Шесть

Первое ощущение – боль. Острая, тупая, ноющая, разная… Раскаленным шомполом она ввинчивалась в левый висок, опускалась к шее и терялась за ключицей. Затем злобной кусачей зверушкой просыпалась в левой руке и, корежа и дергая ладонь, отчаянно впивалась в запястье.

Он открыл глаза.

Темно. Значит, кожух закрыт и…

Мысль оборвалась, он вновь потерял сознание.

Во второй раз он пришел в себя от долгого протяжного звука. Это был стон. Его стон. Боль вернулась и с азартом вцепилась в истерзанное тело. Он попытался шевельнуться, и она тут же ответила ему саднящим нытьем в левой части груди.

Нет, это не перелом, промелькнула в голове догадка, просто нагрузка на сердце из-за нестабильности канала… Но почему же так больно? Стимуляторы давно должны были заблокировать импульсы. Хотя о чем он… Нет уже никаких стимуляторов.

С видимым усилием он повернул голову. Цоколь кирпичной стены с узким подвальным окошком у самой земли, тусклый отсвет далекого фонаря, отражающийся в небольшой зловонной луже. А это что?.. Вернее, кто?

Маленькие цепкие лапки пробежались по шее, длинный хвост хлестнул по лицу, и что-то мягкое уткнулось в его щеку.

Крысы.

Надо подниматься, иначе его заживо сожрут..

Но все, что он смог сделать, – встать на четвереньки, опираясь руками о грязный, осклизлый асфальт, чтобы потом, застонав, рухнуть навзничь.

Крысы ринулись врассыпную, но, осмелев, опять потянулись к человеку.

Мысли путались, расползаясь под надвигающимся забытьем. Еще немного и в памяти не останется ничего. Собрав остатки воли, он перевалился на бок, нащупал в кармане авторучку и нацарапал на ладони шесть имен, пока еще помнил их. Это отняло последние силы, и он в изнеможении откинулся на спину. Хотелось закрыть глаза и провалиться в блаженное забытье, где жернова боли не перемалывают тело. Но нельзя. Никак нельзя – он все еще сжимал в кулаке авторучку. Если он ее потеряет, то погибнет.

Постанывая, он с трудом нащупал карман.

Было еще что-то важное, о чем он никак не должен забыть, но гаснущее сознание оборвало мысль.

В следующий раз он пришел в себя от звуков шагов – шумных, скрипучих.

– А ну пошли отсюда, проклятое отродье! – совсем рядом сердито ворчал старческий голос.

И следом:

– Мужик, ты чего тут разлегся? А ну подымайся!

Чья-то рука тронула его за плечо.

– Эй, ты живой? Идти можешь?

Он почувствовал, как его пытаются перевернуть на спину, поднимают.

Боль. Вернулась, подлюка. Он застонал и открыл глаза. Раскачивающиеся лужи на асфальте. Нет, не лужи, это качается в такт шагов его свесившаяся вниз голова. Шаги скрипучие, чужие, потому что его собственные ноги беспомощно волочатся по земле.

Куда его тащат? Он попытался поднять голову, но картинка перед глазами затуманилась, и он вновь провалился в желанное забытье…

– Пей.

Теплая ладонь придерживает затылок, края кружки касаются его губ.

– Пей, – повторил незнакомый голос. На этот раз женский.

Он выхлебал воду, расплескав часть на грудь, и откинулся на подушку.

– Где я?

Эти два коротких слова получились у него далеко не сразу.

– У хороших людей, а не тех сволочей, что тебя отделали.

Ворчание, в котором чувствуется человеческое тепло и участие.

Приоткрыть глаза не получилось – веки казались неподъемными.

– Спи, – приказал голос.

И он провалился в темноту.

Новое пробуждение получилось совсем другим – более приятным уже потому, что боль убрала от тела свои острые когти, лишь в левом виске ощущался небольшой дискомфорт.

Он потянулся к голове и отдернул руку.

– Не трогай! – раздался окрик. – Биокожа еще не схватилась. И на руке тоже. В больнице напечатали бы кусок твоей шкуры на принтере, да прирастили. Ахнуть бы не успел, как был в порядке, но тут у нас нет больниц. Придется пару дней быть аккуратным.

В дверях захламленной сверх меры комнаты стояла пожилая женщина – седой кукиш на затылке, рваные джинсы, большая, не по размеру, мужская рубашка почти до колен, на ногах разношенные армейские ботинки, а на руке – новенький металлический браслет с плоским экраном. Не похоже на обычные часы, наверняка игрушка посерьезнее. Странный наряд дополняла серая шаль, завязанная на бедрах небрежным узлом.

– Что со мной?

– Синяки, ссадины, сильный ушиб затылка, – ответила старуха. – Еще, похоже, был сердечный приступ, но это не точно, у меня тут не кардиоцентр, а также с мясом вырваны все импланты.

– С мясом?.. – удивился он.

– Почти. Это фигура речи, так раньше говорили. Но обработали тебя до полусмерти. Кто это тебя так?

Кто? Ему тоже хотелось бы знать, кто.

Женщина вопросительно смотрела на него поверх очков. Очки… С диоптриями… Давно забытый за ненадобностью предмет. Надо же, оказывается не всеми забытый.

Он рылся в памяти, но везде была пустота, как если бы он искал в абсолютно пустой комнате. Ухватиться не за что. Чувствуя накатывающийся страх, он встретился с ней глазами.

– Не можешь вспомнить? – сочувственно кивнула старуха, садясь рядом с ним на топчан. – Вот сволочи. Крепко, значит, приложили тебя по черепушке.

Она хотела подбодрить его, и он уже был готов воспрянуть духом, но следующий вопрос вновь сбросил его в пропасть.

– Сам-то ты кто?

– Не помню, – прошептал он.

Изнутри поднялась черная волна паники.

– А что помнишь?

Что можно найти в абсолютно пустой комнате? Он только качнул головой.

– Был бы имплант цел, вмиг бы все про тебя узнали, – вздохнула женщина. – Ну да ничего, придется по старинке. У Томаша есть считыватель генетического кода. Идти сможешь?

Он неуверенно кивнул, глядя на израненную руку.

У него был имплант?.. Что это значит?

– Кстати, хотела спросить, а что это за имена у тебя на ладошке написаны? Ты сам их написал?

Он с удивлением посмотрел на свои руки. На левой ладони действительно в столбик были написаны шесть имен:

Талеб Насонов,

Римма Беккер,

Андрей Тамлин,

Михаил Березин,

Карел Климович,

Елена Ортис.

– Не знаю.

– Куртка твоя в коридоре висит. Я ее почистила немного. И вот еще, из кармана у тебя выпала.

Женщина протянула ему авторучку.

– Спасибо.

Он нерешительно повертел в руках обычную пластиковую ручку, темно-синюю с изображением Петропавловской крепости в лучах заката.

Хозяйка жилища тяжело поднялась, участливо похлопав его по плечу.

– Ладно, не горюй, что-нибудь да придумаем. Отдыхай.

В дверях она обернулась.

– Меня Клавдией зовут. Ты у меня дома, на Волковке. Схожу за дедом Сергеичем, это он тебя вчера приволок, а ты пока поешь. Чай горячий, только чайник вскипятила.

В глубине квартиры громко хлопнула дверь, и он остался один. Вытянул вперед левую руку. На запястье подсыхало нарочито-розовое глянцевое пятно. Как сказала старуха? Эко-кожа? Значит, точно такая же розовая заплатка красуется на его физиономии?

Он откинул одеяло и поднялся с топчана. Его повело в сторону, как будто ноги были чужими. Странные ощущения – словно тело не его. Но ноги – ерунда, разойдутся, главное – чтобы работала голова, а вот на ее счет как раз были сомнения.

Опираясь на спинку стула, он сделал пару осторожных шагов. Боль не чувствовалась, но он знал: она никуда не ушла, затаилась, придавленная аналгетиками. Машинально осмотрел помещение по часовой стрелке, начиная от двери. Удивился себе: откуда это у него – цепкий взгляд профессионала, подмечающий мелкие детали. Несвежие обои на стенах, люстра на пять рожков, застеленный клеенкой стол, стеллажи с книгами. Зеленоватая шеренга томиков Пушкина, следом за ней желтовато-охристый Тургенев, черный Конан Дойл, синий Стивенсон. Издания старые, еще прошлого века. Он снял с полки томик Стивенсона, пролистал пожелтевшие страницы. Память тут же услужливо откликнулась, нарисовав картинку: книжный шкаф с таким же темно-синим собранием сочинений Стивенсона, и его, еще детская рука, тянущаяся за «Черной стрелой», что во втором томе, самом потрепанном от долгого чтения.

Он постарался уцепиться за кончик воспоминания. Подолгу рассматривал иллюстрации, гладил пожелтевшую от времени бумагу, но больше из памяти ничего не выжал. Томик с сожалением вернулся на место.

Еще пара шагов по комнате, теперь уже к небольшому настенному зеркалу.

Оказывается, смотреть в зеркало и видеть в нем незнакомое лицо – это не так забавно, как можно было подумать. Аккуратный ежик волос, наводящий на мысли о силовых структурах, цепкий, настороженный взгляд серых глаз, твердый подбородок, покрытый вчерашней щетиной, крепкая шея. Вид брутальный, даже слишком. И ярко-розовая заплатка на виске. Он впился взглядом в незнакомые черты, но так и не дождался отклика в душе – в зеркале отражался абсолютно незнакомый человек.

За этим занятием его и застал скрип открывшейся двери, впустившей в квартиру Клавдию вместе с невысоким кряжистым стариком. Слух резануло знакомое поскрипывание – значит, вот кому он обязан своим спасением.

– Ну? – бодро рявкнул дед, протягивая руку. – Оклемался?

– Спасибо. Вполне.

Рукопожатие у деда скрипучее, дерганное. Как и походка.

– Протез?

– Смотри-ка, – старик удивленно приподнял кустистые брови. – На слух признал. Он самый, СИ-400, будь проклята та война-подлюка и чертов «Неогаз», поставивший мне это дешевое дерьмо. Многих тогда через мясорубку Северной корпоративной протащило, да мало кто жив остался хотя бы наполовину.

Северная корпоративная? Он наморщил лоб, копаясь в памяти. Слово «война» память четко связывала с Великой отечественной, дальше вроде бы никаких войн не было.

– Вместо благодарности, что кровь проливал, защищая чужое добро в чужой войне, – продолжал ворчать дед, – поставили вот эту китайскую дешевку.

Старик витиевато выругался и внезапно поменял тему:

– Ну, готов, герой?

– Да.

Накинув на плечи протянутую Клавдией незнакомую, но оказавшуюся впору куртку, он вышел из квартиры.

Первые шаги дались с трудом, каждое движение отзывалось болью в подреберье, но на третьем десятке метров он разошелся так, что даже отказался от помощи деда Сергеича.

Как Клавдия назвала это место? Волковка? Что-то знакомое отозвалось внутри. В памяти промелькнули обрывки воспоминаний – высокое светлое здание на пустыре, пропускной пункт с охраной, берег реки, заросший осокой и камышами… Но вокруг все было чужим – приземистые дома с облупившимися фасадами, полукруглые ангары из металлоконструкций, длинные безликие корпуса складов или заводов. Интуиция подсказывала, что этот унылый район он видит впервые, его привычное окружение выглядело совсем иначе. Как именно иначе? А пёс его знает… Свою физиономию ты тоже в какой-то степени сегодня увидел впервые, сказал он себе, а она с собой лет тридцать – примерно так он оценил свой возраст по отражению в зеркале. Так что с домыслами стоит повременить.

Он ненадолго остановился осмотреться, хотя сопровождающие наверняка решили, что он устал. Сзади, чуть правее, виднелись корпуса многоэтажек. Многие из них стыдливо щерились пустыми окнами, другие смотрелись недостроенными ячеистыми скелетами. Интересно, почему строители ушли, оставив их в таком виде? Неужели жилые дома оказались никому не нужны? Далеко впереди поблескивал на солнце купол, накрывающий центр города. Почему-то он был уверен, что видит его впервые. Еще дальше, за куполом, непривычно сверкали голубоватым стеклом небоскребы.

– Передохнул?

Молча кивнув, он двинулся дальше.

Вскоре мрачноватые пятиэтажки, построенные в прошлом, а, может, и позапрошлом веке, остались позади, уступив место бесконечному забору из старых бетонных плит, возле которого ютились собранные на скорую руку из листов пласто-картона торговые палатки. Неопрятные торговцы раскладывали нехитрый товар на собранные из старых ящиков и коробок прилавки.

– Куда мы идем?

– К Томашу.

– Кто это?

– Местный авторитет, – хмыкнул дед. – Думает, что он тут царь и бог, а на самом деле отмороженный на всю голову балбес.

И добавил, с удивлением поглядывая на подопечного:

– А ты, погляжу, быстро оклемался.

Они свернули на грунтовку, ведущую к заброшенному кладбищу. Где-то высоко в кронах деревьев безмятежно чирикали птицы. Городские запахи – бензина, нагретого солнцем асфальта, мусора и нечистот – больше не чувствовались. Пахло землей и свежей листвой, сквозь которую смутно проглядывали выкрашенные в зеленый цвет купола. Краска давно облупились, проиграв ржавчине. Желтые стены зияли серыми проплешинами штукатурки. Можно было подумать, что здание давно заброшено, однако между куполами в окружении «глушилок» прятался самодельный ретранслятор высокоскоростной связи, рядом с которым пристроился крупнокалиберный пулемет непривычной конструкции.

Не доходя до дверей бывшей церкви, дед остановился. Порылся в карманах куртки, достал фляжку и, сильно запрокинув голову, приложился к горлышку. Утер рукавом губы и буркнул Клавдии:

– Иди ты, я здесь подожду.

– И то правильно, – женщина согласно кивнула и добавила, глядя на подопечного: – Не ладят они с Томашем, как сойдутся вместе, так вечно ругаются.

– Из-за чего?

– Прошлогодний снег делят. Отрыжку войны. Только чего уж теперь-то кулаками махать.

Клавдия с видимым усилием надавила на тяжелую металлическую дверь, и та с тягостным скрипом отъехала в сторону. Женщина шагнула в открывшийся проем.

– Подожди здесь, – велела она, исчезая за ворохом грязного брезента, свисающего до пола.

Минуты ожидания в темном «предбаннике» тянулись бесконечно, любопытство взяло верх, и он откинул завесу.

Наверное, когда-то здесь было красиво – позолота, узоры на стенах, фрески на потолке, но сейчас от позолоты не осталось и следа, вместо фресок на сероватых сводах темнели смутные пятна. Косые лучи солнца, просачиваясь сквозь давно не мытые оконные стекла, прочерчивали на грязноватом бетонном полу длинные светлые полосы. Вдоль одной стены громоздились неровные штабеля ящиков и коробок, наспех прикрытые ворохом мутного полиэтилена. Вторую половину зала скрывали свисающие с потолка куски брезента.

Он сделал несколько шагов вперед. Нагнулся к открытой коробке…

Опасность!