«Вода всё слышит.

Ей всё равно, шепчешь ли ты слова вслух или про себя.

Разница только в том, когда придётся платить.»

Введение

Город был обычным. Слишком обычным, чтобы в нём искали чудеса. Панельные дома, почтовые ящики с облупленной краской, дети, играющие в телефоны у подъезда. Магазины пахли дешёвым хлебом и капустой. Дворники матерились на сугробы. Всё как у всех.

И только иногда, в паузах, когда отключали свет или глох автобус посреди маршрута, люди чувствовали, что рядом есть что-то ещё…

Старики про это не говорили, потому что не хотели пугать внуков. Молодёжь смеялась, потому что проще смеяться. Но почти у каждого был свой маленький знак: кто-то слышал звон из трубы без причины, кто-то находил во дворе предметы, которые «не могли тут быть», а кто-то просто переставал чувствовать запахи.

И все знали: лучше не шептать у воды. Даже если это не колодец, а ведро на кухне. Особенно, если ведро.

Эта история началась с мелочи. С усталой женщины, которой вдруг стало казаться, что привычный мир стал меняться.

Её звали Анна. По работе она недавно переехала в этот город. И она всегда считала, что жизнь должна сходиться, как бухгалтерский отчёт. Но в какой-то момент цифры перестали слушаться.

Глава 1. Вода от сторожа

Двор у дома Анны пах мокрым картоном и старой краской. Вечером ветер протискивался между подъездами, как кот – боком, осторожно, и шуршал целлофаном у мусорки. У забора кто-то оставил детский самокат без руля – колесо ещё подрагивало, будто на нём только что ехали.

На стене подъезда висели объявления. Листы старели, слоились, как кожа. «Пропал кот. Чёрный. Откликается на „Кекс“. Дети плачут». Ниже – свежее: «Внимание! Вечером туман. Детей не отпускать». Кто-то ручкой приписал: «Опять». Чернила поплыли от влаги, слово выглядело как пятно.

Анна провела ладонью по перилам, пока поднималась на свой четвёртый. Краска липла к коже. В голове коротко кольнуло: «Когда-то эти перила были зелёные». Но это воспоминание, кажется, не о перилах, а о лете, когда у подъезда пахло липой и чем-то сладким, как у школьного буфета.

Ключ повернулся туго. В квартире было тихо, как в библиотеке после закрытия. Она всегда так думала: вещи будто ждут, можно ли их снова любить.

На кухне на столе лежали две распечатанные смс – привычка, от которой даже самые молодые смеются. Анна печатала важное, чтобы не пропадало. На экране телефон ещё светился сообщениями из чатов: «сверка на 10:00», «клиент по накладной сменил адрес», «сроки», «сроки».

И одно от Марка: «Ма, когда ты вернёшься, как раньше?»

Она перечитала и подумала, что «как раньше» – это, наверное, когда он влезал на её колени с книжкой и тёрся щекой о её плечо, а не переписывался коротко и без смайлика. И ещё это, когда она не уставала, как батарейка на морозе.

Чайник был старый, пузатый, с облупленной ручкой, такой же старый, как тётя Ира из мурманского отделения офиса. Он шумел и шипел так, будто каждый раз это был последний вздох.

Анна открыла форточку. Из двора тянуло сыростью. Слишком рано для такой сырости, ещё только конец августа. На подоконнике скопилась вода, будто кто-то неумело выжал тряпку.

– Снова трубы, – сказала она вслух, и голос неуверенно отозвался в пустой комнате.

Когда закипел чайник, она услышала негромкий звук с улицы, но не городской. Металлическое «дзынь», а потом «чвак», будто ведро ударилось о камень. Кто-то внизу рассмеялся тонко, девчачьим смехом, и смех резко оборвался, как как и возник.

Анна подошла к окну. Двор тёмный, фонари у подъезда моргали, как если бы им было холодно. Между домом и гаражами – полоска земли, заросшая лопухами. Там, у старого покосившегося забора, когда-то был колодец. Дед говорил: «Не наш, от прежнего посёлка». Весной его заливали бетоном, чтобы дети не лазили. Но от воды, если она хочет, и бетон не спасает. Она помнила это из бабушкиных слов и из жизни.

Телефон завибрировал. На экране вспыхнуло: «Зоя С.: Не смотри туда ночью». Без приветствия. Как будто разговор продолжался с того места, где они никогда не начинали.

Звонок в дверь.

Анна посмотрела в глазок – Аркадий, сторож со склада на окраине. Щёки в сетке прожилок, взгляд влажный, как у карпа. Он держал ведро. Настоящее, оцинкованное, с кривой ручкой.

– Не пугайтесь, Анна Викторовна, – он смял кепку в руках. – Тут… это… воду занёс. Вы ж просили, когда тёплую отключат. Отключили.

– Я не просила, – сказала Анна. – Но спасибо.

Он поставил ведро у порога. На кафеле расползлась круглая лужица – идеально ровная, как монета. Аркадий провёл носком сапога по кромке.

– Не смотрите в неё, – сказал он тихо. – Никак. Даже просто так. Оно… тянет.

– Что «оно»?

– Ну… – он оглянулся на лестничную площадку и шепнул: – Голос. Снизу. Как девичьим. Обещает вернуть, что потеряли. А возвращает так, что потом… – он не нашёл слова, пожевал губой. – Пусто. Понимаете?

Анна промолчала. Ведро пахло речкой и железом. Вода стояла совершенно неподвижно. В ней отражалась лампочка под потолком – тонкой трещинкой по стеклу, как морщинка на лбу. Анна наклонилась – совсем чуть-чуть – и увидела в глубине не кухню, а как будто лестничную клетку, только более узкую, с деревянными ступенями. На секунду ей показалось, что по ним кто-то спускается – мальчик в куртке, знакомая походка, тугой капюшон.

Она отпрянула. Вода не дрогнула.

– Там возле гаражей, где колодец старый… ночью не ходите, – сказал Аркадий на прощание. – Особенно если у вас есть что возвращать.

Он ушёл, оставив ведро и мокрый след сапога, похожий на чёрную медузу.

Анна закрыла дверь и прислонилась к ней плечом. Тишина была плотной. Она взяла телефон и всё-таки написала Марку: «Дома. Расскажи, как у тебя день?» И добавила смайлик – круглый, жёлтый. Чужой.

Из форточки запахло сыростью сильней. На стекле ладонь оставила мокрый след. Ладонь была меньше её.

Она стерла след тряпкой. И впервые за день ей стало по-настоящему холодно.

Ночью Анна проснулась от того самого «дзынь», потом «чвак». Сон рассыпался, как сахар. В комнате было темно и тихо; только холодильник иногда кашлял старческим компрессором.

Ей почудилось, что в прихожей тихо журчит вода. Она включила фонарик на телефоне. На полу возле ведра появился новый круг, чуть больше прежнего, как будто кто-то осторожно перелил из невидимого сосуда невидимую ложку. Вода была чистой, но в ней, если всмотреться, шевелилось слабое белёсое мерцание, как у рыбьего живота в глубине.

Анна накрыла ведро крышкой, сверху поставила чугунную сковороду и вернулась в кровать. Под одеялом впервые за долгое время захотелось молиться, не к кому-то конкретному, а просто, чтобы кто-то был и видел.

Перед тем как провалиться в сон, она услышала тонкий шёпот из-за окна. Слова разобрать было нельзя, но интонация такая вкрадчивая, обещающая, была слишком человеческой.