Республика

Кабинет был великолепен. Его кедровый потолок с кессонами из тёмного махагона опирался на дубовые карнизы, стены и простенки между окнами закрывали полированные ореховые панели, затейливый рисунок паркета мастера собрали из древесины кемпаса, оливы и акации. За палисандровый стол одновременно могли сесть полсотни вельмож, а кресло во главе стола напоминало трон, обтянутый бордовым бархатом. В монументальном интерьере кабинета совершенно терялось его главное содержимое – невысокая, колченогая, большеголовая фигура консула.

Ругер ван Эйк, первый консул и властелин Республики прежде обитал в помещении меньше и скромней нынешнего. Старый кабинет находился на сороковом этаже правительственного небоскрёба и обладал панорамными окнами, из которых открывался вид на столицу с её высотными зданиями, проспектами и крохотными зелёными островками скверов. Далеко на западе темнел правильный прямоугольник мемориального парка, а за ним начиналась степь, затянутая белёсой дымкой. Ранним утром, когда воздух прозрачен и чист, консул мог увидеть из своего кабинета далёкие вершины хребта Альто-Сиерра, словно плывущие над степью. Да, хороший был кабинет и его чертовски жаль.

Год назад молодой пилот отстыковал истребитель от корабля-матки, чтобы перегнать на космодром ремонтного завода, расположенный на окраине столицы. Перед вылетом с истребителя сняли ракетный боекомплект и заблокировали лазер, но астронавта это обстоятельство не смутило. Снизившись за пределами города, пилот сделал зигзаг противозенитного манёвра и ринулся к центру мегаполиса, где подобно горной гряде возвышались здания правительственного квартала. Заход на цель был ювелирным. Иссечённый зенитными лазерами кораблик врезался точно в балкон консульского кабинета. Небоскрёб укоротился на четверть, а сановники, собравшиеся в приёмной, обратились в пар и пепел.

Ван Эйк спасся, потому что опоздал на совещание не на час, как обычно, а на полтора. Ещё несколько кошмарных часов консул провёл в застрявшем и обесточенном лифте, прежде чем охрана озадачилась вопросом: где, чёрт возьми, их работодатель? А ведь могли и не озадачиться. С тех пор консул приобрёл острую непереносимость любых лифтов и потребовал обустроить новый кабинет на первом этаже. Нет, ван Эйк не страдал внезапно развившейся клаустрофобией. Поводом для переезда стало унизительное чувство беспомощности, испытанное консулом, когда лифт остановился, свет погас и в кабине запахло гарью. А ещё ван Эйка не оставляла навязчивая мысль: окажись он ещё раз в подобном положении, о нём могут просто забыть. Как забывают о дорогой, но неудобной вещи, которую жалко выбросить.

Как звали того сумасшедшего пилота? Память услужливо подсказала: лейтенант Эрнст Рихтгофен, герой войны с либерийцами, сын бывшего главкома космических сил Республики. Бывшего, потому что генерал Рихтгофен осуждён за мятеж и глотает каторжную пыль в одной из шахт ведомства Фукса. Помнится, у барона есть ещё дочь, тоже пилот и героиня. Как же её зовут?

Дверь отворилась, и в кабинет проскользнул советник Фукс. Ловкий, предупредительный, с неизменным выражением «чего изволите?» на лице. Сановник передвигался на полусогнутых, втянув голову в плечи. Фукс пытался казаться ниже своего вполне нормального роста. Всем известно: после мятежа великана Рихтгофена и особенно после того, как его долговязый сынок, едва не распылил консула на атомы, ван Эйк возненавидел высоких. Даже средний рост чиновника вызывает у консула обоснованные подозрения. Фукс близоруко сощурился, чтобы разглядеть своего властелина в глубине сумрачного кабинета.

– Я, собственно, по поводу Урсулы, – осторожно произнёс советник. – Урсулы Рихтгофен, дочери барона Рихтгофена. Её пребывание в столице чревато проблемами.

Консул взмахнул рукой: «Продолжай».

– Любые наши действия против Урсулы, сколько бы обоснованными и справедливыми они не были, вызовут нежелательные толки в военной среде. Вот я и подумал: Почему бы юной госпоже самой не убраться куда подальше?

Советник скользнул к столу и без приглашения сел. Глянул исподтишка на консула. Всё в порядке, сюзерен счёл фамильярность допустимой. Можно продолжать.

– Полгода назад наш фрегат арестовал живой звездолёт из Либерии. Либерийцев захватили в тот момент, когда они пытались взять на буксир обломок древнего корабля. К сожалению, живой звездолёт совершенно бесполезен для нас. Он оказался слишком строптивым созданием. Корабль стоит в цехе ремзавода, где инженеры пытались заставить его летать, но без особого успеха. И у меня возникла мысль: если Республике корабль не нужен, почему бы не презентовать его Урсуле вместе с координатами старой руины, которую хотели присвоить либерийцы. В качестве компенсации за недвижимость, изъятую у отца Урсулы. Пусть девочка отправится в космос и заработает свой первый миллион. Наш агент и старинный друг семьи Рихтгофенов, полковник Ланге внушил баронессе эту мысль. А чтобы живой корабль, наконец, полетел, я решил отдать на поруки Урсуле либерийца, механика с этого корабля.

Фукс приподнялся и, наклонившись вперёд, доверительно сообщил.

– Либериец не так прост. Он изменённый.

– Что? – удивился консул. – Почему его сразу не пристрелили?

Изменёнными называли бывших людей, модифицированных гидроидами, союзниками либерийцев. Обитающие в океанах гидроиды достигли высочайшего прогресса в биотехе. Преобразованные ими существа одинаково хорошо чувствовали себя под водой и в космосе, переносили смертельные для нормальных людей дозы радиации и были абсолютно безжалостны. Искусственно лишённые страха и каких-либо моральных скреп, изменённые служили либерийцам и гидроидам, образуя отряды спецназа, храброго и беспощадного.

– У командира фрегата нет полномочий казнить кого-либо, – напомнил Фукс. – К тому же, теперь у нас есть механик, способный исправить живой корабль.

– Мне кажется, изменённый попытается бежать и снимет Урсуле голову, как только её звездолёт окажется за пределами Республики, – предположил консул.

– Что и является нашей конечной целью, – улыбнулся Фукс. Он выложил на стол пухлую папку. – Здесь документы, необходимые для того, чтобы корабль Урсулы стартовал. Если вы даёте согласие…

– Даю.

Советник забрал папку и откланялся. У самого выхода ван Эйк окликнул его:

– Фукс! Я ведь хорошо знаю семейку Рихтгофенов. Что если ваша афера пойдёт не по плану и Урсула сама прибьёт либерийца.

Советник развёл руками. Не в его силах предусмотреть все возможные варианты.

– Баронесса хотя бы знает, кого вы хотите подсунуть ей в качестве механика? – спросил консул.

– Нет, – улыбнулся Фукс. – Для неё это станет маленьким сюрпризом.

«Чёрт! – подумала Урсула. – Вот подарочек достался!»

Механик выглядел несуразно. Невысокий, широкоплечий и невообразимо тощий. Из-за недельной щетины и осунувшегося лица либериец казался лет на десять старше своих двадцати пяти. Разбитый нос припух, под ноздрёй темнело пятнышко запёкшейся крови – недавно парню заехали в лицо. На костяшках кулаков ссадины – оппоненту механика мало не показалось. Одеждой арестанту служили серая стёганая куртка и слишком длинные камуфляжные брюки с подвёрнутыми штанинами. На правой ноге каторжанина красовался солдатский ботинок, на левой – кроссовок без шнурка. Носки отсутствовали. Шею механика стягивал электрошоковый ошейник, способный привести в чувство самого буйного клиента ведомства Фукса. Венчали это вещевое разнообразие роскошные, но слегка исцарапанные тёмные очки «Боско» с резинками вместо дужек.

– Здесь сказано…, – Урсула раскрыла договор, вложенный в папку с документами, – …что ты, арестант за номером семь три ноля пятьсот переходишь в моё подчинение для исполнения обязанностей механика на принадлежащем мне корабле «Вега». Ты должен выполнять все мои распоряжения, касающиеся службы и не только…

Голос баронессы, низкий грудной контральто заполнял кабинет подобно рокоту горного обвала.

– Насчёт «не только» в бумажках ничего нет, – возразил либериец. – Я прочитал договор, пока меня везли.

Арестант говорил с акцентом, свойственным людям, выросшим за пределами Республики. Он смягчал согласные, проглатывал «р». Голос либерийца звучал мягко, почти певуче, но в словах сквозила неприкрытая дерзость.

Урсула схватила механика за воротник и с размаху треснула спиной о стену кабинета. Жалобно зазвенели стеклянные безделушки в шкафу, встревоженный инспектор выглянул из-за компьютера.

– Э-э-э, баронесса, не переусердствуйте!

– Ещё раз возразишь – включу ошейник, – пообещала либерийцу Урсула и показала пульт, полученный вместе с документами арестанта.

Баронесса выпустила слегка ошалевшего механика и невозмутимо вернулась к чтению договора.

– Далее, здесь сказано…

Сквозь тёмные очки каторжанин внимательно изучал Урсулу, своего нового командира и хозяйку на ближайшие три года согласно договору с ведомством Фукса. Богатырским сложением и ростом баронесса походила на монумент вроде тех, что украшают городской парк на западе столицы. Кожу Урсулы покрывал лёгкий загар, светлые волосы стянуты в пучок на затылке. Глаза цвета голубого льда живо напомнили механику айсберги, что заносило течением в залив, у которого стояли бараки арестантского лагеря. На вешалке у дверей кабинета висела шкиперская фуражка Урсулы. Баронесса носила тёмно-синие брюки и форменный блейзер офицера гражданского флота. На лацкане блестел эмалью значок – носатый профиль первого консула ван Эйка на фоне республиканского флага. По принятой в Республике негласной табели о рангах значок со знаменем полагался представителям высшей номенклатуры и членам их семей. Все прочие граждане носили значок, формой и размером напоминающий пуговицу пиджака. Строго говоря, после ареста Людвига Рихтгофена Урсула выпала из высшего света. По правилам хорошего тона ей требовалось заменить элитное «знамя» на общепринятую «пуговицу». Но в окружении баронессы не нашлось никого, кто рискнул бы напомнить об этом свирепой генеральской дочке.

– Ты всё понял? – Урсула с треском захлопнула папку.

– Да, шкип, – ответил либериец.

Баронесса обернулась к чиновнику.

– Я могу забирать его?

– Да, баронесса.

Урсула глянула на арестанта с подозрением.

– А почему ты в очках?

– Потому что так надо, – ответил механик.

Баронесса быстро протянула руку и сорвала очки.

– Вот чёрт!

Покатый лоб либерийца плавно перетекал в широкую переносицу, придавая механику сходство с молодым бультерьером. А глаза… маленькие, широко расставленные глаза арестанта сверкали чистейшим природным серебром, на котором, как два колодца в преисподнюю, чернели зрачки. Серебряные радужки защищали зрение механика от ярчайшего света открытого космоса.

– Прикольно, да? – либерийца развеселила реакция республиканцев на его внешность. – Я изменённый. Моя специализация – абордаж в космосе. А ещё я умею чинить живые корабли.

Механик забрал очки из рук остолбеневшей баронессы и посадил их обратно на свой широченный нос.

– Так! – Урсула обернулась к чиновнику. Тот сделал движение, словно собираясь спрятаться под стол. – Вы что мне подсунули?

– Но баронесса! – Чиновник был близок к обмороку. – У вас есть пульт от ошейника. Он сделает арестанта шёлковым.

– Разрешите обратиться! – гаркнул механик.

– Молчи, чудовище!

Либериец фыркнул.

– Ты почему смеёшься? – спросила Урсула.

– Прости, шкип. Ты напомнила мне старшую сестру. Когда она ловила меня на очередной шкоде, я оправдывался, а сестрёнка говорила мне: «Молчи, чудовище!» В точности, как ты сейчас.

– У тебя была сестра?

Урсула твёрдо знала, что изменённых производят в Либерии на фабриках. Братьев и сестёр у них не бывает.

– У меня есть сестра, – уточнил изменённый. – А также отец, мама и младший братишка. Кстати, меня зовут Артём Нартов.

Механик протянул ладонь, и Урсула непроизвольно пожала её. Рука Артёма оказалась сухощавой, но неожиданно сильной. Баронесса ощутила острый укол зависти: У этого страшненького низкорослого мутанта есть родители, сестра и младший братишка, вероятно, он любит их, а у неё…

Либериец шагнул к столу и прихлопнул ладонью папку со своим личным делом.

– Здесь сказано, что я единственный на вашей планете механик, способный обслуживать живые корабли. Шкип, у тебя есть живой корабль? – изменённый с хитрецой глянул на Урсулу. – Но если ты боишься меня, я собираю манатки и еду обратно в лагерь. Всего хорошего.

Механик подхватил с пола заштопанный вещмешок и шагнул к двери, словно намереваясь выйти. Конечно, никуда бы он не вышел, за дверью ждал конвой – рослый человекоподобный робот, умеющий только две вещи: тащить и не пущать. Но демонстрация возымела действие. Урсула вдруг поняла: без этого мордастого ехидного мутанта в обносках её затея закончится там же, где и началась, – в доках военного ремзавода, приютившего её благоприобретённую «Вегу». Либерийский корабль не сдвинется с места без механика из Либерии.

– Стоять! – скомандовала Урсула изменённому. – Ты летишь со мной. А вы, господин Янг…, – баронесса обернулась и погрозила испуганному чиновнику пальцем, – Вы меня поняли. Счастливо оставаться.

Коптер Урсулы летел над столицей. Машина огибала небоскрёбы, проносилась под арками надземных трасс, ныряла в тёмные ущелья улиц, куда не проникали лучи солнца. Со всех сторон на коптер смотрели лица людей. Молодые и старые, мужчины, женщины и даже подростки взирали с огромных барельефов на стенах домов. Барельефы изображали разных людей, но обладали едва уловимым сходством, словно скульптор брал одинаковые заготовки и по требованию заказчика придавал им мужские или женские, детские или старческие черты. Это были герои минувших войн. Надписи из полированной стали поясняли, за что конкретный гражданин Республики удостоился воплощения в камне: «Эрнст Бергман, сражался с либерийцами на мысе Роберто. Подорвал себя последней гранатой». «Жозефина Али. Вынесла с поля боя пятерых раненых. Убита либерийцами, когда выносила шестого». «Ярослав Жижка. Расклеивал листовки в оккупированном Полигласе. Замучен либерийцами…» Среди республиканцев, увековеченных на стенах небоскрёбов, встречались такие, про кого можно сказать: он жил долго, воевал славно и умер в своей постели. Но такие везунчики оставались в явном меньшинстве.

– Хороший герой должен быть мёртвым, – глубокомысленно заметил либериец, прочитав очередную надпись под барельефом.

– Не твоё дело, механик, – жёстко ответила Урсула.

– Артём, – напомнил либериец. – Меня зовут Артём.

Баронессе отчаянно захотелось треснуть пассажира по загривку. С утра, до визита в ведомство Фукса, Урсула посетила министерство гражданского космофлота, и там ей испортили настроение на весь день. Хотя необходимые документы в итоге удалось получить, у баронессы руки чесались кого-нибудь прибить. Либериец (язва растакая!) идеально подходил для расправы. От колотушек Артёма спасало то, что для управления коптером одновременно требуется две руки.

Музыка из радиолы смолкла, и началась программа новостей, посвящённая грядущему Дню Победы над гидроидами. Диктор перечислял батальоны воинских частей, которые пройдут парадным маршем по столице. Далее следовал краткий экскурс в историю давней войны, отгремевшей пятьсот лет назад. Войны, в которой погибла Земля, а от человечества остались жалкие осколки, прозябающие в отдалённых колониях. Только Республика, единственная истинная наследница древней цивилизации осталась верна старинному укладу и процветает благодаря своим вождям, среди которых главнейшими и мудрейшими являются представители семьи ван Эйк.

Урсула слышала историю основания Республики много раз от гувернёра, школьного учителя, преподавателя университета… Баронесса ни минуты не сомневалась в правдивости слов диктора, но честно сказать, хотела, чтобы новости поскорей завершились и снова заиграла музыка. Либериец слушал передачу с интересом. Кажется, республиканская версия истории человечества стала для него откровением.

«Фукс, чёрт бы его побрал»! – размышляла Урсула. – «Наверняка это его идея – отдать мне на поруки изменённого. Ничего, и не таких объезжали. Один только Биндос чего стоит! А с либерийцем надо построже».

Лежащий в кармане пульт от ошейника внушал уверенность в задуманном предприятии. Урсула искоса глянула на механика. Тот прислонился лбом к стеклу и разглядывал проносящиеся мимо небоскрёбы. На фоне бетонных стен и гранитных изваяний светлым пятном выделялась подсвеченная прожекторами реклама фильма «Белая Лилия» про отважную женщину-пилота, потрошившую либерийские крейсера десятками, а может быть даже сотнями.

– Актриса похожа на тебя, – заметил механик и кивнул в сторону гигантского рекламного щита, проплывающего по правому борту.

– Мышь крашенная! – фыркнула Урсула. – Ни малейшего сходства. Между прочим, у меня натуральные светлые волосы.

Небоскрёбы городского центра сменились однообразными башнями жилых массивов. У их подножия, как подлесок мостились разновеликие домишки старой постройки, помнящие отцов-основателей Республики. Урсула качнула джойстик управления влево и вниз. Коптер накренился и стал пикировать. В кабину проник разбойничий свист набегающего воздушного потока. Земля и плоские кровли, покрытые подушечками изумрудного мха, стремительно приближались. Механик непроизвольно вцепился в подлокотники и глянул на Урсулу. Та подмигнула пассажиру, потянула джойстик на себя. Машина выровнялась, гася скорость, перегрузка вдавила в кресло.

Коптер сел посреди захламлённого двора, окружённого ветхими пятиэтажными зданиями. Это был район Базель, древняя и когда-то престижная часть города, где жили инженеры, чиновники среднего ранга, офицеры. Но во время недавней войны с либерийцами в Базеле стали селить беженцев из сожжённых миров, среди которых оказалось немало своеобразных типов, творчески относящихся к законам и к чужой собственности. С появлением беженцев район быстро пришёл в упадок. Сквозь прорехи в облицовке домов торчали клочья отсыревшего утеплителя, железобетонные каркасы недостроенных зданий напоминали кости разлагающегося трупа. По углам двора громоздились груды мусора, поросшие бурьяном, несколько брошенных наземных машин и разграбленный коптер тихо врастали колёсами в землю. Дворник с ветеранской ленточкой на лацкане и незаживающей язвой лучевого ожога на лице скрёб метлой щербатый асфальт.