За плечами ХХ век. В толще дней - мельтешение лиц и событий, городов и прощаний, потерь и возвращений, но больше всего - невозвратного и хранимого без грифов и дат *Так прощаемся мы с серебристою, Самою заветною мечтой ...* - одна из лучших книг о веке ушедшем, одна из лучших - о той, давно отгремевшей, войне.
Но я могла писать только то, что могла, инстинктивно чувствуя: крупные события, батальные сцены напишут другие, а быт войны, будни забудутся, пропадут. Те приметы, детали памятью, чувством связывают меня с войной. Это – мое. Жизнь на войне.
Елена Ржевская бережно собрала послереволюционный сумбур, романтику и воодушевление, ночные аресты и новые стихи, войну и мир, быт, все свои встречи с известными и не очень людьми, военную и послевоенную боль, мысли, любовь, бункер Гитлера и мясорубку Ржева - она создала панораму ХХ века во всей его красоте и величии, жестокости и неправедности, века, которого мы зацепили лишь краешек...
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди - и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься - а вокруг враги;
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: "Солги",- солги.
Но если он скажет: "Убей",- убей...(Э. Багрицкий)
Что оставим мы за плечами в этом, уже новом веке? Нет, не спихнуть уже новый сверхмощный агрегат, не расставить по местам подмятые им непритязательные жилые дома под их исконными номерами. И в тот угловой, под номером два со стороны Никитской, где, к слову сказать, Пушкин познакомился с Натальей Гончаровой, не вмонтировать обратно давнюю волшебную кондитерскую. Сверхзвуковая скорость и всемирная общедоступность общения (?) незаметно-стремительно поменяли нас, быт и культуру. Остались в полумифическом уже прошлом оранжевые абажуры и маленькая девочка, которая растет в удивительной семье (брат, мама, папа и ...Б.Н), юность которой закружится в вихре будущих известных литераторов (мало кого пощадит война, которая уже вот - на пороге). Где она, эта девочка, которая чуть за 20 пошла добровольцем на фронт:
Заявление о вступлении в Красную Армию и заполненную анкету я протянула капитану с решительным пробором в волосах. Просмотрев анкету, он разомкнул свой толстый неподвижный рот.
– Ничего не выйдет с вами, – и концом заточенного карандаша постучал по графе: «Имеются ли среди ваших родственников репрессированные, исключенные из партии, проживающие за границей?» Ответ: «Мой отец – исключен из партии». Скомкал мою анкету и бросил в корзину.
Я пришла назавтра.
– Мне надо заполнить анкету.
Он протянул мне чистый бланк не глядя. Я заполнила еще раз: «Не имеются».
Капитан посмотрел мне в глаза, узнавая. Он взял анкету, прочитал, разжал свой неподвижный выпяченный рот:
– Экзамен сегодня с пяти часов.
Он не был чистоплюем, толстогубый капитан, лишь бы форма не подкачала.
Где они все, безымянными холмами, поросшими травой, на русской, белоруской, украинской, чужой земле?.. Как быть с их "доблестью, со славой и геройством? С Ангелининым честолюбием, с Никиным фантазерством?"
За плечами ХХ век...
Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
…………………………………………
И, задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть
в анналы,
И даже близким славы не сыскать.
(Апрель 1941, Павел Коган)