© Лесина Е., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

Человек вытащил альбом из стола, притом что стол этот был самым обыкновенным, разве что старым. Лак его потускнел, покрылся трещинами, столешницу украшали весьма характерные круглые пятна, которые остаются от горячих кружек, а слева виднелась выцарапанная надпись: «Васька – дурак».

Человек надпись погладил, читая ее кончиками пальцев, и закрыл альбом. Тоже старый, тяжелый, в переплете из искусственной кожи. И пахнет от альбома пылью. Запах этот человека будоражит, заставляя вспоминать…

Вспоминать он любил.

Сладко заныло сердце.

Человек открыл альбом, задержавшись на первой фотографии. Общая. Курс, кажется, еще второй… или уже третий? Нет, на обороте год написан, и значит, все-таки второй. Надо же, какие все… молодые. Вглядываясь в лица однокурсников, человек улыбался сам себе. Так и не поняли.

Никто не понял.

Не заподозрили даже… глупые-глупые люди… друзья и подруги… подруги и друзья… как же его они раздражали… Интересно будет взглянуть на них, на тех, кем они стали. В социальные сети он заглядывал, просто поддерживая маску, но там – все лгут.

И здесь лгут.

У людей есть право на эту ложь, ведь он и сам притворяется. А потому человек перевернул страницу. Первая фотография… Первое убийство… Тогда все получилось случайно, человек не знал, что убийство способно доставлять такую радость. Тогда он совсем не умел радоваться…

– Здравствуй, – сказал он женщине, которая давным-давно жила лишь в его памяти. – Я скучал по тебе, – сказал человек, солгав, но мертвые не способны различать ложь.

Мертвые вообще ни на что не способны.

Ее нашли, а он потом долго трясся, что найдут и его. И этот страх, который потускнел через месяц-другой, тоже был частью игры.

Человек перевернул страницу. Еще одна. Мертвой она была лучше. Правдивей. Ушла красота, осталась пустая человеческая оболочка… Женщина-бабочка вновь стала женщиной-гусеницей. Он завернул тело в простыню, белый кокон, мертвый кокон, из которого никто не вылупится… и пускай…

Он закрыл глаза и откинулся, пристроив голову на спинку кресла. В полудреме, в полусне он вновь и вновь переживал сладкий момент чужой смерти.

Он видел страх в чужих глазах. Отчаяние. Ощущал, как бьется под ним тяжелое сильное тело, не способное вырваться. И слышал хрип. И видел, как глаза тускнеют, теряя жизнь. Каплю за каплей.

Он и сам задыхался вместе с жертвой и, задохнувшись, заново учился дышать. С каждым вдохом мир обретал новые краски. А он сам, едва ли не с детства лишенный этой способности – чувствовать, – обретал ее.

Ненадолго.

Сначала хватало на год… потом окружающий мир вновь тускнел. Краски выцветали. Звуки гасли. Все менялось, возвращая его в тот момент, когда…

– Скоро, – пообещал он сам себе, перелистывая страницу за страницей.

И памяти, запертой в лицах – их, в отличие от его первой-второй, никогда не найдут, – хватало, чтобы мир ожил. Неделю? Две? Пускай…

Неделя или две… А там состоится глупая встреча.

Васька – дурак.

Точно дурак, тогда ничего не понял и сейчас… Человек замер, пораженный очевидной простотой догадки. Конечно! Он должен изменить правила игры. Немного. Ровно настолько, чтобы охота стала интересней. Для начала следовало узнать, кого еще Васька пригласил.

– Васька – дурак, – сиплым голосом произнес он, закрывая альбом.

Голуби на крыше отозвались воркованием. Глупые птицы.

Идея с самого начала была глупой. Но разве Ляльку переубедишь?

– Много ты понимаешь! – воскликнула она, наматывая светлую прядку на бигуди. Бигуди были крупными, разноцветными и мягкими, а прядки, напротив, жесткими, и это обстоятельство Ляльку премного огорчало. – Сваха – это модно! И надежно!

– Чем надежно? – внутренне Софья уже смирилась с тем, что придется к этой самой свахе обращаться, поскольку с детства Ляльке ни в чем отказать не могла. Нет, она, конечно, пыталась, но Лялька от этих попыток отмахивалась легко, привычно приводя аргументы, доказывавшие полную Софьину несостоятельность в столь важном деле, как поиски мужа.

– Всем! Помоги, – Лялька повернулась спиной, – ровно крути. Снизу вверх… На Руси сватовством издревле занимались специально обученные женщины. Считай, это исторически сложившаяся традиция, которая была разрушена.

– Кем?

– Коммунистами, естественно. Сонька, не тупи.

Сонька не тупила, но пыталась совладать с бигудями и Лялькиными волосами.

– Но это неважно, главное, что мужик нынче робкий пошел, боязливый. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Софья верила, как-никак у Ляльки четырежды случались отношения, которые она с гордостью именовала серьезными, а однажды дело едва до свадьбы не дошло. Может, и дошло бы, когда бы Лялька не совершила стратегическую ошибку, вернувшись из командировки на сутки раньше и без предупреждения. Почти-уже-супруг сюрпризу не обрадовался, а его новая приятельница и вовсе пришла в расстройство.

– Посмотри, кто на форумах сидит? Разведенные, озабоченные или маменькины сынки…

Софья вздохнула.

Не то чтобы ей так уж хотелось замуж, но с личной жизнью определенно не ладилось, здесь Лялька была всецело права… разведенные, озабоченные или маменькины сынки…

Хорошо сказано.

Вот Матвей Игоревич, начальник Софьи, он из разведенных, в третий раз, к слову, и сам шутит, что развод – это тоже своего рода традиция. Петька из соседнего отдела – определенно озабоченный, не способный пропустить мимо ни одной юбки, пусть бы и носит эту юбку Ангелина Витольдовна, дама предпенсионного возраста, глубоко счастливая в браке и собственных ста двадцати килограммах веса. А вот Витюша, Софьин единственный подчиненный, – он явно из породы маменькиных сынков. И маменька его на работу провожает, сама несет пакет с судочками, в которых остывает домашняя еда, звонит семь раз на дню, напоминая, что Витюше надо покушать, выпить минералочки и витаминчики принять…

Тряхнув головой, Софья снова занялась бигудями.

Ну их всех… От работы отдохнуть надобно, тем более что у Софьи – отпуск законный и провести его надобно с пользой. Вот только у Ляльки на это имелись собственные планы.

– У нее замечательные отзывы! Десятки благодарных клиентов! Да половина из тех, кто к ней обращается, в течение полугода замуж выходят!

– А вторая половина? – поинтересовалась Софья, вытирая руки полотенцем.

– Что вторая? А… вечно ты занудничаешь. И вторая выходит, но чуть попозже, – Лялька повернулась к зеркалу, оценивая работу. – И вообще, Сонька, хватит уже киснуть… Ну что мы с тобой теряем?

Ничего.

Софья послушно кивнула: Ляльке она уступала с детства. Она чудесно помнила первую встречу. Новый дом, новая квартира, пугающе огромная, на целых четыре комнаты. Запах бумаги и краски, рулоны с обоями, которые у мамы получилось достать по большому блату. Сияющий белизной унитаз. И не менее сияющий, но куда более внушительный рукомойник…

– Иди, дорогая, погуляй, – мама выставила Софью за дверь, всучив два бутерброда с маслом.

Переезд проходил одновременно с ремонтом, что прибавляло маме забот, а Софья мешалась под ногами. Она была спокойным ребенком, но мало ли… и вообще, пусть во двор идет, погода-то хорошая. Софья и вышла. Села на лавочку, не зная, как быть дальше.

– С маслом? – деловито поинтересовалась рыжеволосая девчонка, указав на бутерброд.

– Ага. Хочешь?

Софья разодрала слипшиеся куски батона и протянула один девчонке. Та взяла, но спасибо, как положено воспитанной девочке, не сказала.

– А я знаю. Ты из тридцатой квартиры! – девчонка села рядом.

Она ела и говорила с набитым ртом, облизывала пальцы, несмотря на то, что пальцы эти были не очень чистыми. Руки вытирала о колготы, красные, с зелеными квадратными латками на коленях. Юбка на девчонке была желтой, а кофта – васильковой. Рыжие косички торчали в разные стороны, перехваченные черными резиночками.

– Ага, – ответила Софья, не зная, что еще сказать.

– Меня Лялькой звать.

– Софья.

– Я тут давно живу, – она махнула в сторону дома. – Вот как выродилась, так и живу. Я тут все знаю! Хочешь, покажу тебе кошку? У нее котята! Маленькие совсем! Она их в подвале прячет…

В подвал соваться было нельзя, но посмотреть на котят очень хотелось, и Софья, оглянувшись на дом, решила, что если она быстренько сходит, глянет одним глазочком, то ничего страшного не произойдет. Она вернется…

…Тогда еще Софья не знала, что с Лялькой подобное невозможно.

Из подвала их извлекли поздним вечером. Мама причитала, папа взялся за ремень… но потом, уже в кровати, Софья про себя решила, что прогулка того стоила. В конце концов, она и вправду видела котят, троих рыжих, а одного – угольно-черного… вдруг да родители разрешат его взять?

Если очень-очень попросить…

…Не разрешили, потому что квартира новая, ремонт и обои дефицитные, и вообще в доме не должно кошатиной пахнуть.

– Чушь, – сказала Лялькина мама, ставя очередную латку – у Ляльки вечно одежда рвалась на коленях и локтях, как будто бы эти колени и локти были неоправданно остры. – В доме должно пахнуть живым…

…Например, пирогами. Или булками. Или кашей гречневой, невероятно вкусной, потому как Лялькина мама гречневую крупу на сале обжаривала, а потом уже варила.

Она разливала чай в глиняные кружки, разрисованные Лялькой, и чай оттого становился вкусней.

– Не надо бояться жить, – говорила она. И Ляльку никогда не ругала, даже тогда, когда Лялька в новом, только-только купленном платье полезла лягушек ловить… – А то ведь жизнь пройдет, и что тогда?

Софья сама стала бояться, что да, пройдет и… Но, наверное, она была изначально другой.

Боязливой.

И родители Лялькину маму не одобряли.

Разведенка. И продавщица в местном гастрономе. Что с нее взять-то? Софье надлежало дружить с детьми людей приличных, но с ними было невыносимо скучно, и Софья снова и снова нарушала запрет и попадала с Лялькой в очередную историю.

– Мы ведь не нарочно, – сказала как-то Лялька, когда Софьин отец, не выдержав, за ремень взялся. – Нам просто интересно!

Время шло.

Одни связи рвались, другие – становились прочней. Лялька поступила в театральный, на что Софьины родители лишь головой покачали, мол, актриса – это не профессия… Благо сама Софья родительские надежды оправдала, выбрав себе стезю экономиста…

Была учеба.

И был выпускной, к которому родители приобрели подержанную иномарку.

На ней они и разбились. Потом сказали, отец с управлением не справился: сердце остановилось. У него сердце пошаливало, а он терпел, боясь показаться слабым. И дотерпелся.

Софья все никак не могла понять, как это может быть. Вот он утром собирается на дачу, а «Москвич» опять не заводится. Его давно надо на металлолом сдать, но разве отец послушается? Он к машине привязан и пытается доказать, что поломка – ерундовая, а мама торопится.

И Софья предлагает свой «Форд», потому как выходной, и она все равно никуда не поедет. На дачу надо бы, но она обещала Ляльке, что поможет ей… Мать ворчит, и отец тоже ворчит, потому как семья – она важней подруг, но сумки грузятся в багажник, мать садится на переднее сиденье и долго возится с ремнем безопасности.

Требует, чтобы вечером Софья непременно позвонила. И чтобы не вздумала на дискотеку пойти. Маме невдомек, что Софье уже двадцать четыре и для дискотек она старовата…

Она так и не позвонила. Позвонили ей…

И хорошо, что Лялька была рядом. Без Ляльки Софья, наверное, сошла бы с ума. Она плохо помнила и похороны, и первые дни после них. Пустота квартиры давила. И Софья переходила из комнаты в комнату… Мамин халат и ее же тапочки. Папина большая кружка. Он пил чай только из нее… Газета, забытая на подоконнике. Очки. И томик Пушкина с банкнотой вместо закладки.

Наверное, она, Софья, не умела жить одна. И впала бы в депрессию… или без «бы», потому что то время – череда дней, где каждый новый повторял предыдущий. Софья заполняла их вымышленными ритуалами и работой. Тогда она очень много работала, и начальник, пребывавший в стадии очередного развода, неожиданно это оценил повышением.

– Тебе нужно сделать ремонт, – заявила Лялька, которая появлялась часто.

– Зачем?

– Затем, что твоя квартира теперь на мавзолей походит. И еще затем, что ремонт отвлекает от дурных мыслей. Поверь мне.

Софья поверила.

Деньги имелись: ей неплохо платили, а тратить она не умела совершенно, обходясь малым. Да и от родителей остался счет в банке. Ремонт, как и предрекала Лялька, захватил, закружил Софью, обеспечив ее ворохом мелких и крупных проблем, среди которых места горю почти не осталось.

Ремонт закончился.

Горе осталось за чертой. Софья не то чтобы смирилась с одиночеством, скорее приспособилась к нему. А теперь Лялька заговорила о замужестве.

– Сонька, ну сама подумай, – она взяла Софью за руку, – ну когда еще тебе такой шанс выпадет? Тебе и делать-то ничего не надо!

Это и было подозрительно, но…

Сонька со вздохом протянула оставшиеся бигуди.

– Хорошо.

– Ты чудо! – взвизгнула Лялька. – Значит, завтра идем, да?

Идем. Чего уж теперь.

Современная сваха обреталась в центре города, в двенадцатиэтажном, только года два как выстроенном доме, о котором говорили, что будто бы квартиры в нем стоили немереных денег. Слухам Софья не верила, да и не выглядел дом элитным.

Обыкновенный.

И в лифте кто-то успел накорябать матерное слово.

– Ты оделась, как бухгалтерша, – прошипела Лялька, глядя, как на электронном табло сменяются этажи.

– Я и есть бухгалтерша.

Лялька фыркнула. Сама она выбрала бирюзовое платье с пышной юбкой, браслеты нацепила, которые больше кандалы напоминают, и цепочку тяжелую, позолоченную, толщиной с Софьину руку… волосы взбила, губы накрасила.

Яркая.

Рядом с ней Софья теряется, но огорчения по этому поводу не испытывает. Привыкла. Да и, признаться, удобно ей в тени. Спокойно.

– Все равно я тебя из этой скорлупы вытряхну, – пообещала Лялька, когда лифт остановился на двенадцатом этаже.

Софья кивнула: вытащит.

Непременно.

Когда-нибудь, но, по возможности, не скоро, потому что на скорые перемены в собственной жизни она не согласна. Она вообще перемены воспринимает плохо.

На лестничной площадке алым пламенем цвела китайская роза. И Софья, в целом к цветам равнодушная, залюбовалась.

– Энергетика хорошая, – сказала Лялька, окончательно успокаиваясь. Актрисы из нее не вышло, как и предрекали Софьины родители, а вот дизайнер по интерьерам получился успешный.

Их ждали. Дверь открыла сухонькая женщина в синем глухом платье в пол. Окинув Ляльку неприязненным взглядом, она сказала:

– Проходите.

И бахилы выдала.

В квартире пахло ванилью, очень сильно, и от запаха этого у Софьи закружилась голова. Или не от запаха, но… розовые стены с серебряными голубками. Массивная, какая-то излишне вычурная мебель, которой было слишком много, и фотографии в рамочках.

Невеста и жених. Жених и невеста… десятки невест и десятки женихов.

– Благодарные клиенты, – пояснила женщина, глядя исключительно на Софью. – Регина Васильевна многим помогла устроить личную жизнь.

Невесты были красивыми и не слишком. Худыми. Полными. Высокими и низкими. Блондинками, брюнетками, рыжими, но, странное дело, в белых платьях они смотрелись одинаковыми, будто надевшими униформу.

– Входите, – велела женщина, остановившись перед массивной дубовой дверью.

И Софья шагнула.

Лялька собралась было следом, но была остановлена:

– Регина Васильевна с каждым беседует индивидуально.

Комната, против ожиданий, оказалась невелика. Никаких голубков, розовых обоев и чужих свадебных фотографий. Скупая, если не сказать бедная, обстановка.

Стол. Два кресла. Компьютер.

И герань на подоконнике. Женщина в деловом костюме эту герань поливала из желтой пластиковой леечки.

– Проходите, – не оборачиваясь, произнесла она. – Присаживайтесь. Я сейчас… а то вечно о ней забываю, а растение сохнет. Это не очень честно по отношению к нему.

Современная сваха на сваху вовсе не походила.

Слишком… аккуратная? Нет, скорее глянцевая. Софья оценила и костюм, и неброские, но явно недешевые часики на запястье, и кулон-капельку с темной жемчужиной…

– Вы ожидали иного? – спросила Регина Васильевна, усаживаясь за стол.

– Да. Нет. Не знаю, – Софья вдруг растерялась.

Что она здесь делает?

В кабинете? В квартире этой? Неужели и вправду надеется, что однажды коллекцию снимков Регины Васильевны пополнит и ее, Софьи, свадебная фотография? Ерунда какая…

– Понимаете, – Софья почувствовала, что краснеет. Такое с ней случалось при волнении, но волнении сильном, для которого сейчас не было ни малейших причин. – Я… я вовсе не хочу выходить замуж.

– Совсем?

У нее было приятное лицо, округлое, с мягкими чертами, пожалуй, несколько полноватое, но это Регину Васильевну нисколько не портило.

– Не то чтобы совсем… Наверное, если глобально, то хочу, но вот не прямо сейчас и не за первого встречного… и вообще, меня Лялька подбила… Она думает, что я слишком спокойно живу… Даже не так, не спокойно – уныло…

А глаза у свахи темно-карие, почти черные, но все равно – теплые. И глядя в них, Софья вдруг испытала непреодолимое желание все рассказать.

О себе. О квартире, которая после ремонта изменилась, но не вычеркнула воспоминаний, ведь она, Софья, распрекрасно знает, какой эта квартира была в прежней жизни. О родителях. О работе, занимающей почти все время, и это к лучшему, потому как, когда время вдруг становилось свободно от работы, Софья не знала, чем себя занять.

Но это еще не повод замуж выходить, верно?

Она вдруг запнулась, осознав, что только что выложила едва ли не все о себе женщине, совершенно незнакомой.

– Выпейте, – Регина Васильевна протянула стакан. – Я рада, что вы решили обратиться ко мне…

А вот Софья рада не была. Она словно очнулась от наведенного сна и теперь не знала, как ей быть: сделать ли вид, будто бы ничего страшного не произошло? Или же подыскать предлог и уйти? Или просто уйти, без предлога…

Пока думала, пила теплую минералку с едким хлористым запахом. Пузырьки газа щекотали нёбо, отчего хотелось не то чихать, не то плакать.