SHE DIED A LADY

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1943

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© А. С. Полошак, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Глава первая

Алеку Уэйнрайту было под шестьдесят, его очаровательной жене – тридцать восемь, и в этом опасном возрасте, накладывающем весьма своеобразный отпечаток на психику любой женщины, Рита Уэйнрайт встретила Барри Салливана.

К несчастью, я последним заметил, что происходит.

Не ошибусь, если назову положение семейного врача привилегированным и затруднительным одновременно. Владея секретами пациентов, мы имеем право читать любые нотации, но только в том случае, если к нам обращаются за советом. Однако у нас нет права обсуждать чужие тайны на стороне, поскольку даже по нынешним временам врач-сплетник не вызовет у окружающих ничего, кроме отвращения.

Практика у меня, разумеется, уже не та, что раньше. По большей части ее перенял мой сын Том – вернее сказать, доктор Том, – поскольку я, доктор Люк, уже не в силах подскакивать среди ночи и пускаться в десятимильное путешествие по скверным дорогам Северного Девона, а Том гордится подобными случаями и находит в них немалое удовольствие. Он прирожденный сельский терапевт и обожает свою работу не меньше, чем я, хотя моя любовь осталась в прошлом. На вызове Том внимательнейшим образом осмотрит больного, выслушает жалобы, а затем, не скупясь на загадочную терминологию, объяснит, в чем дело. Эта впечатляющая речь не только развлечет пациента, но в первую очередь придаст ему уверенности в скором выздоровлении.

«Не стану скрывать глубоких опасений, – скажет Том с присущей ему мрачностью, – что мы имеем дело…» – и за этим последует нескончаемый монолог на латыни.

Да, кое-кто предпочел остаться под моим присмотром, но лишь потому, что некоторые желают лечиться не у юноши с горящим взором, а у меланхоличного специалиста преклонных лет. Когда я был молод, врачи непременно носили бороду. В ином случае им никто не доверял. Подобные нравы и по сей день сохраняются в тесных сообществах вроде нашего.

Стоящая на побережье Северного Девона деревня Линкомб с некоторых пор приобрела дурнейшую славу вследствие событий, описывать которые трудно и больно даже теперь, но сделать это попросту необходимо. Линмут (как вам, наверное, известно) является морским курортом. За ним, если подняться на крутые утесы пешком или на фуникулере, обнаружится местечко под названием Линтон. Чуть дальше по склону расположен Линбридж, а еще дальше, где дорога перестает быть извилистой и начинаются верещатники Эксмура, находится Линкомб.

Поодаль от деревни стоит большой дом с мансардой, где жили Алек и Рита Уэйнрайт. Между ними и цивилизацией простирались четыре безлюдные мили, но автомобилистку Риту это вовсе не смущало. Местечко, известное как «Монрепо», или «Мое отдохновение», было дивным, разве что сыроватым и ветреным. Сады поместья тянулись до самых утесов и мыса с романтическим названием «Прыжок влюбленных», семидесятифутового обрыва, за которым пенились на камнях во́ды могучих течений и опасно глубоких приливов.

Мне нравилась, да и до сих пор нравится, Рита Уэйнрайт, за аристократическим позерством которой скрывалось по-настоящему доброе сердце. Слуги боготворили ее. Пусть взбалмошная и неуравновешенная, при любых обстоятельствах Рита лучилась жизненной энергией, и никто не стал бы отрицать, что выглядела она потрясающе: блестящие черные волосы, смуглая кожа, дерзкий взгляд и нервозно-импульсивные манеры. Она сочиняла стихи и, по правде сказать, нуждалась в супруге своего возраста.

Алек был для меня скорее загадкой, хотя я неплохо знал его, имея обыкновение коротать субботние вечера в доме Уэйнрайтов за игрой в карты.

Он отличался незаурядными умственными способностями, но к шестидесяти годам те, вкупе с привычками и манерами, мало-помалу начали увядать. Состояние он нажил неустанным и честным трудом; в свое время Алек преподавал математику и женился на Рите еще в Канаде, восемь лет назад, когда работал в Макгиллском университете. Людям помоложе этот невысокий и коренастый обладатель негромкого голоса и суетливых манер казался не самой подходящей партией для Риты, но у него – по крайней мере до той поры, как ситуация приобрела пугающий характер, – имелось прекрасное чувство юмора. При желании он умел развлечь собеседника, а от Риты был без ума и любил украшать ее бриллиантами.

Беда в том, что еще до описанных ниже событий Алек начал злоупотреблять спиртным. Не скажу, что его пристрастие бросалось в глаза или причиняло неудобства окружающим. Напротив, оно оставалось почти незаметным. Ежевечерне Алек потихоньку выпивал полбутылки виски, после чего мирно ложился спать. Он все сильнее замыкался в себе – сворачивался, будто еж, – а затем грянула война.

Помните то теплое воскресное утро, полное сентябрьского солнца, когда по радио прозвучало судьбоносное объявление? Я был дома, один, в махровом халате, и слова «Мы вступили в войну» разнеслись по всем уголкам наших комнат. Первой мыслью было: «Ну вот, опять», дальше какая-то пустота, а затем: «Неужели Тома отправят на фронт?»

Какое-то время я сидел, уткнувшись взглядом в тапочки. Лаура, мать Тома, скончалась, когда я был на прошлой войне. Тут заиграла песня «Как будто ты единственная девушка на свете». Бывает, при звуках этой мелодии у меня на глаза наворачиваются слезы.

Я встал, надел пиджак и вышел на Хай-стрит. В палисаднике распускались хризантемы и вовсю цвели прелестные астры. Через дорогу Гарри Пирс только-только открыл свой бар: в тишине заскрипела и хлопнула дверь «Упряжки». Затем заурчал автомобильный мотор. На улицу медленно выкатил «Ягуар-СС» Риты Уэйнрайт, и его фары сверкнули на солнце.

На Рите было что-то яркое, в обтяжку, подчеркивающее фигуру. Она по-кошачьи плавно выжала сцепление, нажала на тормоз, и «ягуар» остановился. Рядом с Ритой сидел Алек в панаме и старом костюме, по обыкновению невозмутимо-кроткий, но какой-то пожухлый и бесформенный. Я слегка оторопел. Уже тогда мне показалось, что этот человек очень стар и скоро умрет.

– Что ж, – уныло произнес он, – вот и началось.

Я не мог не согласиться.

– Вы слышали речь по радио?

– Нет. – Похоже, Рита не без труда сдерживала охватившую ее панику. – Нам сообщила миссис Паркер. Подбежала прямо к машине. – Белки ее недоумевающих карих глаз светились, как жемчужные. – Но это попросту невозможно! Невозможно, так ведь?

– Меня тошнит, – тихо молвил Алек, – от глупости человеческой.

– Но это не наша с тобой глупость, дорогой.

– Откуда тебе знать, что не наша? – возразил Алек.

В нескольких ярдах от нас скрипнула калитка, и на улицу вышла Молли Грейндж в сопровождении молодого человека, которого я видел впервые.

Молли входит в число моих любимиц. В те времена она была серьезной и рассудительной красавицей лет двадцати пяти. От матери Молли унаследовала светлые волосы и голубые глаза, а отец наделил ее практичным взглядом на жизнь.

Но почти все мы (Рита уж точно) первым делом взглянули на незнакомца.

Должен признать, он был симпатичный парень, чья внешность казалась смутно знакомой, и я почти сразу понял почему. Юноша походил на одного киноактера. Не как две капли воды, но все же. Рослый, крепко сложенный, с приятным смехом. Густые, разделенные косым пробором волосы, такие же черные и блестящие, как у Риты, правильные черты лица, светлые глаза и озорной взгляд. По виду – ровесник Молли. Его свободный сливочно-белый костюм и броский галстук разительно контрастировали с блеклостью наших повседневных нарядов.

Должно быть, именно в этот момент на пороховую дорожку упала роковая искра.

– При-ве-ет, Молли! – крикнула Рита. – Слышала новости?

Молли растерялась. Нетрудно догадаться почему. Совсем недавно Рита вдрызг разругалась с ее отцом, солиситором Уэйнрайтов, но обе предпочитали делать вид, будто этого не произошло.

– Да. – Молли наморщила лоб. – Просто ужас. Разрешите представить… Миссис Уэйнрайт, профессор Уэйнрайт, а это мистер Салливан.

– Барри Салливан, – подхватил приезжий. – Очень рад знакомству.

– Мистер Салливан – американец, – добавила Молли безо всякой на то нужды.

– Да вы что?! – воскликнула Рита. – А я из Канады!

– Неужели? Откуда именно?

– Из Монреаля.

– Прекрасно знаю этот регион! – провозгласил мистер Салливан, опершись на дверцу машины, но рука соскользнула, и он снова попятился. Они с Ритой слегка смутились. Зрелая красота Риты (ведь тридцать восемь лет – это самый лучший возраст) вспыхнула, как пламя на ветру, и я почувствовал неприязнь к этому двадцатипятилетнему мальчишке.

Другой раз все мы, пожалуй, заметили бы много больше, но в тот момент каждому было о чем задуматься. Лично я совершенно забыл о юном Салливане. Могу точно сказать, что снова увидел его через несколько месяцев, хотя в те две недели он провел немало времени в доме Уэйнрайтов.

Как оказалось, он был актер, чьи дела понемногу шли в гору. Жил в Лондоне, а в Линкомб приехал в отпуск. Ходил купаться с Ритой – оба были прекрасными пловцами, – играл с ней в теннис, фотографировал Риту и позировал для ее снимков, а также гулял с ней по Долине камней. Алеку он нравился. Вернее сказать, в присутствии Салливана профессор отчасти выходил из ступора. Подозреваю, что местные начали сплетничать, особенно после того, как юноша раз-другой приезжал проведать Уэйнрайтов по зиме, но до меня эти слухи так и не дошли.

Зимой сорокового года все мы, грешные, оставались веселы и полны надежд на лучшее. Когда погода испортилась, я перестал навещать Уэйнрайтов и потерял с ними связь. Том, разъезжая по местным ухабам на своем «форде», работал за пятерых, а я сидел у камина, изредка принимал пациентов и старался посерьезней относиться к завершению врачебной карьеры. В шестьдесят пять лет, да еще с больным сердцем, особо не попрыгаешь. Но я слышал, что вести с войны оказывали на Алека Уэйнрайта самое пагубное влияние.

– Он пристрастился к новостям, – сказали мне однажды, – а счета за выпивку в «Спенс и Минстед»…

– Пристрастился к новостям? Это как?

– Включает радио в восемь утра. Слушает выпуски последних известий в час, в шесть, затем в девять, да и в полночь не пропускает. Скрючится над приемником и сидит как паралитик. Черт возьми, что с ним не так? Ему-то о чем волноваться?

Десятого мая 1940 года мы узнали причину его интереса к новостям.

В те дни мало кто понимал, что происходит. Танки нацистов расползались по карте, будто черные тараканы. Из-за моря веяло разрушением. Все пытались сообразить, что происходит; словно в тумане мы видели падение Парижа и крах миропорядка. Представьте, что вы узнали, будто в школьных учебниках нет ни слова правды. Представили? Вот примерно такое же ощущение было и у нас. Описывать те времена нет нужды, но двадцать второго мая, когда порты Ла-Манша уже находились под угрозой, мне позвонила Рита Уэйнрайт.

– Доктор Люк, – сказала она приятным контральто, – я хочу с вами увидеться. Очень-очень.

– Ну конечно. Давайте как-нибудь вечерком сыграем в карты, хорошо?

– Я имела в виду, что хотела бы показаться вам как врачу.

– Но вы пациентка Тома, милая.

– Плевать. Я хочу показаться не ему, а вам.

(Я знал, что Том не особо жалует Риту. Да, она была склонна все драматизировать, а это сущее проклятие для врача, собирающего симптомы пациента. Такого Том не терпел. Он не раз говорил, что с этой треклятой женщиной рехнуться можно.)

– Так вы примете меня? Прямо сейчас?

– Ну хорошо, раз уж вы настаиваете. Зайдите через боковую дверь, прямиком в приемную.

Я понятия не имел, в чем дело. Когда Рита вошла, хлопнув дверью так, что задребезжало стекло, ее вызывающий вид не мог скрыть овладевшей ею истерики. И все же в тот день она была хороша как никогда в жизни. Цвела буйным цветом, сверкала глазами, розовела естественным румянцем и выглядела моложе лет на десять. Ногти алые, сама в белом. Села в старое кресло, закинула ногу на ногу и вдруг сказала:

– С солиситором я в ссоре. Священник, понятное дело, за такое не возьмется, а с мировыми судьями я не знакома. Вы должны…

Тут она умолкла. Ее взгляд затуманился, будто она безуспешно подыскивала нужные слова. Рита крепко сжала губы. Казалось, эта пауза причиняет ей физическую боль.

– Что я должен, моя милая?

– Должны дать мне какое-нибудь снотворное.

Она передумала; в этом не было сомнений. Не с этой просьбой она явилась ко мне в кабинет.

– Нет, серьезно, доктор Люк! – продолжила она, повысив голос. – Я с ума сойду, если не поможете мне уснуть!

– В чем, по-вашему, проблема?

– Я не могу спать!

– Это понятно, но почему вы не обратились к Тому?

– Ваш Том – тупица и болван, и он только отчитал бы меня.

– А я не стану вас отчитывать?

Рита едва заметно улыбнулась. Тридцатью годами раньше такая улыбка вскружила бы мне голову. Ведь это была не просто улыбка, а нечто большее. Она стерла морщинки в уголках ее карих глаз, и за всеми этими эмоциями я увидел очаровательное, взбалмошное, но добросердечное существо. А затем улыбки как не бывало.

– Доктор Люк, – сказала Рита, – я без памяти и до ужаса влюбилась в Барри Салливана. Я… Я спала с ним.

– Это не новость, моя милая. Если судить по вашему виду.

– Что, вы заметили?! – оторопела она.

– В каком-то смысле. Но не будем об этом. Продолжайте.

– Наверное, это вас шокирует…

– Не столько шокирует, Рита, сколько тревожит, причем дьявольски. Как долго это продолжается? Я об интимной связи, как назвали бы ее юристы.

– Последний… Последний раз это было вчера ночью. Барри остановился у нас. Он приходил ко мне в комнату.

Понятное дело. Сказать, что я разволновался, – значит ничего не сказать. Заныло сердце, а это всегда тревожный звоночек, поэтому я закрыл глаза и секунду подождал, после чего спросил:

– А как же Алек?

– Он не знает, – без промедления ответила Рита, и ее глаза беспокойно забегали. – С недавних пор он почти ничего не замечает. Да и вряд ли он хотел бы об этом знать.

(Снова тревожный звоночек.)

– Люди замечают куда больше, чем вам кажется, Рита. Что касается откровенности с вашим мужем…

– Думаете, я этого не знаю? – воскликнула она, и я понял, что удар пришелся в больное место. – Мне нравится Алек. Это не ложь и не притворство, я на самом деле очень тепло отношусь к нему и ни за что не стала бы делать Алеку больно. Будь ему не все равно, я этого не пережила бы. Но вы не понимаете. Это не безрассудная страсть или… или плотские утехи…

«На самом деле, милая моя, это именно безрассудная страсть и плотские утехи. Но вы, пожалуй, искренне верите в правдивость своих слов. Поэтому нет смысла спорить».

– Это настоящие глубокие чувства, все мое существо и моя жизнь. Знаю, вы скажете, что Барри немного моложе меня. И это правда, но он… он совсем не против!

– Понятно. Что обо всем этом думает мистер Салливан?

– Прошу, не говорите о нем в таком тоне.

– В каком?

– «Мистер Салливан», – передразнила меня Рита. – Будто судья. Он хочет рассказать все Алеку.

– Зачем? Чтобы вы получили развод?

Рита сделала глубокий вдох, раздраженно встрепенулась и обвела глазами стены, словно находилась не в маленькой приемной, а в тюремной камере. Думаю, она и чувствовала себя так же. Запертой в клетку. Ни драматизации, ни самонакручивания. Деятельная и более или менее рассудительная женщина стала говорить и даже думать как восемнадцатилетняя девчонка. Ее взгляд блуждал по стенам, а пальцы теребили белую сумочку.

– Алек – католик, – сказала Рита. – Разве вы этого не знали?

– Вообще-то, нет, не знал.

Она впилась в меня напряженным взглядом:

– Он не даст мне развода, даже если попрошу. Но разве вы не понимаете, что дело не в этом? Страшно подумать, что я причиню ему боль. Страшно представить его лицо, если я решусь все рассказать. Он был невероятно добр ко мне. А теперь он старик, и у него нет никого, кроме меня.

– Да. Это действительно так.

– Поэтому, даст он мне развод или нет, не могу же я просто сбежать, оставив его в одиночестве! Но и отказаться от Барри я тоже не в силах. Просто не могу! Не представляете, каково это, доктор Люк! Барри ненавидит всю эту секретность не меньше, чем я. Он не станет ждать вечно; и, если я не потороплюсь, трудно сказать, что будет дальше. Ох, как же все запуталось! – Рита уставилась в дальний угол потолка. – Вот если бы Алек умер, или что-то в этом роде…

В голове промелькнула тревожная мысль.

– Что, – похолодел я, – вы собираетесь сделать?

– В том-то и беда, что не знаю!

– Рита, как давно вы замужем?

– Восемь лет.

– С вами когда-нибудь случалось нечто подобное?

И снова этот бесхитростный взгляд.

– Нет, доктор Люк, – с мольбой воззрилась на меня Рита. – Клянусь, такого не было! Вот почему я уверена, что это настоящая страсть, любовь всей жизни. Я читала о ней и даже упоминала ее в стихах, но представить не могла, какова она на самом деле!

– Допустим, вы сбежите с этим парнем…

– Поверьте, такого у меня и в мыслях нет!

– Тем не менее допустим. Как вы будете жить? Есть ли у него деньги?