© Элли Партум, 2025

ISBN 978-5-0068-2969-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга твоего персонажа

Здравствуй. Я тебя ждал. Ты открыл книгу, и я могу сказать тебе первое слово. А знаешь, как приятно желать кому-то здоровья? Да и так хочется говорить.

Я живу нигде и везде. Книга капсула, а я эмбрион. Но по ходу чтения я буду развиваться у тебя в воображении. Зачем тебе говорить, кто я? Ты сам создашь меня. Ты сам создашь своего персонажа. Я даже не буду говорить, какого я социального статуса, профессии и прочее. Я буду говорить о себе в мужском роде, потому что слово персонаж этого рода, и просто буду рассказывать разные истории. Ты любишь истории?

Детство

Родился я в доме, в поле, в дороге. Тогда ещё не знали родильных домов. Или знали, но отец мой принимал у моей матери роды сам. Дом большой. Частный или муниципальный. Собственный или господский. Двух, трех, многоэтажный – не важно. Но комнат в доме или квартире было пять. Спальня родителей, моя комната, гостиная, библиотека, кабинет, в котором работали и мать, и отец. Или четыре господских комнаты и одна людская, в которой мы жили. Или изба. Отец – доктор медицинских, химических, физико-математических, философских наук, учитель, шофер, конюх при господском дворе или даже простой крестьянин. Мать – известная художница, поэтесса, писательница, доктор филологических наук, музыкант, актриса, горничная, кухарка, крестьянка.

Дома я появился на диване в кабинете. В поле, во время покоса, у колеса телеги, а в дороге в той же телеге, в которой отец и мать ехали с базара, или в отцовской машине, в которой они ехали в гости, отдыхать, или наоборот – работать, не суть.

Роды были легкими. Я люблю свою мать и отца тоже. И меня родители любят. Я единственный ребенок в семье, и поэтому, всё, что могли, они отдали мне. И я благодарен им за это.

Детство мое было беспечным, мирным или военным, но всё же счастливым. Я любил, и меня любили, а много ли надо ребёнку?

У меня были щенок и котёнок, как следствие пёс и кот. И я любил их тоже, и они также любили меня.

Отрочество

В школу я пошёл семи лет от роду. Я ходил осенью, зимой, весной по сельской дороге пять километров через поле и редкий лесок. Или в городе, в Санкт-Петербурге, Москве, Воскресенске мне нужно было только выйти из дома и перейти дорогу, или наоборот ехать с окраины в центр города.

Учился я хорошо или не прилежно, но был талантлив и читал с трёх лет. Книги в родительской, господской библиотеке (а меня туда допускали), я прочитывал залпом, но и гулять, и играть с другими ребятишками, и в одиночестве, я тоже любил.

Родители давали мне своё образование. Отец то, чему не учат в школе, и языки, мать – давала азы творчества. Знакомила с ритмом, размером и рифмой в стихах, с ней мы читали то, что в школе не проходили, учила играть на фортепьяно и гитаре, рисовать.

Или, полюбив меня за ум и прилежность, меня знакомил с наукой учитель господских детей, с которыми мы были дружны. А, может, я был крестьянским сыном, и дьячок приходской церкви обучал меня и крестьянских ребятишек грамоте.

Юность

В юности я был общителен, заводилой в компании, или скромен и чуждался общества. Всё также много читал Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Льва Толстого, Чехова, Николая Гумилёва, Пастернака, Ахматову, Алексея Толстого, басни Крылова, Каверина, Симонова, Высоцкого и других… Зарубежных авторов не любил, или читал Одиссею Гомера, Вергилия, братьев Грим, Виктора Гюго, Жюль Верна, Александра Дюма, Элеонор Портер, Маркуса Зузака, Джоан Роулинг и прочих.

Гулял в парках в городе, в лесу, или уходил в поле в деревне.

Я писал стихи…, да я и сейчас немного балуюсь…

 
Меня не зная помни стих,
Который подарю тебе
Пускай запечатлится он
В твоей душе
И я уйду, а этот стих
Останется жить на Земле
И будет людям он нести
Добро и свет
 

Я играл на трёх музыкальных инструментах: гитаре, фортепьяно и губной гармошке. Писал прозу, песни на свои стихи, и просто музыку, рисовал или фотографировал, а может, и то, и другое. Учился в институте или в колледже. На лингвистическом, филологическом или философском, на музыканта или художника, на актера или сценариста, на механика, а может, на нескольких факультетах сразу. Я – жил.

А если я был сыном шофёра или конюха, или даже крестьянина, помогал отцу, впрочем, с детства, а может, меня особенно полюбил барин, и, обратив внимание на мою тягу к знаниям, отправил учиться в университет.

В юности же я встретил свою жену. Она была у меня первой и, как редко случается, единственной. Я её уважал и очень любил. А может, я не встретил настоящей любви до зрелости, или вообще никогда не женился.

Зрелость

В зрелом возрасте живу бобылём или завёл хозяйство, женился. Крестьянином я живу в собственной избе. Выполняю работу по дому, работаю в поле, учу ребятишек грамоте, которой меня научил дьячок. Городским жителем я приобрел квартиру или дом, машину или скутер, а может и всё вместе. Я зарабатываю переводами, портретами и фотопортретами известных лиц, рисую и снимаю пейзажи, натюрморты. Пишу стихи, песни, рассказы, сказки, повести, сценарии, начал роман и начал вести дневник. Ну как начал… скорее продолжил дневник юности, который начал ещё в детстве, но переосмыслил свою жизнь заново. И тут я познакомился с тобой!

Отрывки из дневника

Что для меня литература. Значение литературы в моей жизни

Литература… это целый мир, который открылся для меня даже не тогда, когда я научился читать. Нет. О существовании этого огромного, загадочного, волшебного мира я узнал чуть ли не с самого первого дня своего рождения, даже не осознавая этого.

Моим проводником в этот чудесный мир стала моя мама. Она пела колыбельные, читала сказки, библейские истории.

Спустя некоторое время я сам начал сочинять. Сначала это были просто мечты, как улучшить нашу непростую жизнь, потом появилось желание писать о жизни и о людях в ней.

А сама литература (а если конкретнее – наиболее близкие мне по настроению и стилю авторы и их творения) давала и даёт до сих пор пищу для размышлений, энергию и вдохновение для написания новых произведений.

Солнце в ладонях

Если хочешь солнце в ладонях, изначально делай всё сам. Температура поверхности солнца достигает шести тысяч градусов в Кельвинах. Я не знаю, какая температура у солнца успеха, но полагаю, что оно очень горячее. Пока ты добираешься к этому солнцу, руки постепенно привыкают к температуре, которую можно почувствовать ещё издалека, ты берёшь его, оно приятно покалывает ладони. Если же ты поймаешь чужое солнце, с непривычки обожжёшь руки и просто выронишь его. Даже если это не произойдёт сиюминутно… Чужое солнце не согреет тебя, не принесёт счастья… Тогда зачем тратить время на обдумывание как поймать чужое солнце, когда его же можно потратить на постепенное завоевание своего?

Ответ Н. А. Заболоцкому

Маленькая девушка в серебряном плаще. Ночь покрыла улицы, уронив в лужи луну. Она идёт по городу, что-то напевая себе. Увидев её, я подумал, что вновь не усну. Из окна льётся музыка. Она останавливается напротив него. У неё перехватывает дух от красоты звуков. Закрыв глаза, она начинает двигаться в такт музыке, то ускоряя, то сбавляя темп, следуя за ней, повинуясь ей. Я наблюдаю за ней уже целый час, и кажется, могу ответить Заболоцкому. Красота в чистоте, простоте души, в музыке, в улыбке, и в том, что не ведомо нам.

Моя семья в XX веке. История одного рода

Иван Максимыч

Маленькой я любила вечера в деревне. В такие вечера прабабушка Аня, для краткости бабушка или Бабаня рассказывала разные истории. Про свои поездки по святым местам, про святых, про родственников…

Например, про моего прапрадедушку, отца Бабани, Ивана Максимыча. Родился Иван Максимыч в 1892 году, и в Первую мировую войну попал на фронт. Дважды чудом избегал гибели. А было так.

Один раз закончилась у солдат окопа, где Иван Максимыч сидел, вода. Он собрал все котелки и только подошёл к источнику, как вражеская бомба упала в его окоп. Все погибли, а прапрадедушка таким образом остался жив.

В другой раз Ивана Максимыча спасла… лошадь. Подходит к его окопу, тихонько ржёт и отходит назад. Опять подходит. Что за шутка? Иван Максимыч полез за ней, и только вылез, как окоп его постигла та же участь, как и тогда, когда он за водой ходил.

В эту же войну попал в дом к польскому пану. Работал, принимал роды у его коровы. После этого пан Иван Максимыча за стол с собой сажал, предлагал остаться, перевезти семью. Иван Максимыч поблагодарил, но отказался со словами: «Где родился, там и пригодился».

Пан одел его, обул, денег на дорогу дал, а на границе свои же и раздели…

Иван Максимович работал сторожем в управлении, а может, и при конюшне. Поздний вечер, прапрадедушка тогда в сторожке уже был.

Стук в дверь. Заходят двое: «Ну», – говорят, – «Максимыч, готовься, смерть твоя пришла».

А прапрадедушка им отвечает: «Ну, коли Бог допустит, убьёте меня, не допустит, значит…»

Тут заходит в сторожку старичок, садится на лавку, и молча смотрит на Ивана Максимовича и «гостей». А тем-то, ясное дело, не при свидетеле же…

«Ну, ладно», – говорят, – «в следующий раз придём к тебе».

«А в следующий раз я вам и не открою», – думает прапрадедушка. Закрывает за ними дверь, заходит в комнату, а старичка и след простыл.

Жил Иван Максимыч в Тамбовской области, а когда односельчане стали разъезжаться кто куда, и он снялся с места и приехал с женой, дочкой и двумя внучками в Воскресенский район Московской области, село Лопатино.

Долго добивались прописки, купили треть барака. Средняя часть его у соседей загорелась, две трети дома сгорели, и соседям, так как они работали на Фетровой фабрике, от фабрики дали квартиры. А Иван Максимыч с семьёй остался жить в оставшейся части дома. Потом построили дом, кирпичный, который Бабаня сама штукатурила.

Одна внучка так и осталась в Воскресенске, вышла замуж, построила дом, недалеко от родительского, а вторая – моя бабушка – поехала учиться в Москву, в медучилище. Вышла в Москве замуж, да так и осталась в столице и приезжала к деду и матери в гости с двумя дочками.

Как-то сидит маленькая девочка Любашка, моя мама, лет трёх, на лавочке, грызёт морковку. Подходит к ней Иван Максимыч, и, потрясая так палочкой в воздухе, говорит: «а-а-а! будешь меня ещё за бороду дёргать?». А Любашка любила, сидя у него на коленях, накручивать себе его длинную бороду на пальчик.

Или возьмёт он её с собой Бабаню встречать, а та на Фетровой фабрике работала, выйдут за калитку, встанут у липы, что у забора со стороны дороги росла, и смотрят. Чуть завидит Иван Максимыч дочь, так кричит ей: «Пальчики несёшь?» Пальчиками эклеры называл. Любил их очень.