Часть I: Открытие («Апофения»)

Глава 1: Лицо в шуме

ЦЕРН-3, Женева, 2047 год

Лифт опускался уже четыре минуты, и Лейла Нурманова считала секунды. Не потому что торопилась – она никуда не торопилась последние полгода, – а потому что считала всё. Трещины в потолке вагона метро. Шаги от двери до кофейного автомата. Количество раз, когда муж говорил «доброе утро» за последний месяц. Семнадцать. Это было меньше, чем в позапрошлом.

Лифт дёрнулся, замедляясь. Двести сорок три секунды. Глубина – около четырёхсот метров, если верить ощущениям и элементарной физике. FCC-hh, Циркулярный Коллайдер Будущего, залегал глубже своего предшественника, и это имело смысл: сто километров кольца требовали стабильного скального основания, а швейцарские Альпы охотно предоставляли свои недра тем, кто готов был платить.

Двери разъехались с тихим шипением. За ними открылся коридор, освещённый холодным светом, – бесконечная перспектива белых стен и синих указателей. Лейла сделала шаг и остановилась.

Четырнадцать плиток до первого поворота. Она знала это, хотя никогда здесь не была. Просто видела схему комплекса – один раз, три недели назад, – и теперь плитки выстраивались в голове ровными рядами, словно клетки на бесконечной шахматной доске.

Перестань, – сказала она себе. Голос внутри звучал устало, как у матери, которая в тысячный раз просит ребёнка не ковырять болячку. Ты здесь по делу. Сосредоточься на деле.

Но дело и было проблемой. Дело было причиной, по которой она стояла в четырёхстах метрах под землёй, в месте, куда её не приглашали пятнадцать лет, с тех пор как она опубликовала статью, превратившую её из «перспективного теоретика» в «ту сумасшедшую из Алматы».

Лейла пошла вперёд, и её шаги отдавались гулким эхом в пустом коридоре.

Кабинет Маркуса Вебера располагался в секторе D-7, между серверной и комнатой отдыха. Выбор места говорил о человеке больше, чем любое резюме: Вебер хотел быть рядом с данными и рядом с кофе, именно в таком порядке приоритетов.

Дверь была приоткрыта. Лейла постучала по косяку – три коротких удара, пауза, ещё один – и тут же разозлилась на себя. Ритуал. Очередной бессмысленный ритуал, от которого она не могла избавиться.

– Входите, – раздался голос изнутри. Низкий, с едва уловимым немецким акцентом, проявлявшимся в чуть избыточной чёткости согласных.

Кабинет оказался именно таким, каким она его представляла: заваленный бумагами стол, три монитора, образующие полукруг, и стена, покрытая распечатками графиков. На графиках – кривые распределения частиц, гауссианы, гистограммы. Хаос, который для статистика был порядком.

Маркус Вебер поднялся ей навстречу. Пятьдесят лет, седеющие виски, очки в тонкой оправе. Лицо человека, который провёл жизнь, глядя в экран, – бледное, с сеткой мелких морщин вокруг глаз. Но глаза были живыми, внимательными.

– Доктор Нурманова. – Он протянул руку. Рукопожатие оказалось крепким, деловым. – Спасибо, что прилетели.

– Лейла. – Она не любила формальности. – И давайте сразу: я понимаю, почему вы меня позвали. Но не понимаю, почему именно вы.

Вебер чуть приподнял бровь. Жест был почти неуловимым – Лейла заметила его только потому, что замечала всё.

– Что вы имеете в виду?

– Я читала ваши работы. «Статистические методы фильтрации шума в данных LHC», две тысячи тридцать девятый год. «Байесовский подход к редким событиям», сорок второй. – Она загибала пальцы. – Вы – ортодокс. Классическая школа. Вы верите в стандартную модель, как баптист верит в Библию. И вы позвали меня? Женщину, которая написала, что в шуме коллайдера есть структура, которой там быть не должно?

– Статья о сигнатурах дискретности. – Вебер кивнул. – Да, я её читал.

– Все её читали. – Лейла не смогла удержать горечь в голосе. – И все решили, что я сошла с ума.

– Не все. – Вебер указал на стул. – Садитесь. Пожалуйста.

Она села. Стул был неудобным – слишком мягким, словно офисная мебель пыталась компенсировать жёсткость подземного бетона вокруг.

Вебер вернулся за стол и развернул к ней центральный монитор. На экране появилась диаграмма рассеяния – тысячи точек, разбросанных по координатной плоскости.

– Что вы видите?

Лейла всмотрелась в изображение. Точки образовывали размытое облако, слегка вытянутое по горизонтали. Типичная картина для продуктов высокоэнергетического столкновения.

– Протон-протонные соударения. Энергия… – она прищурилась, оценивая масштаб осей, – около девяноста ТэВ. Почти максимум для FCC-hh. Распределение импульсов стандартное, с небольшой асимметрией. Вероятно, детекторный артефакт.

– Хорошо. – Вебер переключил изображение. – А это?

Новая диаграмма выглядела почти идентично. Те же тысячи точек, то же облако. Лейла наклонилась ближе.

Что-то было не так.

Она не могла сказать что. Не сразу. Это было как смотреть на фотографию знакомого места и чувствовать, что один предмет сдвинулся на миллиметр, – ты не видишь разницы, но знаешь, что она есть.

– Подождите, – сказала она. – Это… это сгенерированные данные?

Вебер не ответил. Его лицо оставалось неподвижным, но в глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.

– Почему вы так думаете?

– Не знаю. – Лейла потёрла переносицу. Привычка, которая появилась вместе с диагнозом. – Слишком гладко. Нет… – она поискала слово, – нет сопротивления. Реальность всегда сопротивляется. В реальных данных есть… зацепки. Шероховатости. Это – как отполированный камень. Красиво, но мёртво.

Вебер медленно кивнул.

– Это был тест, – сказал он. – Первый из пятидесяти.

Следующие два часа превратились в странный экзамен. Вебер показывал диаграмму за диаграммой – иногда по несколько секунд, иногда давая разглядывать минутами. Лейла отвечала, и её ответы становились всё увереннее.

– Реальные.

– Генерация.

– Реальные.

– Это… – пауза. – Реальные, но с артефактом в левом верхнем углу. Что-то с калибровкой детектора.

– Генерация. Причём плохая. Хвосты распределения обрезаны.

После тридцатой диаграммы Вебер перестал записывать её ответы. После сороковой он снял очки и потёр глаза с выражением человека, который только что проиграл пари с самим собой.

На пятидесятой Лейла сказала:

– Реальные. – И добавила: – Но странные.

– Странные как?

– Не знаю. – Она нахмурилась. – Как будто… как будто реальность слишком старалась выглядеть реальностью. Понимаете? Когда человек врёт, он иногда добавляет слишком много деталей. Здесь – то же самое. Шум слишком правильный. Слишком случайный.

Вебер молчал. Он смотрел на неё так, словно она была образцом под микроскопом – с тем же отстранённым, изучающим вниманием.

– Пятьдесят из пятидесяти, – произнёс он наконец. – Ни одной ошибки.

– И?

– И это невозможно. – Он откинулся на спинку кресла. – Я проводил этот тест с двенадцатью коллегами. Лучший результат – тридцать семь. Средний – двадцать восемь. Вы – единственная, кто угадал всё.

– Я не угадывала.

– Тогда как?

Лейла открыла рот – и закрыла. Она хотела сказать: я вижу паттерны. Но это звучало как признание в безумии. Она хотела сказать: данные говорят со мной. Но это звучало ещё хуже.

– Я просто… вижу, – сказала она наконец. – Структуры. Связи. То, что должно быть вместе, и то, что не должно. Это не магия. Это… – она замялась, – …это как абсолютный слух. Одни люди слышат фальшивую ноту. Я вижу фальшивые данные.

– Или фальшивую реальность?

Вопрос прозвучал слишком спокойно. Слишком обыденно для того, что он подразумевал.

Лейла посмотрела на Вебера. Его лицо ничего не выражало, но руки – руки лежали на столе слишком неподвижно, как будто он сознательно удерживал их от дрожи.

– Вы нашли что-то, – сказала она. Это был не вопрос.

– Да.

– Что-то, чего не должно быть.

– Да.

– И поэтому вы позвали меня. Не потому что верите в мою статью. А потому что боитесь, что она окажется правдой.

Вебер поднялся. Подошёл к стене с графиками. Снял один из листов – Лейла не заметила его раньше, он висел в углу, почти скрытый другими распечатками.

– Это данные с FCC-hh, – сказал он, протягивая ей бумагу. – Серия столкновений от четырнадцатого августа. Энергия – девяносто восемь ТэВ. Почти предел машины.

Лейла взяла лист. Посмотрела.

И мир изменился.

Она не могла сказать, сколько времени прошло – минута, пять, десять. Время свернулось в точку, как пространство вблизи сингулярности. Осталась только она и диаграмма. Тысячи точек, разбросанных по плоскости.

Нет. Не разбросанных.

Расставленных.

Лейла видела это так же ясно, как видела бы слово, написанное на стене. Точки образовывали структуру – не хаотическое облако, а решётку. Едва заметную, почти неуловимую, но несомненно существующую. Как водяной знак на банкноте. Как скрытое изображение в стереограмме.

– Вы это видите? – Голос Вебера донёсся откуда-то издалека.

– Периодическая структура. – Её собственный голос звучал чужим. – Распределение продуктов столкновений… оно не случайное. Есть базовая частота. И гармоники. Первая, вторая, третья… – Она замолчала, подсчитывая. – Минимум семь гармоник.

– Вы уверены?

– Нет. – Она не могла врать, не в этот момент. – Я никогда ни в чём не уверена. Но я это вижу.

Вебер забрал у неё лист. Его руки всё-таки дрожали – теперь Лейла была уверена.

– Я проверял, – сказал он. – Фурье-анализ. Автокорреляция. Вейвлет-преобразование. Ничего. Статистически – чистый шум.

– Но вы всё равно видите.

– Да. – Он сглотнул. – Три месяца. Я смотрю на эти данные три месяца. И каждый раз вижу структуру. А потом запускаю анализ – и структуры нет. И я думаю: может, я схожу с ума. Может, это апофения, проклятая человеческая склонность видеть лица в облаках и Деву Марию на тостах.

– Может, и так, – согласилась Лейла. – Может, мы оба сумасшедшие. Вы от переработки, я – по диагнозу.

– У вас есть диагноз?

– ОКР. – Она произнесла это буднично, как сказала бы «близорукость» или «аллергия на пыльцу». – Обсессивно-компульсивное расстройство. Проявляется в поиске паттернов. Везде. Всегда. Я не могу остановиться.

– И вы думаете, что это…

– Я думаю, что это делает меня идеальным детектором. – Лейла встала. Подошла к стене с графиками. – Или идеальным генератором ложных срабатываний. Одно из двух. Проблема в том, что я не знаю, какое.

Она провела пальцем по одному из графиков. Линия автокорреляции – плоская, как и должна быть для случайного шума.

– Ваши инструменты не видят структуру, – сказала она. – Мой мозг видит. Вопрос: кто из нас прав?

– Или третий вариант, – добавил Вебер. – Структура есть, но она… другая. Не та, которую ищут наши инструменты.

Лейла обернулась.

– Что вы имеете в виду?

– Фурье-анализ ищет периодичность во времени или пространстве. Автокорреляция – повторяющиеся паттерны в последовательности. Но что, если структура – не в последовательности? Что, если она… – Он замялся, подбирая слова. – Что, если она в самом способе, которым данные существуют?

Лейла смотрела на него. Что-то щёлкнуло в её голове – тот особый щелчок, который она научилась не доверять, потому что он случался слишком часто. Щелчок, означавший: я вижу связь. Связь, которая могла быть реальной. Или галлюцинацией.

– Покажите мне больше, – сказала она. – Всё, что у вас есть.

Серверная располагалась в двух коридорах от кабинета Вебера – огромный зал, заполненный рядами чёрных шкафов, мигающих синими огнями. Гул охлаждающих систем создавал постоянный фоновый шум, похожий на дыхание спящего великана.

Вебер провёл её к рабочей станции в углу – три монитора, клавиатура, кресло с продавленным сиденьем. Следы бессонных ночей.

– Это всё, – сказал он, указывая на экраны. – Четырнадцать терабайт данных с августовской серии. Триста миллионов столкновений.

Лейла села в кресло. Пальцы легли на клавиатуру – привычный жест, почти рефлекторный. Она не программист, но за двадцать лет работы с данными научилась обращаться с терминалом лучше многих инженеров.

– Стандартная визуализация?

– Да. ROOT, MADGraph, собственные скрипты. Всё, что используют в ЦЕРН.

– А нестандартная?

Вебер помолчал.

– Я пробовал топологический анализ. Персистентные гомологии. Идея была – искать структуру не в самих данных, а в форме данных. В том, как они организованы в многомерном пространстве.

– И?

– Ничего определённого. Но… – он снова замялся, – …были аномалии. Дыры.

– Дыры?

– В топологическом смысле. Представьте, что вы смотрите на облако точек в многомерном пространстве. Обычно это облако – сплошное, может быть вытянутое или сплющенное, но без пустот внутри. А здесь… здесь были пустоты. Как пузыри в пене. Идеально круглые. Идеально пустые.

Лейла почувствовала, как волоски на руках встают дыбом. Странное ощущение – физическое, примитивное, не имеющее отношения к науке. Ощущение, которое её предки-кочевники испытывали, глядя в ночную степь и чувствуя чьё-то присутствие.

– Покажите.

Вебер склонился к клавиатуре. Его пальцы двигались быстро – привычка человека, который делал это тысячи раз. На центральном экране появилось изображение: трёхмерная проекция многомерного облака точек.

Лейла смотрела.

Облако выглядело нормально – сфероид, слегка деформированный, с типичной для подобных данных неоднородностью плотности. Но когда Вебер начал поворачивать изображение, она увидела.

Пустоты.

Сначала одна – идеальный шар чёрного пространства внутри облака точек. Потом ещё. И ещё. Семь пустот, расположенных не случайно. Лейла не могла сказать, как именно они расположены, но её мозг кричал: это паттерн, это структура, это что-то.

– Боже, – прошептала она.

– Вы видите?

– Они… – Она наклонилась ближе к экрану. – Они образуют что-то. Фигуру. Как созвездие.

– Я думал то же самое. – Голос Вебера звучал почти виновато. – Но созвездия – это парейдолия. Мы видим Большую Медведицу, потому что наш мозг хочет видеть медведя. Здесь – то же самое. Мы видим фигуру, потому что…

– Потому что мы люди, – закончила Лейла. – Да. Я знаю.

Она откинулась в кресле. Закрыла глаза. Пустоты плавали перед внутренним взором – семь чёрных сфер в серой пене данных.

Ты видишь то, что хочешь видеть, – сказал голос внутри. Голос, который она ненавидела и которому доверяла больше всего остального. Ты всегда видишь паттерны. Это твоя болезнь. Это твой дефект.

Но был и другой голос – тише, увереннее.

А что, если на этот раз паттерн реален?

– Есть способ проверить, – сказала она, не открывая глаз.

– Какой?

– Слепой тест. Не как тот, что вы провели со мной. Настоящий. Вы генерируете данные – тысячу наборов, десять тысяч, сколько хотите. Часть – настоящие, часть – симуляция. Я не буду знать, какие какие. И потом вы смотрите, есть ли корреляция между моими ответами и наличием… – она запнулась на слове, – …аномалий.

– Вы предлагаете использовать себя как детектор?

– У вас есть идея лучше?

Вебер молчал. Гул серверов заполнял тишину – ровный, механический, безразличный.

– Это не научный метод, – сказал он наконец. – Это… эзотерика. Гадание на кофейной гуще.

– Это единственный метод, который у нас есть. – Лейла открыла глаза. – Ваши алгоритмы не видят структуру. Мой мозг видит. Значит, либо мой мозг – лучший алгоритм, либо мой мозг – генератор шума. Давайте выясним, что из двух.

Она смотрела на него, и он смотрел на неё, и между ними висело понимание – хрупкое, почти невысказанное. Два человека на краю чего-то, что могло быть великим открытием или великим безумием.

– Хорошо, – сказал Вебер. – Я подготовлю данные. Это займёт время.

– Сколько?

– Неделю. Может, две.

– У меня есть время. – Лейла улыбнулась – впервые за этот день. – Я в отпуске. Бессрочном.

Гостевые комнаты ЦЕРНа располагались на поверхности, в унылом здании семидесятых годов, пережившем три реконструкции и всё равно выглядевшем так, будто его строили для какого-то советского НИИ. Лейла получила ключ от номера 214 – маленькая комната с видом на парковку и далёкие горы.

Она бросила сумку на кровать и подошла к окну. Солнце садилось за Альпы, окрашивая снежные вершины в розовый. Красиво. Бессмысленно. Красота без наблюдателя, который мог бы её оценить.

Ты уже оцениваешь, – подумала она. Ты всегда оцениваешь. В этом проблема.

Телефон в кармане завибрировал. Лейла достала его, посмотрела на экран. Дамир. Третий звонок за сегодня – два предыдущих она сбросила.