столь амбициозное исследование Эрих фон Нефф решается замаскировать под сборник коротких рассказов. «Проститутки на обочине» — такое незатейливое название автор подобрал для своего труда.
В чём состоит работа придорожной женщины? Герой (этот высокопарный титул, который литературоведение раздаривает направо и налево, следовало бы поместить в кавычки) останавливает машину на обочине, женщина садится в салон, он протягивает ей купюру, они едут в укромное место, там она расстёгивает ширинку на его брюках, а дальше — дело техники. «Техника» — это слово, которое нужно запомнить. Оно играет свою скрытую, но фундаментальную роль на протяжении всего сборника. Но прежде нужно посмотреть, как всё начинается. Женщина на обочине появляется в первом же рассказе, но она — не проститутка. Можно сказать даже сильнее: она единственный персонаж всей книги, которого сложно назвать проституткой. Она из племени апачей и медленно спивается под стать своим предкам. Она подписывает открытку своим детям и справляет малую нужду прямо на обочине дороги и, когда герой протягивает ей кусок туалетной бумаги, говорит ему, что его послал сам Бог. Теперь он и вправду герой. Бог посылает белого человека, чтобы тот властвовал землёй Америки и пестовал её краснокожих аборигенов. Далее попутчики попадают в закусочную, где индианка принимает очередное подношение белого человека — мороженое и ежевичный пирог, — но, расправившись наскоро с этим даром, заказывает себе борщ. Герой встаёт и поспешно ретируется в туалет — потоки разделяются: белый человек проливает свои соки на землю Америки, красная женщина впитывает свекольную кровь земли. Жидкости героев текут в разные стороны, и это делает невозможной их близость. Там же, на обочине, они расстаются. Кажется, что название сборника обманывает читателя. Или то, что мы ожидаем от слова «проститутка» — некая, очень конкретная и техничная форма половой близости — воспринято нами неверно? И ежели мы открывали книгу только (признаемся себе в этом сладком «только») затем, чтобы разогреть своё порочное воображение, то мы ошиблись, связавшись не с тем автором? Второй рассказ как будто подтверждает это. Бурильщик обожает делать дырки в земле и спивается в свободное время. Два героя забираются в тесную машину и томятся там, пьяные, косноязычные и пропотевшие. Дырки в земле и индианки, поедающие борщ, — что обещает нам этот символизм? К чему он нас готовит? Некоторая ясность наступает на третьем рассказе. И ясность эта, в числе прочего, состоит в том, что перед нами не совсем сборник рассказов — это именно постепенно разворачивающийся пейзаж какой-то особой жизни. Это развёртка самой обочины, замедляющая и артикулирующая то, что она оборачивает — саму дорогу, саму скорость, за которой невозможно уследить глазу созерцателя. Дорога — это суетливое настоящее, о котором нельзя рассказать ясно. О дороге самой по себе нельзя написать, потому что она сама — инструмент письма, пишущий историю американской цивилизации. Обочина — это грязные отложения истории, созерцание которых собирает целостный остов сказа. Стареющая коммунистка, мужа которой придавила железобетонная плита, отводит героя в кусты, встаёт перед ним на колени и обслуживает с жаром и самоотверженностью, приличествующими её «левацким» убеждениям. Вокруг бегает свора собак, работает насосная станция. Обочина поглощает проигравшие свою войну идеологии и преобразует остатки их энергии в понимающий взгляд собаки, напор струи и скудный пролетарский оргазм. Но опускаясь на дно, мы всегда имеем шанс в следующий миг оказаться на самой вершине. Таков великий урок Данте. И это происходит — в борделе мадам Вонг. Этому примечательному месту посвящён долгий период из пяти рассказов. Это место — уже не обочина, но некое ядро: концептуальный центр сексуального сознания главного героя. Если там, в кустах у насосной станции, обслуживание, несмотря на весь свой социальный запал, оставалось кустарным, то здесь, в борделе высокой гигиены, куда стекаются струи прохладной и чистой воды, царствует профессионализм и изящество. Здесь работают вьетнамские женщины, умеющие победить американского мужчину так, что он уходит, чувствуя себя победителем. Бордель мадам Вонг — это не подсобка, где вахтенные рабочие и деревенские пьянчуги неуклюже изливают своё протухшее семя. Бордель мадам Вонг — это оплот культуры и калокагатии. Разорение Вьетнама сделало его ещё одной обочиной политической истории, однако, когда вьетнамские беженцы добрались до берегов государства, изувечившего и осквернившего их землю, свершилось небольшое чудо: обочина, возведённая в квадрат, свернулась внутрь себя и стала своего рода центром, особой магистралью — через бордель мадам Вонг проходят квалифицированные рабочие и офисные клерки — оплот американской нации. Но далеко не все! Внутрь попадают лишь избранные — способные стать адептами культуры и гигиены. Культура выходит наружу, когда на неё смотрят с почтительного расстояния. Родная культура уничтожена или сокрыта — пойди отыщи её под грудами смятых пивных банок, за отрыжкой придорожных забулдыг, в старом матрасе, пылящемся в багажнике универсала. Но в борделе мадам Вонг всё иначе — дистанция культур такая большая, что нечто прекрасное выходит на поверхность: нам предлагают выпить зелёного чаю, мы смотрим на золотых рыбок, плавающих в бассейне, мы видим грациозных и хрупких женщин, полирующих ногти до зеркального блеска. Это мир сказки. Женщина древнее самого мира, а проституция древнее государства. На ложе продажной женщины государство начинается и заканчивается. Ложе проститутки — это портал трансцендирования к тому наивному и благому состоянию древнего человека, когда государство ещё не научилось конструировать его помыслы. Главного героя завела сюда его история — он был вскормлен молоком вьетнамской женщины, которая впоследствии была растерзана империалистами. Но он здесь не для того, чтобы почувствовать себя младенцем в утробе матери. У него другая задача. Такая, которая сообщает всему образовавшемуся в итоге сборнику рассказов особую ценность. Задача главного героя и одновременно автора — бредить миром.
Вспомните, пожалуйста, что Жиль Делёз говорит в своём предсмертном интервью очаровательной Клер Парне, когда критикует психоанализ. «Желать — значит в некоторой степени бредить… мы “бредим” об всём мире. То есть “бредим” об истории, географии, племенах, пустынях, народах…». Герой проходит череду гигиенических процедур. То же делает назначенная ему женщина. Таков ритуал. После этого на постели они сопрягаются известным способом в некоторый агрегат из плоти и желания. Раскачиваясь из стороны в сторону этот агрегат отсчитывает время. Он приводит в вибрирующее движение некоторую бесконечно протяжённую мембрану, разделяющую мир живых и мёртвых. Что видит герой? О чём грезит автор? Аттила, гунны, этруски, апачи, викинги, лангобарды. Афины и Иерусалим. Мир в его трёхтысячелетней мощи проносится перед ним. Он не знает более, что такое женщина. Он знает, что такое смерть. Женщина и смерть тождественны, когда половой акт становится актом высокой культуры. По ту сторону мембраны — мёртвые города и ушедшие в небытие народы, по эту сторону — вспотевший от усердия американский мужчина, из щедрых карманов которого на землю изливаются потоки банковских билетов, вызывая ликование женщин всего мира. Капитализм стимулирует жизнь — маленькие смерти половых судорог решительно отодвигают большую и единственную смерть в будущее, которого ещё нет. США, Шотландия, Италия, Германия — везде ему рады и везде ему отдаются по первому движению мысли. Понравилась женщина на костылях — бери, она твоя. Костыли отброшены в сторону. Встань и иди! Понравилась торговка жареными каштанами — она уже расстёгивает молнию на его брюках, а орехи оставлены подгорать в своей жаровне. Мечты сбываются, и гибкие женские силуэты, насаженные на фаллос, плодятся в жадном воображении с такой же лёгкостью как сладкая вата наматывается на деревянную палочку. Тело — это одновременно храм и музыкальный инструмент, звенящий колоколом благовестия.
Возможно, вся эта фантасмагория трансконтинентального секса, разверзающаяся под пером фон Неффа — бред онаниста? Нет, дело не в этом. Сколько раз Людвиг Витгенштейн на страницах своих военных дневников сознаётся в этом «постыдном восполнении»? Однако именно ему было суждено оплодотворить современную европейскую философию. И нет произведения более волнующего и эротически-напряжённого, чем его «Логико-философский трактат»! «Проститутки на обочине» — это бред одинокого интеллигентного человека, нашедшего в себе силы понять, что он, как всякий пленник капиталистической системы отношений, отрезан фантазматическим злокачественным потоком денежных знаков от подлинного контакта с другим сознанием. Тайна любви погребена под обломками осквернённого прошлого и запечатана клеймом абсолютной продажности. Но бред художника и мыслителя сумеет пробурить дырку в закостеневшем теле капитализма. Это бред конструктивный и праведный. Вне этого бреда художественного творчества не существует. Это такой бред, который всегда протягивает свои ростки из недр ржавого туловища к ускользающему свету истинной поэзии, и в этом безнадёжном движении обретает свой собственный, внятный и узнаваемый стиль — почерк мастера, воссоздающий из скудости чистого полового акта утраченную вещь в себе.
Николай Старообрядцев
9 июня 2019 г., Санкт-Петербург
Источник здесь.