© Дмитрий Гавриленко, 2021

ISBN 978-5-0055-7881-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТ АВТОРА

Семнадцатилетним студентом Суражского педагогического училища я отправил почтой свои стихи в Москву известному поэту, литературоведу, профессору Литинститута имени М. Горького Льву Озерову. У меня почти не было надежды на отклик маститого писателя. И тем не менее ответ не заставил себя ожидать. Не просто письмо, а крепкая серая книжечка с избранной лирикой и дарственной надписью под портретом: «Дмитрию Гавриленко на добрую память от автора». Размашистая, округлая подпись сделана синим стержнем шариковой ручки. У меня же сохранилось впечатление, что поэт подписался по старинке, гусиным пером. Быстро выведенные буквы как будто представились живым ощущением связи с неувядающим, цветущим садом русской классики. Строгих её традиций я старался придерживаться и в собственном творчестве, которое сполна отразило не только личные, но и общественные потрясения, переполошившие всех.

Чернобыльский венок

Имя сей звезде полынь; и третья часть вод

сделалась полынью, и многие из людей умерли

от вод, потому что они стали горьки.

(Новый завет, Откровение Святого

Иоанна Богослова, гл. 8, ст. 11)

1

 
Воскресшие мгновенья бытия
Приблизились, и время их – настало.
Не будет мне ни жизни, ни житья,
Когда на жизнь пожалуюсь устало.
 
 
Когда скажу, что впереди – стена,
А за стеной – пространство из бетона.
Хоть вылези из кожи, но должна
Пробиться речь из вечного затона.
 
 
Сквозь прах и страх решительность моя
Решительна, как риск проводника, —
Вот главное среди других мгновений.
 
 
Шипя, ползёт из пояса змея,
И цель её – прервать наверняка
Четырнадцать печальных откровений.
 

2

 
Четырнадцать печальных откровений —
Не много ли печали над землёй,
Проснувшейся, веселой и весенней,
Пропахшей и духами, и смолой?
 
 
Я против умолчанья о грядущем,
Я против светлых сказок о былом.
Родители под чернобыльским душем
Махнули, словно ангельским, крылом.
 
 
Как тень, лежу; как пень, не понимаю
Что надо мной не ветер, а беда,
Тяжёлая, чугунного литья.
 
 
Подарок скорбный к Пасхе, к Первомаю
На судные и трудные года
В момент от пробужденья до бритья.
 

3

 
В момент от пробужденья до бритья
В себе и то не сможешь разобраться,
Не отличишь восторга от нытья.
Отца в дому от собственного братца.
 
 
И в небе, и в окне – полурассвет,
Вот-вот он запоёт и нечисть сгинет,
Нескромным жестом передав привет
Той женщине, что выглядит богиней
 
 
Косой-косой, а за людьми следит,
Как фарой, освещая каждый миг
Без приглашений и благословений.
 
 
А рядом с нею лишь крутой бандит —
Больной реактор, что весну настиг.
Поднял до неба пыль гигантский веник.
 

4

 
Поднял до неба пыль гигантский веник,
Замёл родные души ни за грош,
И в длинной череде исчезновений,
Хоть плачь, ты ничего не разберёшь.
 
 
Невидимые бойкие частицы,
Как пули, вдруг увидевшие цель, —
Всех тех, кто перед Пасхою постится
И не постится, – взяли на прицел.
 
 
Теперь и при желанье не забуду,
Как видел всё и оставался слеп
В напасти, что летела напролом.
 
 
Мать расставляет чистую посуду,
На полотенце водружает хлеб;
Родители за праздничным столом.
 

5

 
Родители за праздничным столом,
Горит перед иконою лампада,
И в комнате торжественно-светло,
И за окном – как в пору листопада.
 
 
Христос воскрес? Воистину воскрес!
Яйцом крутым скатилось воскресенье,
И засияло царственно окрест,
И стало красным людям во спасенье.
 
 
Родители – друг друга обнимать.
Весь мир боготворя, растёт заря
В огромное яйцо из красной пыли.
 
 
Святыми кажутся отец и мать,
И три перста – как три богатыря.
А бывший мирный атом чернобылит…
 

6

 
А бывший мирный атом чернобылит,
Ему святыни наши нипочём,
И норов необъезженной кобылы
В готовности быть быстрым палачом.
 
 
И микромир, и в нём аплодисменты
Беззвучные, ну а слышны везде.
Эксперименты – это экскременты,
В тяжёлой затонувшие воде.
 
 
Не щит нам аварийная защита,
Трещит реактор, в небе столб огня,
Горит графит – пылает окоём.
 
 
И с той поры в единый блик отлита
Аварии кромешной беготня,
И Пасха, и весна в саду моём.
 

7

 
И Пасха, и весна в саду моём
В селе невинном, скромном и красивом,
Не праздновали весело вдвоём,
Не восхищались древним-древним дивом.
 
 
Не целовались. Ведомое им
Для остальных окутано покровом.
Мы на пиру, спокойные, сидим,
А что летит над нашим тихим кровом?
 
 
Шумит ли огнедышащий дракон?
Раскрыл свои двенадцать пастей змей?
Чудовища все небо закупили?
 
 
Едим и пьём, и веку испокон
Те, кто пьянее водки и трезвей,
Не расцвели, а просто жили-были.
 

8

 
Не расцвели, а просто жили-были
В любимой мною с детских лет избе,
О прошлом ничего не позабыли,
О будущей не ведали судьбе.
 
 
Какие силы и какие стили!
Какое буйство крови на заре!
Родили, и крестили, и растили
Село когда-то при монастыре.
 
 
Вокруг раскол, разруха-завируха…
Коварные, они со всех сторон
Вели на монастырь за ратью рать
 
 
И прятались трусливо друг за друга,
Услышав, чем народ вооружён.
Как нелегко всё это вспоминать!
 

9

 
Как нелегко всё это вспоминать!
Звон кос, и топоров, и звук молитвы
Оставили на местности печать
Жестокой и незавершенной битвы.
 
 
И жили много лет лицом к лицу
Раскольники, противники раскола.
У каждого по своему крыльцу,
Но лишь один учитель, как и школа.
 
 
Везде Отец, и Сын, и Дух Святой,
И мать везде – о ней не забывать! —
Она одна покой в сердца приносит,
 
 
Всегда своей Пречистой простотой
Благословляя пищу и кровать,
Красавицу просторов русских – осень.
 

10

 
Красавицу просторов русских – осень,
Беспомощную, видел я в окне.
Дарила ослепительная просинь
Остатки радиации стране.
 
 
Попробуйте рукой, глазами троньте!
Вон океан, а где же берега?
Отец-солдат на всём великом фронте
Надёжно видел каждого врага.
 
 
И потому он одержал победу,
А тут и растерялся, и притих,
И заболел и, как огонь, погас.
 
 
За ним пошла и мать моя по следу.
Остался мне от грустных дней лихих
Один коварный миг, кровавый час.
 

11

 
Один коварный миг, кровавый час,
Преследует меня с упорством диким,
Он глубину сознания потряс
Нечеловечески-ужасным ликом.
 
 
Лишиться сразу милых лебедей
И преданных друг другу, и красивых,
В беде застрявших, словно в лебеде,
А ждали их и яблони, и сливы.
 
 
Я молча над могилами стоял,
Над солнцем яркокрылым и домами
Под соснами, где хорошо дремать
 
 
Крестам рядком, ни капли не таясь.
Но что-то в глубине души сломали,
Похоронивши и отца, и мать.
 

12

 
Похоронивши и отца, и мать,
Я стал другим и многое отринул.
Их опыт жизни не перенимать,
У них забрали птицу и скотину.
 
 
Потом свезли за тридевять земель
Односельчан, а кладбище осталось.
Среди крестов теперь поёт метель,
Но в бесшабашности слышна усталость.
 
 
Накрыла чернобыльский след зима,
А он блестит из-под сугробов лет,
Коварный, грязный свет его несносен
 
 
В тишайшем уголке, где закрома
Спокойствия и вечности билет
На кладбище среди зелёных сосен.
 

13

 
На кладбище среди зелёных сосен
Видны в снегу роскошные цветы,
Которых цвет естественен и сочен,
И кровь из них сочится на кресты.
 
 
Длинна она, последняя квартира,
Красна, как угольки в седой золе,
И шепчет мне, что тайны микромира
Таинственнее прочих на земле.
 
 
И кажется, что здесь торчат антенны,
И явственны безмолвные слова,
И несомненна эта связь для нас.
 
 
А мы на белом свете несомненны?
Там, где горчит засохшая трава,
Я плакал так, как плачу я сейчас.
 

14

 
Я плакал так, как плачу я сейчас.
Да будут грозы, слёзы не напрасны!
Мой тихий, мой родной очаг погас,
Но он живёт, по-прежнему прекрасный.
 
 
Мне от него по-прежнему тепло,
И в этом главный смысл родного дома.
Царапнул сердце, словно гвоздь стекло,
Незримый враг, что вырос, как истома.
 
 
Набедокурил здесь и не ушёл,
А спрятался в расселины и щели,
Как водяная тонкая струя.
 
 
Жена накрыла к годовщине стол,
И за него со мною рядом сели
Воскресшие мгновенья бытия.
 

15

 
Воскресшие мгновенья бытия —
Четырнадцать печальных откровений.
В момент от пробужденья до бритья
Поднял до неба пыль гигантский веник.
 
 
Родители за праздничным столом,
А бывший мирный атом чернобылит.
И Пасха, и весна в саду моём
Не расцвели, а просто жили-были.
 
 
Как нелегко все это вспоминать:
Красавицу просторов русских – осень,
Один коварный миг, кровавый час.
 
 
Похоронивши и отца, и мать
На кладбище среди зелёных сосен,
Я плакал так, как плачу я сейчас.
 

1988

Бальный венок

Я была единственной поверенной

его огорчений и свидетелем его слабости,

так как он был в отчаянии от того, что по-

покидает Одессу, в особенности

из-за некоего чувства, которое разрослось

в нём за последние дни, как это бывает.

Княгиня В. Ф. Вяземская

1

 
Закончился роскошный листопад,
Шептал, шуршал и в небесах растаял.
Морские волны всё ещё не спят,
Катясь легко, как истина простая.
 
 
Не спит, а дремлет суматошный сад,
На листьях перепревших вырастая.
Закат к морозу красен, полосат,
Лихих карет спешит к подъезду стая.
 
 
О, сколько быстроногих щеголих
Степенно по ступеням в дом вошли
При родственнике, важно разодетом!
 
 
Лакеи, кланяясь, встречают их;
С мелодией от ноты соль-земли
Зашелестели платья над паркетом.
 

2

 
Зашелестели платья над паркетом
Колоколами пёстрыми в кругу,
Как на лугу букеты пляшут летом
Среди травы, согнувшейся в дугу.
 
 
Открылась дверь – вошла Елизавета,
Обворожив покорного слугу.
Мне кажется: достойнейшим приветом
Мгновенье это в сердце берегу.
 
 
Ей тридцать лет, полна очарованья,
Она, как день июньский, хороша;
Брильянты разноглазые слепят.
 
 
Он – кладезь и огня, и дарованья.
Избыточно горит его душа:
Прекрасна дама с головы до пят.
 

3

 
Прекрасна дама с головы до пят.
Давно ли из родительского дома
Увез её сиятельный солдат
Своей женой – желанной, незнакомой?
 
 
Как молода она! От прошлых дат
В груди растёт приятная истома.
Так было с нею десять лет назад,
Сгоревших на ветру сухой соломой.
 
 
Кокетливость подарит ей Париж,
Родители – и рост, и красоту
С белоцерковским розовым рассветом.
 
 
И вот сейчас ты радостно паришь,
По-прежнему в негаснущем цвету,
Воспета восхитительным поэтом.
 

4

 
Воспета восхитительным поэтом,
Осталась непреклонна и горда,
А в сердце, свежим чувством разогретом,
Воздушные воскресли города.
 
 
Здесь адюльтер совсем не под запретом,
И в доме губернаторском, когда
Он щёлкнет еле слышно шпингалетом,
То прозвучит в губернии всегда.
 
 
Распахнуто окно – идёт любимый,
И распростёртые объятья ждут:
Порывы юности вернутся вспять.
 
 
Но лучше, если сблизит вальс, поднимет,
Закружит вас на несколько минут…
Деревья вековые сладко спят.
 

5

 
Деревья вековые сладко спят,
А Пушкин окрылённый с нею рядом.
Встречается прозрачный, долгий взгляд
С прозрачным и красноречивым взглядом.
 
 
И дам, и кавалеров – как опят,
То пляшут пары, то идут отрядом.
Их пёстрый, длинный кружевной наряд
Похож на змейки с несмертельным ядом.
 
 
Поэт чудесным локоном сражён,
И бьющимся, и вьющимся на лбу,
Когда графиня медлила с ответом.
 
 
Все ждут беспечный танец котильон,
Где выберут партнершу – не судьбу,
И всё-таки волнуются при этом.
 

6

 
И всё-таки волнуются при этом
Предчувствии избранницы своей,
А бал плывет мазуркою-балетом
Всё грациозней, бойче и быстрей.
 
 
Элиз жива традицией, заветом
Из русско-польских смешанных кровей,
Богатством предков, добрым их советом,
Приветливостью, красотой бровей.
 
 
Как древность рода Пушкина чарует!
В причудах танца ценит он задор
И за него намерен ставить пять.
 
 
Он даму взял на грудь, он озорует,
Шепнув куплет про волю и простор, —
В шикарном зале блеск и шум опять.
 

7

 
В шикарном зале блеск и шум опять,
И парам до друг дружки мало дела.
Поэт от счастья целый мир обнять
Желал душой, которая запела.
 
 
Его восторг не выкрасть, не распять;
Она певца отметить захотела
И этому стремлению – сиять
Сиятельным особам без предела.
 
 
Здесь море кружев, шёлка и цветов.
Графиня в белом платье на виду
Любуется своим одесским светом.