Электричка на Зеленогорск задерживалась. Люди на перроне нетерпеливо поглядывали на часы и сердито переговаривались. Миловидная девушка с забранными в пучок светлыми волосами нервно теребила ручку спортивной сумки, из которой торчали цветастые воланы капроновой юбки. «Опять придется оправдываться перед управляющим санатория, – с досадой думала она, – но это еще полбеды, а вот как смотреть в глаза детям, которые ждут представления?»

Хрипло чихнув, репродуктор проскрипел невнятное, и перрон ожил. Старухи, подорвавшись со скамеек, бодро поволокли сумки-тележки к краю платформы, родители крепче взяли детей за руки. Вдалеке показалась гусеница состава.

Девушка закинула на плечо рюкзачок, подхватила сумку и направилась на посадку.

Опасность!

Прямо к ней, уже стоящей на краю платформы, быстрым шагом направлялся мужчина. Надвинутая на глаза бейсболка скрывала лицо, под мышкой – пластмассовая переноска, в таких обычно перевозят кошек. Почти физически она ощутила угрозу, исходящую от незнакомца. Холодные, липкие щупальца страха скрутили живот и потянулись вверх, защемив сердце.

«Беги! Спасайся!» – кричала интуиция, но девушка стояла не шелохнувшись.

Не доходя до нее несколько метров, мужчина открыл переноску. На платформу выскочили… Она даже не поняла, что это за животные. Коричневатый мех, тупая усатая морда, лысый, похожий на змею, хвост. Шустрые.

– Крысы!

– Ондатры, а не крысы!

– Лови их, лови!

– Ой, они кусаются! – доносилось со всех сторон.

Ондатры заполошенно метались по платформе. Одна, высоко подпрыгнув, вцепилась в чью-то ногу, другая пыталась спрятаться среди сумок. Крики, смех, ругань доносились со всех сторон. С визгом в плотную стайку сбились перепуганные дети. Все внимание на перроне было приковано к обезумевшим животным, и только девушка, застыв на месте, не могла отвести взгляд от неумолимо надвигающейся на нее фигуры.

В какой-то момент их глаза встретились. Отчаяние, страх, сомнения, жалость… Мучительная судорога исказила лицо незнакомца, и мужская рука, уже тянувшаяся, чтобы толкнуть ее под поезд, неожиданно крепко схватила за плечо и с силой оттолкнула от края перрона.

– Будь осторожна, тебя хотят убить, – прошептал срывающийся от напряжения незнакомый голос.

1

В Петербурге стояло раннее утро. Длинные тени деревьев лежали на непривычно пустых улицах. Лишь чириканье воробьев, да редкое шуршание шин нарушали безмятежную тишину. Позже, когда город проснется, его центр заполнят автобусы с праздными туристами, а сейчас даже воздух казался чистым и свежим, что, конечно же, было не так.

Утро – время дворников и котов. Первые неторопливо прибирали улицы, вторые грациозно потягивались или, обвив хвостом лапы, жмурились на витрины магазинов. Вот и сейчас двое – рыжий и черный с белой манишкой – расположились посреди тротуара, вовсе не собираясь уступать Артёму дорогу. Артем почесал рыжего за ухом, позволил черному потереться о джинсы и двинулся дальше. Он любил утро. Потому что не нужно продираться сквозь толпу, следя, не отстал ли кто-нибудь из туристов. Не нужно повышать голос, стараясь перекричать шум транспорта и уличных музыкантов. И потому что ничто не отвлекало экскурсантов. Вот, скажите, разве можно рассказать о тайнах и мистике Петербурга так, чтобы приезжие прониклись духом города, прочувствовали его необычность, когда сзади напирает спешащая в метро толпа, а впереди, бесстыдно фальшивя, гнусавят «Восьмиклассницу» Цоя? Впрочем, сегодня придется обойтись без мистики, тема сегодняшней экскурсии – «Криминальный Петербург прошлого».

Артём свернул на Разъезжую и ускорил шаг. Впереди показался серый фасад метро.

Группа уже начала собираться возле цветочного киоска. Две девахи за центнер в мешковатых фуфайках – туристки из Монреаля. У одной в руках бутылка колы, наверняка диетической, у другой – пластиковый стакан, вернее, стаканище с кофе. В ушах – наушники, за спиной – рюкзаки, размеру которых мог бы позавидовать среднестатистический питерский дачник. Девахи громко хихикали, каждая о чем-то своем. На них неодобрительно косилась пожилая пара типичных европейских пенсионеров: сухонькая старушка с тщательно уложенными в аккуратную прическу подсиненными волосами и ее спутник – лысый, важный, с заметным пивным брюшком. Это были туристы из Бельгии. Не хватало француза – пятого и последнего члена экскурсионной группы.

Артём нацепил на шею бейджик и изобразил дежурную улыбку.

– Бонжюр, мадам! Бонжюр, месье!

Девахи с удивлением уставились на незнакомого парня. Да, в жизни он выглядел моложе своих двадцати семи лет, а футболка с Картманом из «Южного парка» и модные джинсы солидности не добавляли.

Бельгиец поднял брови и выразительно постучал по циферблату наручных часов, украшенному золотистой змейкой. «Роберто Кавалли» – слишком вычурную марку для пенсионера – Артём узнал издалека. За три года работы с состоятельными туристами, хочешь не хочешь, а научишься разбираться и в клиентах, и в брендах. «Кавалли» почему-то любили ворчуны-всезнайки.

– Когда мы отправляемся? – брюзгливо осведомился старик.

Дежурная улыбка на лице Артёма сменилась дежурным сожалением.

– Мы должны дождаться нашего гостя из Франции. А пока можем обсудить любую интересующую вас тему. Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

– Вы плохо следите за домами в центре города, – придирчивый взгляд бельгийца уперся в здание на противоположной стороне проспекта. – В Европе дома выглядят новее, хотя и построены раньше. Это же послевоенная застройка?

Вот свезло, так свезло! Такой тип всю экскурсию испортит, подумал Артём, но внешне своего недовольства никак не выказал.

– Здания дореволюционные, некоторые даже восемнадцатого века. Город по мере возможности реставрирует фасады, – примирительно заметил он.

– Хм… Я, конечно, понимаю ваше желание выдать желаемое за действительное, так сказать, приукрасить существующее положение вещей, только со мной этот номер не пройдет.

Жена дернула всезнайку за рукав, но старикан уже закусил удила:

– Про восемнадцатый век можете рассказывать китайцам или своим соотечественникам из-за Урала. О том, что Петербург был полностью разрушен во время Второй мировой, знает любой мало-мальски образованный человек!

– Скажите, какой бы вы посоветовали привезти типично петербургский сувенир? – попыталась сойти с опасной темы жена бельгийца.

– Фарфор Императорского завода, атрибутика «Зенита», иллюстрированный альбом «Эрмитажа»… – начал загибать пальцы Артем, наблюдая, как на другой стороне Лиговского проспекта остановилось такси.

Из машины выскочил темноволосый курчавый живчик, закинул на плечо сумку-планшет и рысью припустил к пешеходному переходу. Полы расстегнутого светло-коричневого пиджачка разлетались на бегу. Не дожидаясь зеленого сигнала, мужчина смело бросился на проезжую часть.

– Думаю, это к нам, – Артём показал на спешащего к ним невысокого брюнета.

А тот легко перемахнул через Лиговку, удостоившись всего лишь пары гудков и одного крика: «Мужик, ты офигел!», и быстрым шагом направился к цветочному киоску. На его подвижном носатом лице блуждала застенчивая улыбка. Артем слегка напрягся: от подобных д’артаньянов так и жди беды. Ну и группа подобралась сегодня!

Поравнявшись с киоском, француз молитвенно сложил руки:

– Простите, простите, простите!

Из застенчивой улыбка превратилась в обезоруживающую. Причем настолько, что даже бельгиец, уже открывший рот для отповеди, молча задвинул челюсть на место.

Группа была в сборе и жаждала впечатлений.

Артем повел их по Лиговскому проспекту. Обычно он начинал экскурсию с общей обстановки в городе в начале прошлого века.

Полицейская статистика того времени выглядела совсем плачевно. За год в полицию доставлялся каждый шестой житель столицы, хотя среди этой армии нарушителей закоренелых злодеев встречалось не так уж и много. В основном люди задерживались за мелкие правонарушения, однако тяжких преступлений с каждым годом становилось все больше. За первые десять лет двадцатого века количество убийств выросло вдвое по сравнению с последним десятилетием века предыдущего, самоубийства – страшный грех по тем временам – стали встречаться вчетверо чаще. География зла имела свои четко очерченные городские оазисы, одним из которых являлась Лиговка.

В полицейском отношении Петербург был разделен на двенадцать частей…

– Как знаков зодиака, – вставила деваха из Канады, с шумов втянув в себя давно остывший кофе.

– Да, как знаков зодиака, – подтвердил Артем.

– Забавно, – прищурился француз. – И что, прослеживалась параллель?

– Не совсем. Точного соответствия знак зодиака – район города не существует, хотя попыток составить астрологическую карту Петербурга было множество. Слишком субъективные критерии. Конечно, с некоторой долей уверенности можно сказать, что район Петропавловской крепости соответствовал знаку Рака, это истоки, начало города. Аристократическая Адмиралтейская часть – парадный фасад Петербурга – Лев. Злачная Спасская часть, где совершалась треть городских преступлений, – Скорпион. Но я бы не стал проводить точные параллели. Однако мы отвлеклись от нашей сегодняшней темы. Подытожив вступление, можно сказать, что Петербург на стыке девятнадцатого и двадцатого веков являлся криминальной столицей России.

– А сейчас? – живо спросил француз.

– Сейчас? – Артём повернулся к нему. – Сейчас Петербург – культурный, цивилизованный, европейский город. Ничего похожего на массовую преступность, наводнившую город сто лет назад, сейчас нет и появиться не может.

Группа поравнялась с пятиэтажным желто-охристым зданием. Это был первый адрес в сегодняшней экскурсии. В начале 1920-х годов в доме располагалась самая известная в городе «малина» – притон-убежище банды Ивана Белки, одной из самых свирепых и опасных в Петрограде того времени. Главарь считался королем преступного мира, а его шайка держала в ужасе всю столицу. Выдавая себя за сотрудников ЧК, пришедших с обыском, бандиты вламывались в квартиры, убивали и грабили жильцов. В лучшем случае после такого визита ограбленные получали расписку: «…ивица в комнату… на Горохувую дом 2, к таварищу…» (на Гороховой тогда находился штаб ЧК), в худшем – свидетелей убивали. Ликвидировал банду молодой следователь Иван Бодунов. Он сначала выследил бандитов, а затем организовал штурм дома, где проходила сходка. В результате страшной перестрелки Белка, две его боевые подруги и два десятка бандитов погибли, остальные были отданы под суд и расстреляны.

Артём привел туристов сначала во двор дома, а затем и на чердак – была договоренность с владельцем квартиры, из которой был прямой выход. Тусклая лампа, едва разгоняющая сумрак, мощные деревянные перекрытия, плохо обструганные доски на полу, круглый дубовый стол, старинные кресла с вытертым бархатом и вензелями впечатлили туристов. Они ловили каждое слово Артёма, представляя бандитов, делящих награбленное золото на огромным столе, во главе которого в кресле по-хозяйски развалился сам Иван Белка.

Продвигаясь от одного здания к другому в сторону Сенной площади, Артём рассказывал о притонах, публичных домах, убийствах, бандитских налетах. Последним, завершающим аккордом экскурсии стала «Вяземская лавра» – целый район, разделенный закоулками и проходными дворами за Сенной. Глядя на чистенькие, аккуратные фасады Московского проспекта с трудом верилось, что когда-то здесь было «дно» Петербурга – ночлежки, притоны, бордели самого низкого пошиба.

Три часа, отведенные на экскурсию, прошли быстро. Пожелав туристам приятного отдыха, Артём готовился распрощаться с ними. Девахи, едва кивнув, рванули в только что открывшийся «Макдональдс», пенсионеры, поблагодарив скупо, неспешно двинулись в сторону Адмиралтейства, а француз явно никуда не торопился. Он подождал, когда все разойдутся, и подошел к Артёму.

– У меня к вам деловое предложение. Может быть, кофе?

Очередная обезоруживающая улыбка, и Артёму ничего не оставалось, как скупо кивнуть в ответ. Надежда подремать днем, как он обычно делал в дни утренних экскурсий, стремительно таяла.

Выцепив взглядом только что открывшийся ресторанчик, француз подхватил Артёма под руку и, словно старого приятеля, энергично потащил через площадь к столикам на веранде. Сделав заказ, он вдруг посерьезнел. Вместо напористого д’Артаньяна перед Артёмом оказался неторопливый и осторожный Атос.

Теперь он не спешил. Дождался, когда официант расставит на столе чашки, буркнул стандартное «мерси» и задумался. К кофе он не притронулся. Зато Артём потянулся к чашке и с наслаждением вдохнул кофейный аромат. Раз уж поспать не удастся, то хороший кофе сейчас будет как нельзя кстати.

– Меня зовут Морис Дальбан, я журналист, – француз поднял глаза над чашкой, – пишу нон-фикшн, в основном ищу параллели между современным миром и прошлым – политика, искусство, нравы, криминал.

Он покопался в своей сумке и выложил на стол книгу в глянцевом переплете, перевернув ее обратной стороной обложки наверх. С фотографии на Артёма смотрел Морис, ниже по-французски значилось «Морис Дальбан, журналист, историк, писатель». На фото он выглядел чуть моложе и чуть растрёпаннее.

– Сейчас я собираю материалы о криминальном Париже начала двадцатого века и об одном из своих предков в частности, – продолжал Дальбан. – Он был известным и довольно успешным детективом. Недавно мне в руки попали записки бывшего заместителя начальника криминальной полиции Петрограда. После революции судьба занесла этого несчастного человека в Париже, где он помогал в расследованиях моему прадеду.

Он вновь зарылся в свою сумку, и на стол рядом с книгой легла тетрадь в кожаном переплете с потертыми углами.

– Я хочу, чтобы вы перевели для меня эти записи.

Артём взглядом попросил разрешения и, получив кивок, отогнул язычок замка. Пожелтевшие от времени страницы, плотно исписанные торопливым размашистым почерком, вполне читаемым, к счастью.

– В Париже закончились знающие русский язык? – усмехнулся он.

Дальбан поморщился.

– Можно и так сказать. Закончились способные перевести адекватно. Потомки иммигрантов давно стали французами и забыли родной язык, а нынешние приезжие не разбираются в реалиях столетней давности. Фраза «на ее плечи была накинута ротонда» вводит их в ступор, потому что для них ротонда – архитектурное сооружение. Впрочем, большинство не знают и этого. Тут нужен историк, вернее, даже не столько историк, сколько краевед вроде вас. Вы чувствуете себя как рыба в воде в той эпохе – я сегодня убедился в этом – и отлично знаете французский язык. Откуда, кстати?

– Бабушка преподавала французский.

– А история города?

Артём пожал плечами.

– От деда. Он увлекался и вот – втянул.

– Вот видите, лучше вас мне никого не найти! – обрадовался Дальбан. – У меня уже была одна неудачная попытка с переводом несколько месяцев назад в Париже. До сих пор от девушки не получил ни строчки.

Француз в очередной раз простодушно улыбнулся, а затем, посерьезнев, назвал сумму. Вполне достаточную для того, чтобы Артём вновь потянулся к тетради.

– Сроки?

– Я не тороплю, смотрите сами, как пойдет. Неделю, а то и больше, я точно пробуду в Петербурге, я остановился в «Кемпински» на Мойке. Если возникнут трудности с текстом, можете просто наговорить на диктофон.

Легко сказать – просто наговорить…

– Ладно. Попробую.

– Отлично! Замечательно! – расцвел Дальбан.

– Не жалко отдавать? – Артём показал глазами на лежащую на столе тетрадь.

– Жалко.

Дальбан убрал тетрадь в сумку, а вместо нее достал современную пластиковую папку.

– Я сделал для вас копию, – пояснил он.

Артём поднялся, собираясь уходить. На лице француза промелькнула едва заметная улыбка, но взгляд был цепкий, пристальный.

– Значит, говорите, никаких странных смертей и тайн в нынешнем Петербурге нет? Все осталось в прошлом?

К чему он клонит? Не просто же так спрашивает во второй раз… Впрочем, какая разница.

Дальбан быстрым шагом удалялся в сторону канала. Артём проводил его глазами, сунул папку подмышку и побрел к своему дому.

Две комнаты или, как теперь принято говорить, студии в красивом здании на набережной Фонтанки принадлежали семье Зубаревых еще до революции. Артёму они достались от бабушки – коренной петербурженки. Во время учебы в Университете он частенько оставался ночевать у нее – жаль было тратить время на поездки до Гражданки, где обосновались родители, а после смерти бабушки окончательно перебрался на Фонтанку. В одной студии он жил сам, другую использовал для встреч и визитов.

Диплом историка открывал перед Артёмом не слишком много перспектив. Еще в Университете он понял: скучать в архиве и вдалбливать оболтусам в школе, что Ганнибал, карфагенский военачальник, и прадед Пушкина Абрам Петрович Ганнибал – совершенно разные люди, не для него. А проучившись год в аспирантуре, он махнул рукой и на науку. К этому времени Артём окончательно определился: он хочет быть вольной птицей – делать, что нравится, и работать столько, сколько хочется. Тут и пригодилось отличное знание города и французского языка. Посмотрев, что предлагают турфирмы, он быстренько сообразил несколько нестандартных экскурсий с красивыми названиями и разместил объявление на сайтах, предлагающих услуги иностранным туристам. Цену поставил высокую, тем самым сразу заявив уровень. Нельзя сказать, что клиенты стояли в очередь, но и простоя не было. Весной и летом приходилось трудиться от восхода до заката, а частенько и ночью – туристы обожали смотреть на развод мостов. Зимой работы было поменьше. Иногда, в основном осенью, когда в Питере шли затяжные дожди, на Артёма наваливалась хандра, и тогда он валялся на тахте днями напролет. Родители такой образ жизни не одобряли. Особенно душной была мамина забота с частными и навязчиво-долгими телефонными звонками.

Родители не раз предлагали Артёму продать комнаты, купив на вырученные деньги квартиру в новостройке, но он каждый раз отказывался. Плотно стоящие ряды однотипных коробок где-нибудь в Мурино или на Парнасе его совсем не привлекали. У дома, как и человека, должна быть индивидуальность – характер, история, судьба, не говоря уже о внешности. У здания на Фонтанке все это было. Редкого для Петербурга светлого оттенка, украшенный рустом и полуколоннами, дом помнил двух последних царей и смуту революции, вместе с ленинградцами пережил блокаду, каким-то чудом устояв под обстрелами. До революции здесь жили семьи предпринимателей, чиновников, инженеров. На втором этаже принимал больных модный в те годы доктор. Затем в квартирах появились совсем другие лица, да и сами квартиры стали другими – превратились в огромные питерские коммуналки.

За годы советской власти дом обветшал, облупился фасадом, а затем на него положили глаз нынешние дерзкие и эффективные риэлтеры. Включили в какую-то программу, пробили капитальный ремонт от фундамента до крыши и занялись расселением коммуналок. Постепенно, этаж за этажом, квартира за квартирой, дом превращался в нечто среднее между офисным зданием и апарт-отелем. Вскоре из старых жильцов в бывшей коммунальной квартире остался только Артём, остальные комнаты были выкуплены «эффективными». Но как ни склоняли его родители и риэлтеры к продаже комнат, он не соглашался. Более того, доплатил «эффективным» за ремонт и стал обладателем двух полноценных студий в историческом центре, что для одинокого молодого человека было чрезмерной роскошью.

Для жизни Артём купил тахту и зеркальный шкаф-купе во всю стену – «раздвигающий пространство», как сказал продавец, – обзавелся маленькой кухонкой с барной стойкой вместо стола. Возник вопрос, что делать с бабушкиной мебелью. Себе – не нужно, отдать-продать – жалко. Да и неправильно это – получается, вроде как продаешь память. Впрочем, сомнениями он мучился недолго, уже вскоре его необычное хобби потребовало офиса или кабинета.