Я родилась на суровом, но прекрасном Урале.

Этой книгой я посвящаю свой безграничный восторг

величественным горам, тихим лесам

и многовековым традициям родного края.

С глубокой благодарностью вспоминаю сказы Бажова,

которые в детстве читала взахлёб.

Именно они привили мне любовь ко всему

чудесному и мистическому.

Глава 1. Плач над равниной

Обманчивое тепло скользнуло по крышам Я́сницы, когда первые лучи солнца коснулись вершин Велисгара. Наверху ещё лежали тяжёлые пласты серого снега, но у подножия воздух уже стал влажным и душным. Рассветье¹ ворвалось в эти земли стремительно, торопясь смыть последние следы зимы. Грязные ручьи талой воды с шумом неслись по оврагам, обнажая клочки старой травы. То были первые робкие признаки пробуждающейся жизни.

Я́сница, прижавшаяся к подножию Велисгара словно дитя к материнской груди, тонула в безрадостной суете нового дня. Воздух звенел от перебранки: одна женщина проклинала духов за прохудившуюся крышу, а из соседнего двора доносилась ожесточённая ругань из-за покосившегося забора. У деревянной кузницы рудокопы ворчали хором – руда стала ломкой, металл крошится, как гнилое дерево.

Ясница дышала ремёслами, жизнь текла по её венам, будто расплавленный металл в кузничных формах. Жилистые рудокопы с чёрными от угольной пыли лицами кирками вгрызались в недра горы. Кузнецы, с руками в ожогах и шрамах, превращали руду в инструменты и оружие. Плотники ставили добротные избы, а камнерезы, молчаливые и сосредоточенные, оставляли в каждом своём творении частицу души.

На оконных ставнях причудливым узором вились лики лесных, речных и горных духов – безмолвных стражей домашнего очага. Раньше эти резные обереги лоснились от масла и ярких красок, но со временем потускнели и потрескались. Старики ворчали, что духи отвернулись от людей, забыв о давнем союзе.

Стекольного ремесла в самой Яснице не было. Традиция вставлять в окна не тёсовые ставни, а прозрачные стёкла пришла сюда с юга благодаря заезжим мастерам, которые обнаружили неподалёку богатые залежи кварцевых песков. Мастерская стеклодува находилась в полутора днях пути к западу, возле реки Струмень. Там уже не один год он плавил стекло в небольших печах и выдувал для ближайших деревень простенькие изделия.

Позволить себе окна из мутного, слегка пузырящегося стекла могли лишь староста и несколько зажиточных семей, да и те довольствовались узкими оконцами, через которые проникал едва рассеянный свет. Велирима, будучи единственной и уважаемой травницей, также обзавелась парой таких стёкол – ей нужно было хорошо видеть травы и настои при дневном свете.

Её дочь Дарина проснулась сегодня затемно. Она любила эти тихие ранние часы, когда дым из печных труб соседних домов аккуратными столбиками поднимался к небу, а над пригорками расстилался прозрачный, словно молоко, туман. Осторожно приподнявшись со своей лежанки, она огляделась: сестра, Орина, всё ещё дремала возле окна, плотно завернувшись в старенькое, потёртое одеяло. Лицо Орины выглядело бледным и вечно утомлённым, с непроходящей печатью болезненности. Дарина прислушалась: мать поднялась и хлопотала во дворе, перекладывая что-то в деревянных ящиках.

Девушка шагнула за порог и тут же ощутила резкий, бодрящий порыв ветра. Воздух был ещё прохладным, но в нём уже чувствовался тонкий аромат прелой листвы и первые робкие ноты цветущих трав. Солнце медленно вставало над лесом, покрывая покосившиеся заборы Ясницы мягким золотистым свечением. Мать часто рассказывала Дарине, что жители этих мест всегда гордились своей землёй, потому что селение стояло под покровительством горы и реки, а суровые зимние студни² обычно обходили её стороной. Но теперь в разговорах всё чаще звучала тревога. Односельчане твердили: земля ожесточилась, руда в шахтах рассыпалась на глазах, а духи отвернулись от людей и стали враждебны. Дарина то и дело слышала в деревне обрывки таких разговоров, но не знала, чему верить.

У колоды³ возле избы стояла Велирима. Она аккуратно раскладывала припасы: сухие травы, пучки увядших листьев и маленькие стеклянные скляночки. Руки её двигались уверенно и размеренно, но в глазах читалась глубокая усталость.

Она всё чаще уходила на утренние прогулки за огород, где под сенью высоких трагелисов⁴ оставляла то пригоршню цветочных лепестков, то маленький узелок с зерном. Когда Велирима в детстве брала их с собой, девочки с любопытством следили, как она шепчет слова благодарности, кладя дары в укромные места: под корень старого дерева или на плоский камень в глубине леса. Они не понимали, зачем это, но, стремясь подражать, и сами порой отдавали что-то простое и милое – маленький блестящий камушек, пряник, сорванный цветок, кусочек ленты – веря, что так следует делать, если хочешь, чтобы духи не сердились.

– Доброе утро, мама, – поздоровалась Дарина вполголоса.

Велирима обернулась и коротко улыбнулась дочери. Под глазами у неё снова залегли тёмные круги. Наверное, она плохо спала – такое случалось с ней всё чаще.

– Помоги-ка мне развести в настойке коренья, – сказала она. – Там в корзине есть высушенные побеги краспы⁵, оставь их настаиваться в тёплой воде. Если кто придёт сегодня, дам попробовать.

Дарина кивнула и принялась перебирать травы. За эти годы она научилась быстро различать стебли и соцветия на ощупь и запах. Велирима часто хвалила её наблюдательность, говорила, что у дочери талант отмерять нужные порции без ошибки. Но сегодня девушку отвлекали тревожные мысли: почему люди всё чаще жаловались на болезни?

Через минуту из дома вышла Орина – сонная, бледная, со спутанными волосами.

С самого рождения судьба решила явить сестёр на свет с одинаковыми лицами и глубоким, синим цветом глаз – такими же, как у их матери, Велиримы. Из-за этой схожести в деревне шептались о них чаще, чем о других, и называли двойниками.

Дарина унаследовала от матери не только высокий рост и стройную фигуру, но и характер – решительный, почти суровый. Её тёмные волосы струились по плечам тяжёлыми волнами. Она держалась ровно и уверенно, а взгляд, острый и внимательный, подмечал самые незаметные детали и проникал в суть вопросов.

Орина казалась созданием из другого мира. Хрупкая, будто сотканная из утреннего тумана, она словно парила над землёй, едва касаясь её ногами. Светлые волосы мерцали в солнечных лучах, окружая лицо сияющим ореолом. Глаза – глубокие синие колодцы – смотрели на мир с тревогой и надеждой. Когда местные шептались о них как о «двойниках», они ошибались – сёстры были подобны дню и ночи одних суток.

Каким был отец, сёстры не знали и никогда не видели его даже на рисунках, поэтому им оставалось лишь гадать, есть ли в их лицах хоть какая-то его черта.

Орина осторожно ступала по скрипучим доскам, прикрывая рот от зевоты.

– Ночь тяжёлая… – начала она и тут же замолчала, уставившись на сестру. – Снились светочницы, опять. Летали возле окна, шептали что-то… звали куда-то.

– Светочницы? – насторожилась Дарина. – Опять призывают?

Орина неопределённо пожала плечами и хмуро покосилась на мать. Велирима поспешно отвела взгляд, делая вид, что погружена в разбор трав. Дарина давно замечала, что мать не любила говорить о мотыльках, которые раньше появлялись лишь по праздникам, и о духах в целом – словно боялась нечаянно проговориться о чём-то запретном. Каждый раз, когда дочери пытались завести разговор о лесных существах, Велирима напряжённо меняла тему. Но Дарина слишком хорошо знала свою мать, чтобы не заметить, что её мучили какие-то тайные страхи.

Они быстро завершили утренние сборы: нужно было успеть на рынок, чтобы продать настойки и травы. Припасы в доме таяли, и, если сегодня они не выменяют хоть немного крупы или сушёной рыбы, придётся снова перебиваться одной брюквой. Орина взяла мешочки с травами, Дарина – холщовую сумку с настойками, а Велирима – короб с высушенными кореньями.

Перед выходом Велирима тревожно оглядела дочерей и тихо сказала:

– Старайтесь поменьше говорить с чужими. Люди смотрят на нас косо.

– Мы привыкли, – хмыкнула Дарина. – Они считают нас причиной всех бед. Но как припрёт, быстренько бегут за целебной настойкой.

Велирима печально вздохнула, и все трое вышли на улицу.

В Яснице и правда всё шло наперекосяк. Погода стала капризной, духи лесов мучили путников, к деревне подкрадывался голод. Кого ещё обвинять, если не одинокую женщину с двойниками, которая от «травницы-спасительницы» в одно мгновение могла превратиться в «злую ведьму»?

Семья прошла по грязным улочкам среди покосившихся заборов и домов. Женщины с вёдрами сидели на крыльцах, сетуя на болезни. При виде Велиримы и дочерей одна отвернулась, другая пробормотала себе под нос: «Те самые девчонки…» Дарина крепко сжала кулаки, но промолчала, решив, что когда-нибудь узнает, почему их так не любят.

Рыночная площадь Ясницы встретила их болезненным запахом нищеты. Торговцы выставили свой скудный товар на прилавки. Люди бродили между рядами, как тени, с пустыми глазами разглядывая жалкие пожитки друг друга. В углу площади двое истощённых мужчин отчаянно спорили, один размахивал мешком с брюквой, другой прижимал к груди тряпицу с крупой, но ни один не хотел уступать – от этого обмена зависел их ужин.

Дарина помогла матери расстелить выцветшую ткань, служившую им прилавком. Орина осторожно выложила пучки трав и тёмные флаконы с настойками. Покупателей было мало – люди тратили последние монеты лишь на самое необходимое, а лекарства покупали, когда уже не могли терпеть боль.

За их спинами двое кузнецов – один с обожжённым лицом, другой с руками, покрытыми угольной пылью – громко спорили, не заботясь о том, кто их услышит:

– Проклятая гора издевается над нами! – прорычал первый, сплёвывая под ноги. – Третий день бьём жилу, а руда рассыпается, как песок.

– Не гора виновата, – второй понизил голос до хриплого шёпота, но Дарина всё равно расслышала каждое слово. – Это проклятие. Старики не зря говорили о долге, который мы не выплатили…

– Заткнись со своими бабскими сказками! – первый кузнец с силой ударил кулаком по деревянному столбу, заставив лавки вокруг задрожать.

Дарина притворилась, что не слушает, но слова эти намертво засели у неё в голове. О каком долге идёт речь? И почему старики говорят об этом только сейчас?

Тем временем к их столу подошёл мужчина с болезненным кашлем. Он робко попросил настойку. Велирима негромко и подробно объяснила, как принимать лекарство, уточнила дозировку и сроки. Мужчина положил на стол пару монет, но Велирима мягко покачала головой и взяла лишь одну, с жалостью взглянув на его осунувшееся лицо. Времена были тяжёлые, и никто не ждал, что скоро станет легче.

– Благодарствую тебе, травница… – с трудом прошептал он и, еле волоча ноги, побрёл прочь.

Орина отвела взгляд. Ей стало не по себе от того, как жители Ясницы постепенно превращались в измученные тени самих себя. Она старалась помочь матери и сестре с товаром, но у самой путались мысли, а тело не слушалось. Она плохо спала этой ночью, а шёпот светочниц всё ещё звучал в ушах. Казалось, сам воздух вокруг стал густым и тревожным, пропитался страхом.

К середине дня громкий, раздражающий голос глашатая объявил о прибытии Драгемира – приезжего торговца. Его телега с грохотом въехала на площадь, заставив всех замолчать. Кто-то облегчённо вздохнул, надеясь хоть на небольшую выгоду, кто-то нахмурился заранее, потому что все знали: Драгемир славился наглостью и неуступчивостью. Он неизменно требовал много руды, а взамен давал лишь немного муки и товары сомнительного качества.

– Ну что, уже опустошили свои кладовые? – громогласно спросил он, оглядывая торговцев. – Надеюсь, сегодня руды не меньше, чем в прошлый раз?

Рудокопы неловко переминались с ноги на ногу. Дарина заметила, как некоторым из них стало не по себе. Один из шахтёров попытался объяснить про ломкие жилы, но Драгемир раздражённо цокнул языком:

– Гора, говорите, истощается? Мне-то какое дело! Ищите, ройте, копайте дальше! В противном случае я уеду ни с чем, а вам придётся голодать до следующего моего приезда.

Дарина усмехнулась про себя: сейчас идёт рассветье, а за ним последует жарник⁶. Люди не пропадут. До урожая, конечно, далеко, но местные отлично знали леса и могли продержаться на грибах, ягодах и охоте. Только вот после листопадня⁷, когда придёт студень, всем действительно станет тяжело.

Крик разрезал воздух, словно нож. Настолько пронзительный, что на мгновение всё замерло, даже ветер перестал шуметь в кронах деревьев. Люди повернули головы, как одно существо, управляемое единой волей.

Через площадь, спотыкаясь и падая, бежала женщина. Её лицо исказило такое страдание, что смотреть на неё было физически больно. Волосы растрепались, одежда порвалась, из разбитых коленей сочилась кровь, но она не замечала этого. Её руки судорожно хватали воздух, пытаясь поймать что-то невидимое.

– Мой сын! Мой мальчик! – Вой вырвался из её груди, заставив толпу отшатнуться. – Нашли… мёртвым… В болоте! Светочницы… эти проклятые светочницы заманили его!

По рынку прокатился ропот, превращаясь в волну ужаса. Кто-то крестился, бормоча молитвы. Женщина рядом с Дариной впилась ногтями в собственные щёки, повторяя: «Неужели опять? Неужели опять?» Торговцы с бледными лицами прятались за телегами. Воздух пропитался страхом настолько, его можно было почувствовать на вкус – горький и металлический, как кровь.

Соседка Велиримы и девушек быстро подошла к несчастной матери и попыталась успокоить её, ласково коснувшись её лица, но та с рыданиями оттолкнула руку, не замечая вокруг ничего и никого.

– Болотная тина его поглотила… – Голос женщины дрожал и прерывался рыданиями. – Одна только рука торчала… а потом… потом появились духи…

Толпа разом охнула. Слова «светочницы» и «мёртвый ребёнок» пронеслись по площади, передаваясь шёпотом из уст в уста. Пожилая женщина, стоявшая чуть в стороне, медленно опустилась на землю, закачала головой и глухо застонала:

– Я ведь говорила, духи взбесились… Что же это творится-то?

Страх смешался с гневом и повис в воздухе. Дарина почувствовала, как Орина пошатнулась и инстинктивно схватилась за её руку.

– Бедный… – едва слышно проговорила Орина. – Это ведь тот мальчишка, что коз пас на окраине?

– Не знаю… – выдохнула Дарина, чувствуя, как внутри всё похолодело.

В последнее время смерть детей стала для Ясницы страшной, зловещей закономерностью. Мать погибшего мальчика металась в истерике, проклиная духов, болота и весь мир. Из толпы кто-то закричал что-то про «проклятие» и «старый долг», и снова по людям прошёл тревожный ропот.

Велирима с силой сжала руки на своей сумке с травами, побледнела и, казалось, готова была броситься вперёд, чтобы утешить несчастную женщину. Но там уже суетились другие: подошёл старейшина, пытаясь навести порядок, и рядом теснились подруги убитой горем матери, пытаясь хоть как-то успокоить её.

Вскоре толпа начала понемногу расходиться. Несколько мужчин ушли на болото в надежде достать тело мальчика для похорон. Его мать, всхлипывая, медленно двинулась домой, поддерживаемая соседками. Старейшина Петрий, тяжело вздыхая, отдавал распоряжения и старался хоть как-то успокоить людей. Над рынком воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая редкими женскими всхлипами. Даже Драгемир, обычно безучастный и равнодушный, пробормотал что-то сердитое, но быстро замолчал, осознав, что настроение толпы на грани паники.

Наконец мать погибшего мальчика махнула рукой, и её медленно повели домой. За ней потянулись крестьяне и несколько охотников. Площадь постепенно пустела, оставляя за собой только торговцев, растерянно собиравших остатки товара. Велирима глубоко вздохнула и тревожно посмотрела на дочерей.

– Уже второй мальчик за Рассветье, – прошептала она еле слышно. – Беды множатся…

Дарина не нашла слов для ответа. В нескольких шагах от них остановился старейшина Петрий. Он пристально смотрел на Велириму тяжёлым, суровым взглядом, полным немого упрёка и ожидания. Он хотел что-то сказать, но лишь едва заметно качнул головой, будто намекая: «Ты ведь понимаешь, о чём я». Затем он резко отвернулся и направился прочь, оставляя девушек в полном замешательстве. Велирима явно знала нечто важное, но по какой-то причине боялась раскрыть свою тайну.

Сёстры помогли матери сложить оставшиеся травы и настойки обратно в сумки и мешки. На душе у каждой из них было тяжело и тревожно. Люди быстро разошлись, и ни о каком нормальном торге уже не могло идти и речи. Образ погибшего мальчика, поглощённого болотом, стоял у всех перед глазами, и никто больше не думал о торговле.

Перед тем как окончательно свернуть лавку, Дарина устало опустилась на корточки рядом с деревянным настилом и подняла взгляд на мать.

– Мама, – голос Дарины прозвучал тихо, но в нём звенела сталь, – о каком долге шепчутся старики? Что за проклятие забирает детей и портит руду? Почему все смотрят на наш дом, когда говорят о беде?

Велирима вздрогнула. Морщинка между бровей стала глубже, а пальцы нервно сжали край передника. Она отвернулась, но Дарина успела заметить тень давнего, глубоко похороненного страха в её глазах.

– Девочка моя, – голос Велиримы дрогнул, как натянутая струна, – есть тайны, что режут язык, когда их произносишь… Не сейчас… Это слишком…

– А когда?! – Дарина ударила кулаком по настилу. – Когда Ясница наполнится детскими могилами? Или когда люди придут сюда с факелами?

– Тише, сестра. – Орина обвила пальцами запястье Дарины. Её прикосновение было лёгким, как крыло бабочки, но каким-то образом сдерживало бушующий гнев сестры.

Велирима опустилась на лавку. Её плечи поникли под тяжестью невидимой ноши. Из-под ладоней, которыми она закрыла лицо, скатилась одинокая слеза.

– Простите меня… – прошептала она. – Я ждала этого дня и боялась его всю жизнь. Скоро… очень скоро… мне нужно собраться с духом и…

Между ними повисла тяжёлая, гнетущая тишина.