Цитаты из книг автора «Екатерина Островская»

– Погодите, – остановил его издатель Буховцев, – я все равно ничего не понимаю. Какая республика, что за Куйвози? – Сто лет назад, в девятнадцатом году, – стала объяснять Марина, – жители пяти деревень, которые нас как раз окружают, и беженцы из других деревень собрались на народный сход в деревне Куйвози и объявили о создании своей собственной независимой светской парламентской республики Северная Ингрия. Это было сделано в

Со мной еще проще. У меня банковское образование, я хороший специалист, и потому, когда учредители банка «Ингрия» искали руководителя для своей финансовой организации, выбор пал на меня. До сих пор оправдываю надежды серьезных людей. – А почему ваш банк так называется? – спросила Марина. – Просто я любительница истории и немного знаю про эту республику. – Удивительно, – воскликнул банкир, – никто мне такого вопроса прежде не задавал. Просто наш самый большой учредитель родом из здешних мест. Из поселка Куйвози, если точно, он-то и помог Олегу Хепонену приобрести этот участок, на котором стоит наш поселок. Место, как вы сами понимаете…

– Да я не считаю это работой, – ответила Анастасия, – работа – это когда встаешь рано, собираешься, едешь куда-то на метро или маршрутке, а потом почти девять часов делаешь то, что тебя обязывают делать должностные инструкции и распоряжения начальников. Стоять у станков или доменных печей – тяжелый труд, сидение в офисах тоже не всегда доставляет удовольствие, а для меня то, чем я занимаюсь, просто развлечение, за которое еще и платят деньги – куда большие, чем получают те, кто действительно возвращается домой вечером измочаленным и усталым. Представляю, как обидно тем людям сознавать, что есть такие, которые, палец о палец не ударив, благоденствуют на берегах теплых морей, просаживая в казино и клубах за один вечер столько, сколько им не заработать своим тяжким трудом за несколько лет.

«Счастливую и великую родину любить – невелика вещь. Мы должны ее любить именно тогда, когда она слаба, мала и унижена, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно, когда наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее…»

Дул сильный ветер в Таганроге. Обычный в пору ноября. Многообразные тревоги Томили русского царя. От неустройства и досад Он выходил в осенний сад Для совершенья моциона, Где кроны пели исступленно И собирался снегопад…

Какая разница, кто что говорил, – возразила Лена. – Бог есть независимо от наших слов и убеждений. Бог – это добро и свет, и души наши стремятся к нему. А если у человека нет души, то и стремиться нечему и не к чему. – В каком смысле? – удивился Андрон Акатович. – Вы хотите уверить меня, что бывшая учительница обществознания понимает в философии больше академика?– Да погодите вы! – не выдержал Чагин. – Я не закончил свой рассказ. Забыли, что и я тоже тут нахожусь? Устроили какую-то философскую дискуссию, а я конкретно о себе говорил. Так вот, я потом спросил монахов: «А где старик, который со мной по утрам гимнастикой занимался?» Смотрю, те не понимают – какой старик? С кем занимался? Какая такая гимнастика? И пытаются меня уверить, будто бы я целый месяц крепко спал по утрам и выходил только к завтраку. – Чагин посмотрел на часы и поднялся: – Сейчас за мной придет машина.Посмотрел на Сурина:– Текст подготовишь и мне передашь. Вот с ней. – Борис Петрович показал на Лену. – Теперь она моя помощница.Чагин вышел из беседки, посмотрел на подъехавший к калитке черный «Гелендваген» и обернулся.– Я не упомянул главное из того, что услышал от китайца, которого, может быть, и не было никогда. Старик сказал, что интернет, или как мы там понимаем нынешний компьютерный виртуальный мир, существует, но это лишь дьявольская пародия на тот прекрасный мир, который самый что ни на есть настоящий, даже более настоящий, чем тот, в котором мы живем. Он – мир добра, а потому тех, кто не достоин его, туда не допускают – стирают их, как компьютерный вирус, как вредоносную программу, как заразу, от которой надо избавиться тихо, без войн и шума. Раз – и нет души человеческой. Вот так. – Если у человека была душа, – тихо произнесла Лена, – то она не исчезнет. А если не было, то и исчезать нечему.

добрее». Типа того. Мы с ним месяц, наверное, прожили рядом, а когда расставались, он сказал: «У тебя немного времени исправиться осталось, если не станешь, как природа вокруг тебя, то природа тебя убьет». А как меня, спрашиваю, природа убьет, дерево, что ли, на башку свалится или молния шандарахнет? И услышал в ответ, что смерть моя всегда рядом со мной, а когда она мне клыками в горло вцепится, одному богу известно. Чагин замолчал, снова посмотрел на ветку, но трогать не стал. Сурин воспользовался возникшей паузой.– Очень интересно, – улыбнулся член-корреспондент Академии наук. – Ваш китайский приятель, вероятно, весьма образованный человек. Он вам в немного упрощенном виде пересказал теорию ноосферы, причем нахватал из нее от Плотина, от последователей Платона, от Эдуарда Леруа и Тейяр де Шардена, от Анри Бергссона и от Вернадского. Вернадский, правда, говорил, что для перехода в новую разумную сферу необходимо торжество марксистско-ленинской философии на всей земле. Жизнь человека – это постоянное стремление выйти за пределы души в сферу разума и раствориться в боге. Лично я не могу ни опровергнуть это, ни подтвердить. Как говорится, хотите – верьте, хотите – нет. Бог есть, если вы в него верите.– Бог существует независимо от того, верит ли в него Борис Петрович, верите ли в него вы или я, – сказала Лена. – Он есть, если в него верит хотя бы один человек на планете. Но ведь таких верящих гораздо больше, чем атеистов. – Тут вы не правы, – усмехнулся Сурин. – Мне кажется, многие из тех, кто ходит в храмы и ставит свечки, в бога не верят. Они, скорее всего, надеются на то, что он существует и поможет им в тяжелые минуты. А может, эти люди уверяют других в своей вере, потому что им выгодно так говорить. При советской власти было наоборот: многие верующие убеждали окружающих, что являются атеистами, дабы не пострадать самим и не нанести ущерб своим близким.

и какая-то другая радость. Вот мне, предположим, нравилась одна женщина. Так нравилась, что крышу сносило. Но она давно умерла. Смогу ли я ее там найти?» Китаец сразу серьезным стал и долго думал, а потом сказал. «Да, ты ее найдешь. Ее даже искать не надо, потому что она окажется вроде как часть тебя, ты с нею един будешь. Захочешь – вернешься в прошлое и увидишь себя вместе с нею в самые счастливые ваши моменты… Вся беда в том, что если в том мире, хоть он и не интернет вовсе, ты окажешься чем-то вроде вируса, то тебя сотрут, словно и не было никогда. Другие будут лететь в пространстве и мирах, миры эти будут радостными и добрыми, но только для других душ – светлых и чистых. И твоя девушка будет частью другого – того, кто достоин ее, достоин целую вечность быть частью ее и частичкой огромного пространства, которое они будут носить в себе и в котором хватит места всему доброму и щедрому». Чагин оглянулся и посмотрел на ветку сосны, пробившуюся в беседку, потрогал ее и отбросил от себя. Веточка качнулась и, вернувшись, ударила его по лицу. – Вот какой странный китаец мне попался, – продолжил Борис Петрович. – Как-то я предложил ему: раз ты этой китайской гимнастикой себя мучаешь, отрабатываешь уже сколько лет свое ушу и очищаешь душу, то давай спарринг проведем. Я против тебя. Я хоть и моложе и сильнее, а ты, типа, мудрый и все знаешь. Посмотрим, что победит: мудрость или сила. Он посмеялся, но согласился. Встали мы. Ну я, естественно, сильно бить не собирался – помнил, что мастер спорта, бывший полутяж и прочее. Решил джебом постучать ему по репе. Раз, два, три – и не попал. Потом решил двоечку провести – передний в челюсть левой, а правой в селезенку… И снова оба раза бил по воздуху. Так мы минутки три попрыгали. То есть я прыгал, а он стоит и уворачивается, уклоняется и отходит. Ну, я и завелся, в полную силу развернулся… Очнулся – лежу на земле, и дышать мне трудно. Помог старик-китаец мне подняться и говорит: «В тебе много злобы. Если эту злобу твой противник против тебя направит, ты сам себя и убьешь. Будь

Так вот, о боге мы с тем китайцем заговорили. Он сказал, что бог – это он, это я, это другие, кто правильно живет. Но только не сейчас, когда живем, а станем богом потом, когда умрем. Раньше людям сложно было понять, что такое бог и что такое жизнь после смерти, а теперь, когда есть виртуальный компьютерный мир, объяснять стало совсем просто. Наш мир – часть всего, но очень маленькая часть, он трехмерный или, как китаец выразился, пи-мерный, поэтому могут быть отклонения в нашем восприятии его, да и то мы этот мир воспринимаем только в зримых образах и в ощущении времени. Но все равно мир – не что иное, как информационное поле, внутри которого Вселенная. Человек тоже частица того поля, и, когда человек умирает, он остается в этом мире как информация о себе самом. У человека нет тела, но есть знания обо всем, о любом предмете, который когда-либо видел или на который когда-нибудь просто смотрел. И мир наш открывается ему по-новому. Теперь душа человека видит не только перед собой, но и все пространство, которое ее окружает. И нет в том мире протяженности в нашем понимании – нет вчера, сегодня, завтра, нет перемещения только вперед, а есть движение в любом направлении, хоть в прошлое, хоть в глубь бесконечного сегодня. Душа может охватить все, понять все и объяснить, потому что нет отдельной души, а есть общая, частью которой человек теперь является. И от ощущения себя частью бога то, чем ты был прежде, испытывает невероятную радость и наслаждение, и это будет длиться всегда. Вот что говорил мне китаец. Я его слушал и не понимал. То есть понимал, но как-то не так. И решил спросить: «Мне-то что с того, что я виртуальный и, типа того, живу, как в интернете? Должна

Не надо так не надо, – легко согласился Чагин. – Я все равно не это хотел рассказать. Дело в том, что в Китае я познакомился с одним… с китайцем, разумеется. Он по утрам гимнастикой цигун занимался, а я в окошко на него смотрел. Потом как-то вышел и к нему присоединился. День, два, неделю каждое утро с ним встречаемся: он что-то делает, а я гляжу и повторяю. Цигун – это то же ушу, только все движения медленные и плавные. А мужик китайский – какой-то непонятный – никаких эмоций на лице, ни усилий. Выглядит вроде молодо, я решил, что мой ровесник. А однажды я что-то по-русски сказал, и он невозмутимо так ответил. Оказывается, учился в Москве еще до полета Гагарина в космос, то есть ему под восемьдесят. Я припух, разумеется, подумал, врет китаец. Потом у людей поинтересовался, и мне сказали, что это правда. Он у них каким-то крупным партийным чиновником был, теперь на пенсии. Я не удержался и спросил у него: отчего, мол, ты выглядишь так, как я, если не моложе? А китаец и говорит: дышать надо правильно и правильным воздухом, а по утрам не забывать умываться, кожа должна быть влажной. До пятидесяти лет можно, по его словам, дождем умываться, а потом соками трав, потому что в них молодость и сила. А смерти он совсем не боится. Я спросил его как-то: «А что потом будет?» Вечное счастье, говорит, и радость. Ну, и начал гнать про ту вечность, в которую не все попадут, и все такое прочее. А зачем мне вечность? Мне, например, все равно, что потом. Китаец только рассмеялся. Сказал, что я – как ребенок, которому хочется, чтобы хорошо ему было именно сейчас, и думает, что потом, когда старым станет, лучше бы его совсем не было. Чагин замолчал и посмотрел на Лену. – Тебе интересно?