Отзывы на книги автора «Елена Скульская»

Как хорошо, что у меня было счастливое детство! Как хорошо, что у меня в прошлом нет пищи для россыпи жутковатых рассказов о деспотичной матери, как хорошо, что мне не приходится по-детски соединять в них правду с выдумкой, плести небылицы и тут же опровергать их. Мне не приходится заборматывать свой страх, не нужно спускаться к кольчецам и усоногим.

И не проросла во мне диковатая поэзия, не «скопилось во рту теплое шерстяное говорение», мне не надо лить воедино рыб, кровь, голые ветки и пустоту. В моей прозе (если бы она и была) не было бы повторяющихся сюжетов пролитого на ноги в капроне кипятка, криминальных абортов, уходящих на всю ночь в гости родителей, зарубленной топором любовницы. Эти мотивы во мне ничего не трогают – но верю, что кто-то найдет в них и поэзию, и символ, и что-то лично своё.

В 1960-х годах меня еще не было на свете. Стихи не были "нашим образом жизни, бытом, интерьером". Я не здоровалась строчками Вознесенского, не прощалась цитатами из Ахмадулиной, не выкрикивала в спорах строфы Евтушенко. Я ни разу не была в Театре на Таганке. Эта суматошная, поэтичная, эротичная среда не дала мне новый язык. Мне сейчас не всегда понятен его смысл, я ловлю отсылки лишь к знакомым Мандельштаму, Пастернаку, Цветаевой, Набокову, Шекспиру и знаю, что многое в книге проходит мимо меня.

Я не была в Тарту, не училась у Юрия Лотмана. И, наверное, я бы написала нечто благообразное и умилительное – но не так написал автор. Израненный в семье подросток находит шумное общество таких же неприкаянных людей. И красота, и грязь – все вместе.

Мне не знакомы эстонская культурная среда тех лет. Я не знаю этих режиссеров, драматургов, поэтов. Но я поразилась рассказу о человеке, который однажды увидел на стене лозунг «Эстония для эстонцев» и смертельно испугался, и не сразу вспомнил, что он – коренной эстонец. Впрочем, от этого ему не стало менее страшно.

Выше я не упомянула еще один часто встречающийся образ из книги – сковыривание корочки с затянувшейся ранки, обнажение новой тонкой розовой кожицы.

Видимо, это лучшее определение книги «Мраморный лебедь» - снятие «корочки» бытовой тошноты и детских страхов для открытия нежной лирической сути главной героини.

Что ж, несмотря на то, что мой опыт очень далёк от описанного, читать было интересно – местами противно и больно, но снять корочку с ранки действительно всегда очень хочется. Хотя, если ранка чужая, то процесс становится... ммм... неестественным.

Название книги могло бы быть другим. Мемуарные тексты о Вознесенском, Лурье, Евтушенко, Золотухине, Меттере, Юрском и т. д. заслуживают иного обрамления. Однако выдвижение на первый план Довлатова понятно. Скульская дружила с ним. Они работали в газете «Советская Эстония». Много переписывались. После смерти Довлатова Скульская не раз участвовала в коллективных мемуарных сборниках. «Дни Довлатова в Таллине» — ее рук дело. Но именно здесь и проявляется большой минус книги — навязчивый маркетинг: даже на обложку помещена фотография Довлатова, а не самой Скульской. Подобная ситуация — не редкость в издательском бизнесе. Но от этого не легче.

Собственно, это единственный раздражающий фактор, поэтому перейдем к главному. Цель мемуариста — не только и не столько рассказать, как все было на самом деле (при этом мы понимаем, что все равно ни о какой объективности речи быть не может), сколько поделиться необыкновенной историей.

Они разные. Соответственно, и выходят неравнозначными. С одной стороны — подробные описания отношений на протяжении длительного времени, письма, посвященные стихи, откровенные истории (очерки о Довлатове, Лурье и Золотухине). С другой — анекдоты из жизни советских писателей (очерки о шестидесятниках и Рейне). С третьей — эссеистика и размышления о творчестве коллег и друзей (очерки о Меттере, Эйдельмане, Германе, Норштейне, Юрском и Лембер-Богаткиной). И выходит, что «Компромисс между жизнью и смертью», конечно, не образец жанра, но важная и нужная книга.

Чем примечателен этот сборник?

Во-первых, Скульская приводит несколько эпизодов, способных украсить историю русской литературы. Белла Ахмадулина в таллинском кафе кается за советский империализм. Евгений Евтушенко устраивает фотовыставку — и случается скандал: сделанные в СССР снимки — черно-белые, а сделанные за рубежом — цветные (в этом определенно есть политическая составляющая). Работники «Советской Эстонии» готовятся к банкету: покупают и перепродают водку, приумножая при этом количество спиртного. Андрей Вознесенский пробует LSD, оставленный поэтом-битником Алленом Гинзбергом.

Во-вторых, на первый план выходит Евгений Рейн. Как правило, если он появляется в тексте, стоит ожидать очередного анекдотического случая. Приведем характерную историю: «Пришел он в гости к Белле Ахмадулиной. Поднялся на шестой этаж и видит, что вход на лестничную клетку забран решеткой. Стал кричать, звать хозяев; из квартиры вышла Белла и говорит, что Борис ушел, а ключ от решетки унес с собой. Рейн хотел распрощаться, но Белла его удержала: она принесла столик, накрыла скатертью, Рейн открыл принесенный коньяк, сели они по разные стороны решетки, выпивают. Вечером вернулся Мессерер и говорит: „С какой стороны ни посмотри, а поэты у нас сидят за решеткой…“»

Приведенный выше случай — один из многих. Рейну посвящен отдельный очерк под названием «Воровские истории», но часто фигуру поэта можно встретить и в иных текстах. И уже не совсем понятно: то ли Скульская пересказывает его байки, то ли моделирует их сама. Может, конечно, это жизнь преподносит сюжеты. А можно вспомнить того же Довлатова, который говорил, что «Бог дает человеку не поэтический талант, а талант плохой жизни»; в нашем случае не плохой, конечно, но полной каверз и перипетий. Все может быть так, но главное, как нам кажется, другое: Евгений Рейн уже при жизни становится ярким персонажем художественной прозы и non-fiction`а — этаким трикстером позднесоветского и постсоветского периодов.

Что же в итоге? Когда в мемуарах необходимый минимум самого автора, легкий язык, повествование не сворачивает то и дело в пыльные закоулки памяти, исключительные ситуации, интереснейшие герои, хорошие стихи — все это говорит за себя «само». Остается надеяться, что это не последняя книга воспоминаний Скульской и нас ждет еще большое количество удивительных историй.