Последствия

1

Мы скучали по сцене. От того еще волнительней. Скучали и наши фанаты. Фраза «мы вернулись ради наших фанов» звучит красиво, однако это не главная причина. Для себя – вот суть.

Пришло время подтвердить каждую строчку наших песен.

«Жизнь раскачивает тяжело, но я качаю тяжелее»¹ – то, что нам придется доказать в ближайшие полтора часа. Знать бы, что многие песни про внутреннюю силу, про твердость характера и истинную доброту окажутся пророческими, я бы… Нет, черт возьми, я вновь прошел бы этот путь. Вновь стал бы тем, кто я есть. Со всеми потерями, со всеми травмами, депрессиями и слезами.

Звучит напыщенно, но это мой путь. Мой и, конечно, парней. Потому что мы прошли через все это вместе. И хвала всем богам, вернулись тоже вместе.

Возвращение могло состояться куда раньше, года на два так точно. Но, когда вы все узнаете, у вас не возникнет вопросов. Я не жалуюсь, нет. Наверное, до сих пор не могу поверить, что вновь сижу за барабанной установкой в ожидании начала шоу. Что парни на первой линии готовы взорвать воздух тяжелыми гитарными риффами и сносящим своей энергетикой вокалом. Что зрители уже три минуты скандируют наше название, а их сегодня собралось ой как много. И все они пришли исключительно ради нас.

Еще раз проверяю крепления стоек тарелок. Уверен, они в полном порядке, но это волнение, и я никак не могу побороть его. Ладони мокрые, палочки плохо держаться в руках. С большой долей вероятности к пятой песни у меня уже наметятся мозоли от напряжения. Даже тряпка, которую кладу себе под задницу не спасает. Это не ладони – это фонтаны!

Дыши. Давай. Вдох. Выдох. Еще раз. Легче, заметно легче. Не сбивайся с ритма. Продолжай.

Закрываю глаза и прохожусь по каждому элементу ударной установки.

Слева направо по тарелкам: хай-хэт, довольно низкий, как раз под наш строй; малый крэш, тоже низкий, чтобы не сильно выделяться на фоне большого крэша; райд, который я не использую по назначению, а сделал из него самый низкий, самый шумный крэш; чайна – моя детка, любимая тарелка, шипит как бассейн с ядовитыми змеями.

Второй ряд – барабаны: малый том, который на самом деле средний, опять же, чтобы не выбиваться по тону, флор том, настроенный сухо, без лишних обертонов, по звучанию ближе к бочке; малый – пробивающий дробовик, по материалу – металл, звонкий, четкий.

И бочка, настоящая пушка. То, о чем я переживаю больше всего. Пробую левую педаль. Носок стоит уверенно, работает лучше, чем в самые лучшие времена. Все ровно. Пробую правую…

– Мэтт, – это Джейк. Сегодня без привычной кепки. Он опирается ногой на бочку, но не для того, чтобы выглядеть крутым. Шум от толпы заглушает его голос, и он хочет быть максимально близко. – Что бы сегодня не произошло, знай – ты мой герой.

В носу начинает предательски щекотать. Я кладу палочки на малый барабан, складываю руки сердечком. Это не сарказм, не игра: я правда люблю его и остальных парней.

В ответ он показывает мне бицепс, как бы говоря – будь сильным. Бежит к микрофону. В тот же момент вступает гитара. Парни специально предложили сделать первой «Лавину». Длинное и просто гитарное вступление даст нам дополнительные сорок секунд на «акклиматизацию». Кроме Джейка. Он уже ревет в микрофон, а вместе с ним и каждый в трехтысячной толпе:

Я не могу не повторять эти слова снова.

До тех пор, пока дыхание не уйдет, и моя грудь не упадет.

Неважно, где я был. Не могу сдаться и закрыться.

Просто вдыхаю, выдыхаю и начинаю.²

Это истина для каждого из нас. И нам пришлось доказывать, что слова не были пустым звуком. Именно пришлось, потому что никто из нас не хотел такого развития. Ни один здравомыслящий человек не пожелает себе подобной участи.

Заканчивается еще одно четверостишие. За ним начнется забойный хардкорный ритм, который заставит толпу бесноваться, закружит ее, вынудит выплеснуть все, что скопилось за долгое время.

И нам тоже есть, что сказать.

Раз-Два-Три – погнали!

2

Я бросил считать количество пройденных городов. Всегда запоминаю первые два, может, три, и последний. Остальные в насыщенном туровом графике выпадают из памяти, да простят меня наши, без сомнения, лучшие фаны.

У меня есть еще одно оправдание: этот тур – самый продолжительный за всю нашу историю. Сейчас проходит лишь первая его часть. Шестьдесят три концерта в штатах за семьдесят пять дней. Да, пускай часть из них будет проходить на фестивалях, где, помимо нас, еще тьма других ребят, причем куда более именитых. Для нас это шанс расширить число фанов, заявить о себе любителям Nine Ich Nails, NoFX и Slipknot, представленных в хедлайнерах.

После первой части тура у нас будет три недели выходных, первая из которых пройдет как после оглушительной пьянки. В это время мы обычно сидим дома, втыкаем в сериалы и питаемся исключительно через службы доставки. В общем, ведем вполне себе комфортный образ жизни среднестатистического овоща.

Наверное, только один Киран не выключается из процесса. Он редко отлипает от гитары. Постоянно придумывает новые рифы, мелодии и, конечны, брейкдауны³ – самая любимая мною часть наших песен.

Знаю много банд, у которых музыка строится исключительно ради брейкдаунов. Слушая такие треки, ты не запоминаешь ничего, кроме этой «музыкальной пустоты». А если уж исполнитель технарь до мозга костей, то и брейкдаун может пройти мимо слушателя из-за своей замудрености – не будет качать.

Но Киран не технарь. Он музыкант. И хорошая техника игры нужна ему не для подкрепления чувства собственной значимости, а для того, чтобы музыка звучала качественно и трогала сердца слушателей.

Моя мать до сих пор не понимает, как можно трогать сердца музыкой, где только шум, грохот и дикий крик Джейка. Ее можно понять, равно как и она принимает нас. Все-таки звучание современных групп совсем другое. Даже прожженные металлисты из восьмидесятых считают нашу музыку чем-то недостойным их придирчивого уха: слишком агрессивно, слишком зло, нет соло на гитаре на полторы минуты – зачем вообще такая музыка?

Но мы есть, мы существуем. Число наших фанов неуклонно растет, а каждый новый альбом удается лучше предыдущего. И вот, когда уже думаешь, что лучше некуда, Киран приносит новый разрывной риф с мелодичной темой, Джейк накладывает на него историю борьбы с обстоятельствами и самим собой, мы с Крисом и Дастином вносим предложения по доработке и вуаля – наш последний альбом перевалил за первую сотню американских чартов и вошел в европейские. И это для группы, которую сложно отнести к хардкору или металлкору. По сути, мы – выкидыш панка и металла. Очень удачный выкидыш, позволяющий нам оставаться собой, при этом комфортно ощущая себя во второй, может быть, третьей когорте топов тяжелой музыки. В мире, где звезды рождаются и умирают каждые три года, это дорогого стоит.

Удивительно, но Киран не спит – что-то бренчит вместе с Дастином. В туре обычно он только этим и занимается. Вообще, он довольно закрытый, его мало интересуют дела семейные. Кажется, что он целиком и полностью отдал себя музыке. Не подумайте, он никакой не затворник. Со своими он открыт и весел. Но всегда есть ощущение, что в любой компании он немножко не в своей тарелке. Поэтому его кровать в туровом автобусе находится в самом хвосте, еще и занавешивается шторкой.

Я в группе не с самого основания. Да и барабанами начал заниматься только в старших классах, когда многие уже были на полпути к величию Майка Портнова или Вирджила Донати. Кстати, девяносто девять процентов там же и осели.

В школе на одной из пьянок мы решили сколотить свой бэнд. Вдохновлялись Nirvana, Offspring, Green Day – в общем все вертелось около панка. Эти группы так и остались в моем сердце. Однако более всего меня зацепил Infest от Papa Roach. В то время их драйв, их эмоциональный посыл стал прорывом для меня четырнадцатилетнего. Я отчетливо осознал, что музыка – не набор нот, выстроенных в гармоничном порядке, не использование определенных эффектов на гитаре или причудливых тарелок с отверстиями по всей площади, не бешенные ритмы и цепляющие тексты о смысле жизни. И, конечно, не совокупность всего вместе взятого.

Музыка – то, что мелькает между строк, связующая, вдохновляющая жизнью нить. Твое отражение. Ты можешь делать хорошую музыку, будучи пустым. Тогда это называется «продукт». Даже если продукт зацепит тебя сейчас, то не сможет сделать этого повторно. А музыка… это как заново влюбиться в одну и ту же женщину.

В четырнадцать лет я думал так же, с той лишь разницей, что мыслил не так ясно. Тогда же я решил, что буду пробовать, искать свою команду до тех пор, пока не смогу не просто слушать то, что мы играем, но и стать фаном собственной группы. Это все равно, что полюбить собственный голос, записанный на камеру телефона в случайном видео.

С Крисом мы встретились в колледже. В то время он играл в трех группах. Где-то выступал вокалистом, где-то только играл на басу, где-то все сразу, да еще и писал тексты с призывами свергнуть правительство. В то время он постоянно красил волосы. Использовал только черный и белый цвета. Самой популярной для него стрижкой в те годы был короткий черный ежик с белым ирокезом по центру, который он ставил перед выступлениями.

– Я слышал, ты играешь в какой-то группе? Забыл название, – Крис подошел ко мне на одной из перемен.

– Да, так и есть, – я не стал упоминать название группы. Мне было немного стыдно, что играю металл из восьмидесятых в начале двухтысячных. Но, на тот момент я считал, что нахожусь не на своем месте.

– У нас барабанщик что-то херней страдает. Не хочешь попробоваться?

Команда Криса не была звездой колледжа, но и назвать их аутсайдерами было нельзя. По крайней мере они выступали на местных мероприятиях, под клятву не играть песни о правительстве.

– Почему бы и нет?

Не знаю, как Крис вышел на меня. Сказать, что наша группа была непопулярна, значит, ничего не сказать. Единственные, кто слышал о нас, так это родители одного из участников. Мы репетировали в их гараже, и когда у отца совсем сдавало терпение, он просто обрубал нам электричество. Без предупреждений и, конечно, без просьб. Я звал его фашистом. Не вслух.

В тот день, когда его отец в очередной раз отключил нас, а Крис уже сделал мне предложение попробоваться в его группе, я назло этому мудиле гремел еще минут пять, до тех пор, пока его осунувшаяся морда не спустилась к нам.

Помню, как с лицом надзирателя концлагеря он посмотрел на меня. Я не останавливался, гремел еще сильнее. Именно гремел, поскольку перестал даже пытаться соблюдать хоть какое-то подобие ритма.

Когда он направился в мою сторону, я заорал «фашист!», кинул в него палочки, угодив в живот, от чего его скрючило, и выбежал из гаража, чуть не выломав небольшую дверцу в подъемных воротах. Уже тогда я был не самым худым студентом.

Фашист не побежал за мной – не того ранга была проблема. Я же, довольно спокойный и уравновешенный по натуре, всю следующую неделю пытался понять, откуда во мне возник этот бунт.

На следующий день я, несказанно уверенный в себе и одухотворенный выходкой с фашистом, сидел за установкой в группе Криса. Их ритмы были быстрее тех, что я привык играть, музыка требовала больше дробей в переходах.

Мы условились сыграть несколько каверов и их главный хит – единственную песню, в которой можно было разобрать слова. Всю неделю я слушал его на компакт-диске, повторял партию на воображаемой ударной установке (до сих пор использую ее для отработки партий – никогда не подводила). Придумал кучу мест, куда можно впихнуть дополнительные брейки и акценты на тарелках.

– Давай отсчет, Мэтт, и погнали!

Группа Криса репетировала в школе. Каким-то образом им удалось выбить себе местечко. Наверняка в рамках очередной правительственной программы по поддержке молодежи. Знали бы они, о чем поют студенты благодаря таким программам.

Еще до того, как я успел «цокнуть» четыре раз в хай-хет, барабанная установка стала казаться мне слишком маленькой. Тарелки висели не на своей высоте, том-том был выше малого барабана, а пружина на педали такой вялой, будто ее вообще не было.

Если вы еще не поняли, я знатно обосрался в тот день. По сути, это стало повторением предыдущего дня, когда я гремел невпопад. Тогда я думал, что чем громче ты играешь, тем выше твой уровень. Хрен там плавал.

После первого горе-кавера, где я вместо барабанов лупил по ободам, натягивающим пластики, и поранил палец о тарелку, но продолжал играть, считая это аллюзией на Московский концерт Metallica в 1991, где Ларс Ульрих истекал кровью, мы сразу перешли к хиту группы Криса.

Тогда я решил, что это хороший знак.

Однако уже через минуту Крис заорал:

– Что ты делаешь? Зачем ты постоянно вставляешь этот пердеж? Тра-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та! Это невозможно! Мы играем не металл! У нас панк! Хардкор! Мы не на сраном конкурсе талантов.

Тогда я понял три вещи: всегда есть куда расти (не самая важная мысль), у здорового организма должно быть здоровое сердце, и (самая важная мысль) в основе всего – музыка, а не понты отдельно взятого музыканта.

Конечно, в группу меня не взяли. Я был так расстроен, что, услышав новость о распаде группы Криса через месяц, обрадовался. Обрадовался не развалу. Оказалось, их уровень игры был приблизительно на том же дне, что и мой.

Сейчас Крис совсем другой. Внешне уж точно. Носит бороду и очки. Постоянно задаюсь вопросом, стекла в них или линзы. И постоянно забываю проверить. Крис всегда носит аккуратную стрижку, следит за волосами. Больше никаких ирокезов и окрашенных волос. Отголоски прошлого, как флешбеки бывалых вояк, случаются только на сцене. Он – один из творцов шоу. Носится, разговаривает с фанатами во время концерта, да и после он самый активный. Пока адреналин не спал, ему нужно с кем-то говорить, донимать. Как будто дьявол в нем должен хорошенько нагуляться.

Недавно мы вспоминали эпизод с моим прослушиванием в бывшей банде Криса. Хохотали до слез. Его отношение ко мне с тех пор в корне изменилось. Теперь в нем больше уважения, чем к каждому из нас. Уж не знаю, с чем это связано. Я тоже люблю его. Как младшего брата. Хотя он старше то ли на год, то ли на полтора.

В автобусе Крис обычно сидит у окна, развлекается с нашей технической бригадой или торчит рядом с водителем, особенно если остальные спят. Говорит, его завораживает дорога. Ну и надо же кому-то болтать с водителем. Но только не в этот раз. Крис планировал отрубиться сразу после шоу, но сейчас он играет в покер с звукачем, световиком и остальными ребятами, без которых наши выступления станут на порядок хуже. Невидимые герои.

После того позора на прослушивании я с полгода нигде не играл. Вернее, не играл в группах. Соорудил дома тренировочную ударную установку – прибил к деревяшкам резинки да упражнялся на них.

Вернулся к азам: Джоджо Майер и его «Секретное оружие современного барабанщика» – естественный отскок! Палочка сама возвращается к тебе в руку после удара!; Бенни Греб с «Языком ударных» – ох уж эти европейские леса и пенек вместо барабана; и бог всех богов Томас Лэнг – человек, у которого, если слушать только записи, четыре ноги и столько же рук. Все эти видеошколы я завозил до дыр. Ни одну так и не закончил. Но то, что мое мастерство выросло, особенно на уровне мысли, сомневаться не приходилось.

Раз в неделю я занимался в школе на настоящей установке. Выбирал самое позднее из возможного время. Обычно к тому моменту, как я начинал, завершались все спортивные тренировки.

Первым делом шла разминка: одиночные с акцентами, двойки, тройки, парадидлы – сочетание одиночных ударов и двоек (Крис в особо игривом настроении называл их парадилдами). Потом то же самое ногами. Так я заложил базу для будущих разогревов перед концертами, отсутствию ненужных вывихов и, главное, к высокому качеству игры с первых нот, а не к третьей песне.

В школе я играл каверы, разобранные и заученные дома. Сначала я вставлял кучу своего «пердежа» – лишние брейки, акценты. Но спустя несколько месяцев стал повторять партии строго по оригиналу. Даже если они казались слишком простыми. Мне казалось, так я постигаю чужой внутренний мир. Только чуть позже я обратил внимание, что некоторые барабанщики сами не повторяют свои партии точь-в-точь на живых выступлениях. Конечно, это стало для меня открытием, ведь я считал и считаю до сих пор, что студийная запись – эталон, и ты должен идеально воспроизводить ее.

Несколько раз я записывал свои занятия на камеру. Все-таки то, как тебя видят зрители тоже важно. Я выучил пару трюков, вроде простого вращения палочек, как любили делать глэм-рокеры, вставлял их во время игры. Потом смотрел запись и матерился – как же нелепо это выглядело.

Дело не в моей криворукости. Дело в том, что это не вязалось с моей натурой. Я никогда не был шоуменом и не хотел им стать. Я даже не уверен, что хотел бы, чтобы моей игрой восхищались. Целиком и полностью я осознавал себя частью группы, где каждый кусочек песни соответствует гармонии и настроению. Мы, музыканты, лишь подчеркиваем это настроение. Своеобразные проводники мелодии.

Но группы у меня так и не было.

В колледже пошел слух, мол, какой-то бедолага мучит в одиночестве ударную установку. Лучше бы мучил руку дома. В музыкальный класс стали частенько заглядывать студенты. Показывали большим пальцем вверх, кивали в такт с важными лицами. Некоторые даже узнавали треки, которые я играл, и это только по барабанной партии. Именно тогда я понял, что созрел для нормальной группы, хотя отмел уже с десяток предложений поучаствовать в разного рода проектах.

Решил: найду группу сам. В крайнем случае соберу.

По началу я думал подать объявление. Заклеить округу, школьную доску бумажками. Когда начал составлять, задумался, как меня смогут найти. Писать в объявлении домашний номер – ну уж нет, мать выковорит мне все мозги. Указывать, где учусь и как выгляжу – тоже так себе затея. К тому же надо проверять уровень музыкантов и еще сто пятьдесят разных «но».

Но главной проблемой было то, что я не знал, какую музыку хочу играть. Никакой идеальной картинки, никаких мелодий на фоне ежедневной рутины. Я точно знал, что это должно качать и отправлять нас в длительные туры.

Мне ничего не оставалось, кроме как ходить по концертам местных групп. Хотя бы понимать, что из себя представляет музыка нашей окрестности. Я предполагал, что, возможно, мне придется перебраться ближе к центру, чего на тот момент совсем не хотелось.