© Дмитрий Шестаков, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Свет. Яркий до белизны. И сразу холодная темнота. Золотая река, текущая снизу вверх, согревающая, дарующая жизнь. Где-то тут, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки кто-то родной, и в то же время чужой, мрачный, кроваво-черный. Нет ни звуков, ни запахов. Холод и секущая тело снежная крупа. Морок не дает рассмотреть, тяжелые веки закрываются против воли, все плывет и смешивается. Постепенно проступают бревенчатые стены, венцы в обхват, рубленые в чашу углы, серые тесовые крыши построек, дорога с грязным снегом, сани со шкурами, разгоряченные, парящие на морозе кони, кожаная упряжь. Молчаливые деревянные истуканы за спиной, сурово смотрящие слепыми взорами. И люди. Серые и убогие, в тряпье, в рванье. Будто под тяжелой ношей гнущие слабые спины. Бесконечная вереница страждущих, просящих, молящих. Женщина с тоской в глазах, с болью в сердце, падает на колени, цепляется худой костлявой рукой за полы полушубка, что-то просит, но ничего разобрать нельзя. У нее откуда-то из-за пазухи, из многочисленных платков и обмоток вываливается младенец с пустыми глазницами…

Афанасий вздрогнул, проснувшись. Сны… Непонятные, мутные, необъяснимые. Такие сны снились ему часто. Он где-то читал, что сновидения, это замысловатая, причудливая интерпретация и комбинация того, что человек раньше переживал в жизни. И что мозг не способен во сне создавать новые, ранее не виденные образы. Но каждый раз после таких ярких, реалистичных снов Афанасий лежал и пытался вспомнить, где и когда в своей жизни он мог видеть подобные сцены, и главное, что бы все это значило. На ум ничего не приходило.

Он повернул голову. Рядом на кровати, раскинув руки и ноги в стороны и заняв, таким образом, три четверти постели, на спине, открыв рот, спала жена. Она громко и часто сопела, сопение ее временами переходило в храп, затем в бульканье и причмокивание. Афанасий, едва удерживаясь на краешке кровати, приподнялся на локте и посмотрел на часы. Светящиеся в темноте зеленые цифры электронного табло показывали 6:02. Он встал с кровати как можно аккуратнее, стараясь не производить лишнего шума, собрал свои вещи с пола у кровати и вышел в коридор, где чувствовал себя уже более свободно. Прикрыл дверь в маленькую комнату, в которой спала дочь, и стал одеваться.

Холодный бодрящий воздух с терпким запахом прелой листвы встретил его за дверями подъезда. Позднее осеннее утро не спешило рассветать. В свете одинокого фонаря бесстыже-голые ветки деревьев плели замысловатую паутину. Старые качели, в течении дня нещадно скрипевшие, сейчас безмолвствовали. Тишину нарушал лишь шорох листьев под ногами и ровное, в такт движениям, дыхание. Афанасий пробежал мимо детской площадки, мимо одинокого брошенного «жигуленка», заваленного опавшими листьями и заляпанного птичьим пометом, мимо ограды детского садика и, повернув в арку, выбежал на улицу. Пробежав два квартала, он попал на школьный двор.

Давно, в беззаботном детстве, он учился в этой школе. С тех пор здесь ничего не поменялось. Все те же нестандартные футбольные ворота без сетки на заасфальтированном поле. Тут они гоняли мяч и не один десяток коленок были содраны до крови в мальчишеских играх. Все те же брусья, узкие даже для подростков, тот же кривой рукоход и набор выстроенных в ряд перекладин. На них он вместе со сверстниками сдавал последний школьный зачет в 10-м классе. Время застыло на этой площадке. Вероятно, за прошедшие десятилетия металлические конструкции красились. Но краска эта все равно успела растрескаться, пооблупиться и облезть.

На спортплощадке уже занимался пенсионер Валерьяныч. Они встречались здесь по утрам уже в течение нескольких лет. Еще в начале знакомства Валерьяныч сообщил, что в юности был мастером спорта по лыжным гонкам. Сейчас, смотря на его выдающийся во всех смыслах живот, в это верилось с трудом. Пенсионер больше прохаживался между снарядами, чем занимался, однако все равно выходил по утрам на улицу с завидной регулярностью, не делая скидку на погодные условия.

– Приветствую! – поздоровался он с Афанасием на правах старого знакомого. – Как там дома, все нормально?

– Нормально. – улыбаясь, ответил Афанасий.

– А я вот вешалку уронил, когда одевался, так моя старуха расшумелась. Наверное, всех соседей заодно подняла. – хрипло подхихикивая, поделился своей историей Валерьяныч.

– Знаешь, – продолжил он после паузы. – Я вот жизнь прожил, а так ничего и не понял в семейной жизни. Прожил с женой без малого пятьдесят лет, а все как кошка с собакой. Ты вот, Афанасий, что по этому поводу думаешь?

– Сложно мне давать советы. – уклончиво начал он. – Я сам в такой же ситуации, а решения так и не нашел. Считается, что каждый, и муж, и жена, должны меняться, подстраиваться друг под друга, идти на уступки и компромиссы. Только все это теория. На практике же я столько лет менялся, подстраивался, а в результате меня подмяли.

– Знакомая история. А супружница не захотела меняться и идти на уступки?

– Не то слово «не захотела». Она просто не знает и не хочет знать, что можно это сделать. Я уж сам как не пытался воздействовать, но каждый раз натыкался на глухую стену. Каменную стену, через которую не пробиться.

Валерьяныч стоял у брусьев и, держась за них, делал невысокие махи ногами.

– Самое интересное, что с этой подводной лодки уже никуда не деться. – прокомментировал он.

Занятый упражнениями, Афанасий ничего не ответил. Выполнив нехитрый комплекс, Афанасий побежал обратно. Во дворе у подъезда в инвалидной коляске сидел соседский семилетний паренек, мать его лузгала семечки тут же около него, на лавочке.

– Здравствуйте, Катерина Ивановна. – поприветствовал ее Афанасий.

– Здравствуйте, Афанасий Петрович. – улыбнулась ему в ответ женщина.

– Ну, как Лешка? – спросил он, кивнув на паренька.

– Да ничего, вашими молитвами только и живем, Афанасий Петрович. Давеча третьего дня Вы к нам заходили, так после Вас Алешенька совсем дугой, словно тень с лица его сошла, лучше, конечно лучше, и двигаться лучше стал, и даже ложку сам два раза ко рту поднес. – Говоря это, женщина так расчувствовалась, что с радостного лица ее потекли слезы, она смущенно отвернулась и высморкалась в платок.

– Вы к нам еще как-нибудь зайдете, Афанасий Петрович? – продолжала она, с надеждой и мольбой заглядывая ему в лицо.

– Да, конечно, Катерина Ивановна, зайду на днях. Вы меня извините сейчас, мне на работу надо идти собираться.

– Да-да, конечно, конечно, ступайте, Афанасий Петрович, ступайте.

– Если вы уже погуляли, я помогу вам зайти.

– Спасибо, спасибо, Афанасий Петрович, спасибо, – засуетилась Катерина Ивановна около сына. Они взяли с двух сторон коляску и мелкими шагами стали заносить в узкую дверь подъезда.

– Уж сколько раз в ЖЭК обращалась, чтоб какие-никакие сходни нам тут сделали, а так-то неловко совсем, и людей просить приходится. – успевала тараторить Катерина Ивановна, поднимаясь по лестнице, при этом часто дыша. – А бабка моя совсем плоха стала, себя еле носит, не помощница мне совсем. Сама-то я наловчилась вниз спускаться, а наверх не сподручно мне. Утром только и гуляем, пока народу нет, а то ребятишки бегают, тычут пальцами, смеются, чтоб им пусто было, и куда родители ихние смотрят.

Занеся коляску в квартиру, Афанасий собрался уходить, но Катерина придержала его, сунула в руку кулек.

– Вот, батюшка наш, не забывайте нас, на Вас только и надежда, об Вас только и молимся мы… – запричитала женщина, и на только что спокойном и слегка уставшем лице ее вновь появились обильные слезы.

Афанасий был частым свидетелем таких внезапных смен настроения, но никак не мог привыкнуть к этому. Он лишь смущенно закивал и, теребя в руках полученный кулек, вышел из квартиры. Закрыв за ним дверь, Катерина шепотом обратилась к матери, вышедшей в коридор из своей комнаты:

– Вот ведь какой хороший человек, добрый да тихий, и что ж не свезло ему так с семьей. Ругаются почитай каждый день, и бьет она его, люди говорят, да я и сама слышала, иной раз ажник люстра трясется, как они там, на верху шумят. А дочка его, вот ведь выросла, вся в мать, бывалоча раньше бегает маленькая, косички веревочками болтаются, щебечет как воробушек, а сейчас и матерится, и плюется, стоят кружком у подъезда вечером, и парни и девки, все вместе, пиво да семечки, захаркано все вокруг и ржут как лошади, на пятом этаже слыхать…

Еще долго Катерина Ивановна говорила и говорила, а маленькая, простоволосая, высохшая старушка, кутаясь в шаль, лишь молча кивала ей, что-то жуя при этом своим беззубым ртом.

Зайдя домой, Афанасий на цыпочках прокрался на кухню и притворил за собой дверь с треснувшим рифленым стеклом. В пакете, переданном соседкой, оказались банка сгущенного молока и небольшой шматок соленого сала. Переложив все это в холодильник, он достал оттуда ячейку яиц и принялся готовить себе завтрак.

Старый желтый ЛиАЗ, побрякивая трансмиссией, как будто где-то в недрах его кто-то позабыл авоську с бутылками молока, размашисто раскачивая корпусом на дорожных волнах, вез рабочих машиностроительного завода по кривым извилистым улочкам в промзону, занимавшую добрую половину города. Небо в это осеннее утро так и не просветлело. Из черно-фиолетового оно плавно превратилось в уныло-серое. Низкие плотные облака висели практически неподвижно, сплошным ватным одеялом закрывая все небо, цепляясь за многочисленные заводские трубы, сглаживая границу между небом и землей. Начинал накрапывать дождик, мелкие капли на стекле автобуса, сначала редкие и одинокие, постепенно накапливались, объединялись в более крупные и, гонимые набегающим ветром и силой тяжести, скатывались ручейками куда-то вниз. Молчаливые пассажиры покачивались в такт движениям автобуса. Кто-то сонно смотрел в окно и, занятый своими мыслями, не видел проплывающих мимо серых, с намокшими стенами, зданий, проходных, лабиринтов трубопроводов со свисающей клочьями теплоизоляцией, железных будок остановок и корявых придорожных деревьев. Кто-то откровенно спал или просто сидел с закрытыми глазами, не желая смотреть на скучную массу людей, не желая встречаться ни с кем взглядами. Некоторые копались в своих телефонах, ища спасения от тоскливой действительности в чужих мыслях, претендующих на оригинальность выражениях, неизвестно кем придуманных афоризмах, в чужих фотографиях, рисунках, мотиваторах и демотиваторах, перебрасываясь ничего не значащими сообщениями с ничего не значащими, невидимыми и давно забытыми собеседниками.

Автобус остановился в одном ряду с другими такими же ЛиАЗами, двери-гармошки раскрылись, и человеческая масса хлынула на улицу. По одиночке и группами люди сливались в потоки таких же идущих из соседних автобусов, потоки эти объединялись в одну большую реку, заполняющую собой всю широкую площадь перед центральной проходной.

В раздевалке было светло и многолюдно, мужики весело, с шутками, здоровались друг с другом, переодевались в рабочую одежду. Закрыв свой шкафчик, Афанасий зашел в душевую, где под лавкой у него отстаивалась вода в большой бутыли. Наполнив небольшую лейку, он вернулся в раздевалку и стал поливать многочисленные цветы, расставленные в разнокалиберных горшочках на низком подоконнике.

– Петрович, здорово! – небольшого роста, круглый мужичек, улыбаясь, протянул ему широкую пухлую руку.

– Привет, Семеныч. Как дела? – поприветствовал его Афанасий.

– Ничего, помаленьку. – ответил Семеныч, роясь у себя в пакете. – Слушай, супруга тут хотела выбросить, да я не дал, решил тебе отнести. – он извлек из пакета горшок с растущими из него длинными узкими листьями.

– Сансевиерия. – сказал Афанасий. – Хорошо очищает воздух, работает как желчегонное и слабительное. Может, себе оставите, не жалко?

– Не не не! – замахал руками Семеныч. – Он у нас дома совсем зачах, а ты умеешь за ними ухаживать, глядишь, выходишь. И потом тебе он нужнее, а нам все равно без надобности.

– Вы его совсем залили, корни могут загнить. – ответил Афанасий, проверяя почву пальцами и осматривая листья.

– Слушай, Афанасий, все забываю тебе сказать, – обратился к нему Толик, сварщик 6-го разряда, стоявший неподалеку и слышавший разговор. – у тестя в доме цветок какой-то, не знаю как называется, как пальма, пол комнаты занимает, разросся, зараза. Может, пристроишь куда?

– Конечно! – Афанасий что-то прикинул в уме. – В 12-м корпусе на втором этаже в холле есть место, на обеде переговорю.

– Ну вот и отлично! – Толик по дружески хлопнул Афанасия по плечу.

До начала смены оставалось еще 15 минут. Кто-то ушел в курилку, небольшая группа столпилась у стола, где озорно щелкали костяшками домино. Достав из большого общего шкафа несколько пакетов с землей и дренажом, Афанасий ушел в душевую, где на полу около сливной решетки начал процедуру реанимации пациента.

Большой, с высокими потолками цех гудел, как пчелиный улей. Люди сновали по проходам туда и сюда, электрокары и погрузчики развозили грузы по рабочим местам, несколько кран-балок сновали в разные стороны под бетонными сводами, раскачивая при этом массивными крючьями на длинных стальных тросах. Извлекая по очереди из деревянных ящиков, выстроенных в ровные ряды, нужные детали, Афанасий собирал коробки передач. Ему нравилась его работа. Нравилось доставать новенькие, покрытые тонким слоем смазки блестящие детали, еще несколько дней назад бывшие простыми болванками, превращенные точнейшими металлообрабатывающими станками соседнего цеха в произведения инженерной мысли. Нравилось создавать из более сорока крупных и мелких компонентов надежный, безотказный агрегат, который, быть может, даже после смерти Афанасия еще долго будет служить людям. В далеком детстве отец часто покупал ему конструкторы с металлическими планками и пластинами, гайками и болтами, резиновыми колесами и толстыми белыми нитками, имитирующими канаты. Часами он сидел на полу в комнате около отца, монтируя из имеющихся деталей не предусмотренные производителем конструкции, в то время как отец возился с ламповыми телевизорами, которые свозили на ремонт все его друзья и знакомые. В памяти отчетливо запомнился сизый дымок, поднимающийся густой струйкой к потолку от расплавленной канифоли.

В час дня цех замер, остановились кран-балки, перестали выть станки, прекратились удары молота. Рабочие потянулись в раздевалку. У многих обед был взят из дома, холостяки и такие же, как Афанасий, собрались в столовую.

Подъехавший к распашным воротам электрокар жалобно пропиликал испорченным сигналом.

– Афанасий, давай быстрее, щи стынут! – радостно закричали товарищи, уже сидевшие в открытом кузове балканкара. Афанасий быстро вытер руки ветошью и по-молодецки запрыгнул в кузов. Территория завода была большой, и можно было не успеть дойти до столовой за короткое время обеденного перерыва, поэтому рабочие наловчились использовать подручный транспорт для ускорения этого процесса.

В длинной очереди на раздаче к нему подошла Зина.

– Здравствуй, Афанасий. – поздоровалась она. – Можно с тобой постоять?

– Конечно. – ответил он и чуть шагнул в сторону, как бы предлагая влиться в очередь.

Зина была чуть младше его. В свои 35 замужем не была и детей не имела, одевалась по моде и обладала хорошо сохранившимся, привлекательным и соблазнительным телом. Она нравилась мужчинам и, зная об этом, воспринимала это как само собой разумеющееся. Женщины же, даже более молодые, завидовали тихой завистью Зининой эффектности.

Очередь двигалась быстро, умелые повара лихо разливали первое и накладывали второе, кассир с диким сосредоточенным взглядом стучал по кнопкам кассового аппарата как швейная машинка, отбивая чек за чеком, держа в голове ценники всего меню.

– Как у тебя дела? – поинтересовалась Зина, когда они сели за стол.

– Как обычно. – неопределенно ответил он, думая, стоит ли вдаваться в подробности, если это вопрос риторический. Но Зина знала о нем немножко больше других, поэтому уточнила:

– Как с женой? Ругаетесь?

– Ругаемся? – переспросил Афанасий, затем глубоко вздохнул, поболтал ложкой в супе и, бросив взгляд в окно, продолжил. – Это она со мной ругается, а я молчу.

– Почему ты не хочешь все изменить?

– Изменить? А зачем?

– Как зачем? – удивилась Зина. – Разве тебе не хочется жить лучше, чтоб не ругаться, чтоб домой хотелось идти. Быть счастливым, наконец?

– Нет, не хочется. – ответил Афанасий, затем сделал паузу. Понял, что Зина ждет от него продолжения, поэтому продолжил:

– Почему все гонятся за счастьем? Почему все хотят жить сегодня лучше, чем вчера, завтра лучше, чем сегодня?

– Но это же естественно.

Афанасий посмотрел на Зинин телефон, лежащий на краю стола.

– У тебя какая модель? – спросил он.

– Шестая.

– А я слышал, уже седьмая вышла, не хочешь себе новый?

– Я уже заказала, скоро придет. – призналась она.

– Вот! А я не хочу. Люди проживают эту жизнь, как будто в магазин ходят. Идут вдоль прилавков и смотрят вокруг. Хочу счастья, хочу здоровья, хочу то, хочу это. Это называется потребительское отношение, и вам меня не понять. Мы на разных языках говорим, разными категориями судим. Есть такая модная поговорка: «Бери от жизни все». Так вот я живу не для того, чтобы брать, а для того, чтобы отдавать.

– Ну и что толку? – ухмыльнулась Зина. – Жена тебя использует как только может, а тебе какой прок от этого? Таких мужиков, как ты, тряпками называют, а я ведь знаю, что ты не тряпка.

– Зина, ты сама себя послушай. Ты снова спрашиваешь, какой мне в этом толк. А я тебе объясняю, что мне не надо никакого толка, никакой выгоды. Пользуется мной супруга, ну и на здоровье. И вообще, давай оставим этот разговор, пока не поссорились.

– Хорошо, давай оставим. – ласковым примирительным тоном согласилась Зина. – Кстати, ты случайно не хочешь мне кое-что дать? – при этом нежно коснулась рукой его руки. Он внимательно посмотрел на нее, в зеленых, красивых, подведенных тушью глазах играли озорные огоньки.

– Афанасий. – после некоторой паузы продолжила она, – Голова что-то ужасно болит, и слабость во всем теле. Зайдем ко мне после обеда?

– Конечно. – согласился он. – Я всегда рад помочь тебе, только бы ты пореже курила и почаще высыпалась, тогда может и в моих услугах реже нуждалась.

– Перестань – игриво ответила Зина, сложила треугольничком салфетку и заправила ее в нагрудный карман рабочего халата Афанасия так, что получилось очень похоже на платок в строгом деловом костюме, не хватало только галстука. – Ты, можно подумать, святой у нас.

Афанасий подошел к висящему на стене телефонному аппарату, на вращающемся круглом диске набрал короткий номер внутренней связи, в трубке зашумело.

– Алло, Владимир Николаевич, это Петров Афанасий. – после ответа собеседника продолжал. – Меня в бухгалтерию попросили зайти помочь, я задержусь с обеда на пол часа? Да, да, хорошо, я понял.