Часть I: Заражение

Глава 1: Аномалия

Радиообсерватория «Лагранж-4», 2147 год

Она проснулась в комнате, которую не узнавала.

Белые стены. Узкая койка под телом – жёсткая, казённая. Слева – иллюминатор, за которым чернота с редкими искрами звёзд. Справа – стол, заваленный планшетами, распечатками, пустыми контейнерами из-под еды. На стене – часы с двойным циферблатом: земное время и местное. Земное показывало 03:47, местное – что-то бессмысленное, какую-то систему отсчёта, которую она не помнила.

Юнь Вэйлинь села на койке и потёрла виски. Голова была пустой – не болела, нет, просто пустой. Как комната после переезда, когда мебель уже вывезли, а новую ещё не завезли.

На тумбочке у изголовья лежал планшет. Экран мигал мягким голубым светом – ждал её.

Она потянулась к нему, и пальцы сами нашли знакомую кнопку разблокировки. Тело помнило то, что забыла голова.

На экране – текст. Её почерк, переведённый в цифру, – она узнала характерный наклон иероглифов, небрежные связки между словами. Записка начиналась с крупных символов:

读这个。每天早上。不要跳过。

Прочитай это. Каждое утро. Не пропускай.

Юнь глубоко вздохнула. Что-то внутри – не память, скорее тень памяти – подсказывало, что она читала это раньше. Много раз. И что каждый раз было больно.

Она начала читать.

Меня зовут Юнь Вэйлинь. Мне шестьдесят пять лет. Я астрофизик.

У меня болезнь Альцгеймера с ранним началом. Диагноз поставили семь лет назад, когда мне было пятьдесят восемь. Сейчас болезнь прогрессирует. Я забываю вещи. Иногда – часы. Иногда – дни. Иногда – годы.

Эту записку я написала себе, чтобы не терять каждое утро заново. Читай внимательно. Не торопись. У тебя есть время.

Юнь остановилась. Шестьдесят пять лет. Она подняла руки, посмотрела на них – морщинистые, с выступающими венами, с пигментными пятнами на тыльной стороне. Руки старой женщины.

В памяти всплыло другое: молодые руки, гладкие, с коротко остриженными ногтями – руки аспирантки, которая засиживалась в лаборатории до рассвета. Ей казалось, что это было вчера.

Но руки перед глазами говорили другое.

Она продолжила читать.

Ты находишься на радиообсерватории «Лагранж-4». Это орбитальная станция в точке Лагранжа L4 системы Земля-Луна. Здесь размещён самый чувствительный радиотелескоп человечества – массив из 12 000 синхронизированных антенн с базой в 50 000 километров.

Ты здесь, потому что три года назад ты сделала открытие.

Самое важное открытие в истории человечества.

И каждое утро ты его забываешь.

Юнь отложила планшет. Сердце билось быстрее – не от волнения, от страха. Она не помнила никакого открытия. Не помнила, как попала на станцию. Не помнила последние… сколько? Записка говорила – три года. Три года жизни, провалившиеся в чёрную дыру памяти.

За иллюминатором медленно проплыла Земля – голубая, в белых завитках облаков. Красивая. Далёкая.

Юнь снова взяла планшет.

Не паникуй. Ты читаешь это каждое утро. Каждое утро ты пугаешься. Каждое утро ты справляешься. Ты сильная. Ты всегда была сильной.

Теперь – главное.

Три года назад, 14 марта 2144 года, ты обнаружила аномалию в хоукинговском излучении чёрной дыры PSR J1847-0130. Эта чёрная дыра находится в сорока световых годах от Земли. Масса – 4,3 солнечных. Ничего особенного, рядовой объект.

Но её излучение – не рядовое.

Ты нашла структуру.

Структура. Слово зацепилось за что-то в глубине сознания – не воспоминание, скорее эхо воспоминания. Юнь закрыла глаза и попыталась ухватить его, но оно ускользнуло, как рыба из пальцев.

Она встала с койки. Ноги слушались плохо – затекли за ночь. Или за сколько она спала? Часы говорили, что ночь, но здесь, на станции, понятие ночи было условностью. Они вращались вокруг точки Лагранжа, Земля и Луна плыли мимо в своём вечном танце, и солнце появлялось в иллюминаторах по расписанию, которое не имело отношения к человеческим ритмам.

Юнь подошла к столу. Среди бумаг и планшетов стояла фотография в рамке – женщина за роялем, снятая со спины. Чёрные волосы, собранные в узел. Тонкие плечи под шёлковой блузкой. Руки на клавишах – Юнь видела только часть, но этого было достаточно.

Она знала эти руки.

Жасмин. Откуда-то пришёл запах жасмина – невозможный здесь, в стерильном воздухе станции, прошедшем через десятки фильтров. Но она чувствовала его – сладкий, тяжёлый, как летний вечер в Шанхае.

Мама.

Юнь коснулась фотографии кончиками пальцев. Рамка была тёплой – нагрелась от ламп. Или ей так показалось.

– Мама, – прошептала она.

Лицо матери она не помнила. Сколько ни пыталась – перед глазами были только руки, и плечи, и чёрные волосы. А лицо – белое пятно, стёртое время.

Я забываю тебя. Каждый день – немного больше.

Записка продолжала мигать на экране планшета. Юнь заставила себя вернуться к ней.

Хоукинговское излучение – это тепловое излучение чёрных дыр. По классической теории оно должно быть случайным, хаотичным. Квантовый шум, не несущий информации.

Ты доказала, что это не так.

В излучении PSR J1847-0130 есть паттерн. Фрактальная структура, самоподобная на всех масштабах. Соотношение сигнал/шум – 1:10^12. То есть на триллион случайных битов приходится один бит структуры.

Это немного. Это почти ничего.

Но это не ноль.

Юнь нахмурилась. Цифры что-то значили – она чувствовала это, даже если не помнила деталей. 1:10^12 – соотношение, которое любой статистик назвал бы шумом. Флуктуацией. Ошибкой измерения.

Но она нашла его. И, судя по записке, сумела доказать, что это не ошибка.

Она пролистала дальше.

За три года мы накопили достаточно данных, чтобы быть уверенными: это не шум. Структура повторяется с периодом 40 герц – частота гамма-волн человеческого мозга. Это не совпадение. Мы проверяли.

Юнь, то, что ты нашла – это не естественное явление.

Это сигнал.

Кто-то – или что-то – транслирует информацию через хоукинговское излучение чёрной дыры.

Юнь села обратно на койку. Ноги не держали.

Сигнал. Внеземной сигнал. Она – астрофизик, она понимала, что это значит. Это значило, что они не одни. Это значило, что где-то там, в чёрной пустоте космоса, есть разум. Или был разум – сорок лет назад, когда этот свет начал свой путь к Земле.

Она должна была помнить это. Должна была помнить момент, когда смотрела на данные и понимала: вот оно, доказательство, которое человечество искало тысячелетия.

Но в памяти была пустота.

Записка продолжалась – ещё несколько экранов текста. Юнь заставила себя читать дальше.

Ты – руководитель проекта «Теорема». 47 человек работают под твоим началом. Они знают о твоей болезни. Они помогают.

Каждое утро к тебе приходит Лин Сяомэй – твоя ассистентка. Она вводит тебя в курс дела, отвечает на вопросы, показывает расписание. Доверяй ей. Она хорошая.

Кьелл Остерман – твой старый друг и соруководитель проекта. Норвежец, квантовый физик, верующий человек. Вы работаете вместе двадцать лет. Ты ему доверяешь.

Сегодня – важный день. Совет директоров принимает решение о расширении проекта. Кьелл позвонит тебе утром.

Юнь посмотрела на часы. 04:12. Утро уже наступило по земному времени, но слишком раннее для звонков. Если Кьелл – кем бы он ни был – позвонит, то позже.

Она дочитала записку до конца. Там были ещё инструкции: как пользоваться душем (третья дверь слева, код 7749), где еда (автоматический диспенсер в углу комнаты), как связаться с медблоком (красная кнопка на панели у двери). Мелочи выживания, которые здоровый человек держит в голове, не задумываясь.

В конце – приписка другим почерком, более размашистым:

P.S. Юнь, это Кьелл. Я добавил это вчера, ты разрешила. Помни: ты не просто открыла сигнал. Ты первая поняла, ЧТО он означает. Теория Бекенштейна, голографический принцип, информационный парадокс – всё сошлось. Они не просто передают сообщение. Они ЯВЛЯЮТСЯ сообщением. Вся чёрная дыра – это они. Их сознания – геометрия горизонта событий. Ты это поняла раньше всех. Не забывай, какая ты умная. Даже если забываешь всё остальное.

Юнь перечитала приписку трижды. Слова были знакомыми – предел Бекенштейна, голографический принцип – но их смысл ускользал. Она помнила концепции из учебников, но не помнила, как применила их к чёрной дыре.

Они ЯВЛЯЮТСЯ сообщением.

Что это значило?

Она встала, подошла к иллюминатору. Земля уплыла за край, теперь перед ней была только чернота – и звёзды. Тысячи звёзд, миллионы, если считать те, что не видны невооружённым глазом. Где-то среди них – PSR J1847-0130. Чёрная дыра, которую нельзя увидеть, потому что она не испускает видимого света. Только излучение Хоукинга – слабое, на грани обнаружения, требующее самых чувствительных инструментов человечества.

И в этом излучении – сигнал.

Юнь прижала ладонь к холодному стеклу. Где-то там – разум. Или то, что осталось от разума. Записи сознаний на поверхности горизонта событий, если верить приписке Кьелла.

Они сохранили себя.

Мысль пришла ниотку|да – острая, болезненная.

Они нашли способ не исчезнуть. Не забыть. Не потерять себя.

Юнь отвернулась от иллюминатора. Руки дрожали.

А я? Могу ли я?

Душ помог. Горячая вода смыла остатки сна, привела тело в рабочее состояние. Юнь смотрела на своё отражение в зеркале – худое лицо, седые волосы, коротко остриженные для удобства, тёмные глаза с сеточкой морщин вокруг. Лицо женщины, которая много работала и мало спала.

Она не узнавала его.

В памяти хранилось другое лицо – моложе, мягче, с детским любопытством во взгляде. Лицо студентки, которая впервые увидела кольца Сатурна в телескоп и решила, что посвятит жизнь звёздам.

Между той девочкой и этой старухой лежала целая жизнь. И большую её часть Юнь не помнила.

Она оделась – комбинезон исследователя, синий с серебряными нашивками проекта «Теорема». На нашивке – схематичное изображение чёрной дыры и греческая буква тау. Юнь провела пальцем по эмблеме, пытаясь вызвать воспоминание о том, как выбирали символ, как спорили о названии. Ничего.

Диспенсер выдал завтрак – питательную пасту с привкусом чего-то, что должно было напоминать рис, и зелёный чай. Юнь ела механически, глядя на стену, где висела распечатка – график какой-то функции, испещрённый рукописными пометками. Её почерк. Её мысли, зафиксированные на бумаге и тут же забытые.

Сколько таких графиков она нарисовала за три года? Сколько идей родилось в её голове, расцвело, принесло плоды – и исчезло, как не бывало?

Звонок раздался в 06:30 по земному времени. Планшет замигал, на экране появилось имя: «Кьелл Остерман».

Юнь нажала кнопку ответа.

– Доброе утро, Юнь.

Голос был тёплым, глубоким, с едва заметным акцентом – мягкие согласные, чуть растянутые гласные. Лицо на экране – мужчина за шестьдесят, седая борода, голубые глаза, морщины от улыбок в уголках.

Юнь не помнила его.

– Доброе утро, – сказала она осторожно. – Кьелл?

– Да, я. – Он кивнул, и в его глазах мелькнуло понимание. – Ты читала записку?

– Читала.

– Хорошо. Как себя чувствуешь?

Юнь помедлила. Как она себя чувствовала? Потерянной. Испуганной. Одинокой в комнате, которую не помнила, на станции, которую не узнавала.

– Нормально, – сказала она.

Кьелл улыбнулся – грустно, с пониманием.

– Ты всегда так говоришь. Каждое утро. «Нормально». – Он покачал головой. – Ты самая упрямая женщина, которую я знаю, Юнь Вэйлинь. И самая сильная.

– Ты написал приписку. В конце записки.

– Да. Ты вчера попросила. Сказала, что хочешь напоминание о том, почему твоя работа важна. – Он помолчал. – Ты помнишь вчерашний день?

Юнь покачала головой.

– Ничего?

– Ничего.

Кьелл вздохнул. На мгновение его лицо постарело ещё на десяток лет – усталость, печаль, что-то ещё, чему Юнь не могла подобрать названия.

– Болезнь прогрессирует. Раньше ты помнила хотя бы несколько часов. Теперь… – Он не договорил.

Юнь молчала. Что тут скажешь?

– Ладно. – Кьелл выпрямился, его голос снова стал деловым. – У меня новости. Совет принял решение.

– Расширение проекта?

– Да. Двести человек, Юнь. Двести. Новое финансирование, новое оборудование, доступ к квантовым вычислительным мощностям на Луне. – Он улыбнулся, на этот раз искренне. – Мы сделали это. Ты сделала это.

Юнь должна была радоваться. Двести человек – это серьёзно. Это признание. Это ресурсы, чтобы понять сигнал, расшифровать его, вступить в контакт.

Но она чувствовала только пустоту.

– Я не помню, как это произошло, – сказала она тихо. – Открытие. Три года работы. Я не помню ничего.

Кьелл помолчал. Потом заговорил – медленно, подбирая слова:

– Юнь, я расскажу тебе историю. Ты её уже слышала – много раз. Но, может быть, сегодня она прозвучит по-другому.

– Расскажи.

Он откинулся в кресле. На заднем плане Юнь видела его кабинет – книжные полки, деревянные панели, окно с видом на что-то зелёное. Земля. Он был на Земле.

– Четырнадцатое марта две тысячи сто сорок четвёртого года. Ты позвонила мне в три часа ночи по осло-скому времени. Я спал. Жена – тоже. Телефон звонил, и я думал: кто-то умер. Потому что кто ещё звонит в три ночи?

Юнь слушала. Его голос был гипнотическим – неторопливый, уверенный, как будто он рассказывал притчу.

– Я ответил. И ты… ты плакала. Я никогда раньше не слышал, чтобы ты плакала, Юнь. За двадцать лет работы – ни разу. А тут – слёзы. И сквозь слёзы ты говорила: «Они там. Они настоящие. И они мёртвые. Давно, давно мёртвые. Но они там».

Юнь представила себя – ту, прежнюю, которая ещё помнила. Представила момент озарения, когда хаотичные данные вдруг сложились в узор, когда шум обрёл голос.

Она ничего не чувствовала. Это было чужое воспоминание – история о ком-то другом.

– Я прилетел на следующий день, – продолжал Кьелл. – Ты показала мне данные. Фрактал, скрытый в шуме – как отпечаток пальца, спрятанный в песчинках пляжа. Нужно было знать, где искать. Нужно было быть тобой, чтобы догадаться посмотреть.

– Как я догадалась?

Кьелл улыбнулся.

– Ты сказала: «Я искала порядок в хаосе всю жизнь. С тех пор, как мама умерла». – Он помолчал. – Ты говорила о ней часто. Тогда, три года назад. Говорила, что хочешь запомнить её лицо, пока можешь. Что боишься забыть.

Юнь сглотнула. Комок в горле мешал дышать.

– Я забыла, – прошептала она. – Уже забыла. Не помню её лицо.

– Я знаю.

Тишина. Кьелл смотрел на неё с экрана – терпеливо, без осуждения. Ждал.

– Кьелл, – сказала Юнь наконец. – В твоей приписке… ты написал, что они – сознания на горизонте событий. Что вся чёрная дыра – это они.

– Да.

– Объясни. Как будто я слышу это впервые.

Он кивнул.

– Хорошо. – Глубокий вдох. – Ты знаешь предел Бекенштейна?

– Максимальная энтропия области пространства пропорциональна площади её поверхности, а не объёму.

– Точно. Это значит, что информация о том, что находится внутри объёма, может быть полностью закодирована на его границе. Голографический принцип – трёхмерная реальность как проекция двумерных данных.

Юнь кивнула. Это она помнила – базовая физика, которую изучают на первом курсе.

– Чёрные дыры – особый случай, – продолжал Кьелл. – Всё, что падает в чёрную дыру, записывается на горизонте событий. Информация не уничтожается – она «размазывается» по поверхности. Scrambled, как говорят англичане. Перемешанная, нелокализованная, но сохранённая.

– Как яичница, – сказала Юнь. Откуда пришло это сравнение, она не знала. – Желток и белок уже не разделить, но яйцо никуда не делось.

Кьелл моргнул – удивлённо.

– Ты это сказала три года назад. Слово в слово. – Он покачал головой. – Некоторые вещи ты не забываешь, Юнь. Некоторые вещи – часть тебя.

Юнь промолчала. Она не знала, радоваться этому или пугаться.

– Так вот, – Кьелл вернулся к объяснению. – Твоя теория – точнее, то, что ты поняла – в том, что Те-Кто-Доказывает…

– Кто?