Серия «Фантастический боевик. Новая эра»

Выпуск 86

© Дмитрий Дашко, 2025

© Александр Самойлов, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Пролог

19 июня 1881 года, поместье лорда Эшкомба (округ Уэст-Йоркшир)

Дверь, ведущая в комнату малютки Констанции (хотя малюткой в доме её звали скорее по привычке – в прошлом месяце дочери лорда от первого брака исполнилось семнадцать, и она уже была помолвлена), с треском распахнулась.

Лорд Эшкомб – высокий, чуть полный мужчина в том возрасте, который принято считать расцветом мужских сил и возможностей, вылетел из комнаты дочери подобно пробке из бутылки шампанского, едва не сбив с ног горничную – Агнес Флайт.

Уже шесть поколений Флайтов не за страх, а за совесть прислуживали в этом доме, мужчины – в качестве дворецких и лакеев, а женщины – как горничные, портнихи и прачки, но никто и никогда прежде не видел представителя славного рода Эшкомба в таком раздрае чувств.

Как позже заявила Агнес на допросе: «На лорде Эшкомбе в тот миг лица не было».

Хлопнула ещё одна дверь, на сей раз в кабинете.

Хозяин поместья мог пропадать в нём сутками, особенно после той ужасной истории с пропажей и гибелью его младшего сына от второго брака Уильяма. Два года назад трёхмесячный Уилл – любимец отца и матери, исчез из своей колыбельки, его нашли только на утро следующего дня, в саду, с перерезанным горлом.

Полиция, как всегда, показала себя только с худшей стороны.

Это был сущий кошмар для всех Эшкомбов.

Лорд буквально в один день поседел, его роскошная тёмная шевелюра приобрела пепельный оттенок, молодой ещё и некогда полный сил мужчина разом осунулся и постарел на добрый десяток лет.

Ещё более трагичные перемены стались с его супругой – матерью маленького Уилла. Несколько месяцев она не вставала с постели и не желала никого знать.

Два долгих года, которые могли показаться для Эшкомбов вечностью, семья зализывала раны, приходила в себя.

И тут – новый удар: тяжёлая болезнь Констанции, которая вдруг начала обильно кашлять кровью.

Консилиум лучших врачей Англии вынес вердикт, больше похожий на смертный приговор.

Отец категорически не пожелал в него верить, этим вечером он направился в опочивальню дочери, чтобы приободрить Констанцию и поднять дух. Всё-таки в ней текла благородная кровь Эшкомбов, и никто из них не сдавался ни при каких обстоятельствах.

В течение долгих часов за плотно закрытыми дверями комнаты шёл их разговор, после которого глава дома и выскочил мрачнее тучи.

Он заперся в своём кабинете, достал из бара бутылку любимого виски, плеснул на два пальца в стакан, выпил одним махом, а потом сел за письменный стол, положил перед собой несколько чистых листков бумаги, взял самое острое перо и, макнув кончик в чернильницу, принялся быстро писать каллиграфическим почерком, коим славились Эшкомбы. Письмо его предназначалось шеф-констеблю Лидса – третьего по населению города Англии и первого, что касается всего остального, в Уэст-Йоркшире.

Адресатом следующего письма стала редакция одной из газет.

Лорд снова налил себе виски – на сей раз щедро, до краёв, и одним махом отправил всю порцию в рот, даже не покривившись от отвращения.

Немного посидев, обхватив сильными руками седую голову, он принял самое важное и последнее в своей жизни решение.

Выдвинув ящичек стола, лорд Эшкомб достал тщательно смазанный револьвер, забил весь барабан патронами, поднёс дуло к виску и нажал на спусковой крючок.

23 июня 1881 года, кабинет шеф-констебля Лидса (округ Уэст-Йоркшир)

Только у себя на работе шеф-констебль Лидса – полковник Уилкинс мог предаться любимому пороку: курению трубки. Дома за его привычками с маниакальной тщательностью следила жена.

Начитавшись медицинских журналов, что денно и нощно трубили о вреде курения, она делала всё, чтобы из дома бесследно исчезал купленный в магазине братьев Коуп их фирменный табак Cut Cavendish, который так любили английские простолюдины (солдаты, моряки, портовые грузчики, разнорабочие) и… главный полицейский Лидса.

Лишь в своём кабинете Уилкинс снова чувствовал себя человеком, которому необязательно вести себя подобно мелкому воришке в лавке, вечно, как говорят в их среде, «быть на стрёме» и пугаться каждого звука.

Только сегодня даже табак был не в радость. Уилкинс выглядел на редкость озабоченным, и эта озабоченность портила всё удовольствие.

– Скажите, Итан, неужели ничего нельзя сделать? – спросил шеф-констебль.

– Что вы имеете в виду, сэр? – удивлённо поднял правую рассечённую бровь Итан Беллинг, его правая рука, суперинтендант полиции Лидса.

– Боже мой… Неужели непонятно?! Как-то поубавить этот скандал, что ли… – задумчиво произнёс Уилкинс, пожёвывая деревянный мундштук курительной трубки. – Сейчас он решительно не к месту.

– Боюсь, это просто невозможно, – вздохнул Беллинг. – Письмо лорда Эшкомба попало в газеты и вызвало там сущий переполох. Те, кто ещё буквально два года назад втаптывал в грязь сержанта Лестрейда, вдруг заговорили о нём в восторженных тонах. Почитать «Дейли ньюс», так во всём Лидсе, да что там Лидс – далеко за его пределами! – никогда не было никого смышлёнее этого рыжего дурака!

– Тем не менее этот рыжий дурак оказался прав на все сто, когда заявил, что малолетнего сына лорда Эшкомба, как там его…

– Уильяма, – подсказал суперинтендант.

– Точно, малыша Билла… В общем, рыжий Лестрейд был прав и утёр нам всем нос, когда объявил, что пацана в порыве ревности зарезала его же сводная старшая сестрица.

– Констанция, сэр.

– Я помню, как её зовут, – нахмурился Уилкинс. – Два года назад Лестрейда заклевали и сам лорд, и пресса…

Беллинг хотел было добавить «и мы», но вовремя передумал, промолчав.

– Кто только не вытер ноги о сержанта, – продолжил шеф-констебль. – А лорд Эшкомб сделал всё, чтобы мы с позором выгнали Лестрейда.

Про детали можно было не упоминать. Беллинг был посвящён в происходившее. Лорд тогда подключил к делу все связи, а они у него были весьма обширные. С Уилкинсом приватно разговаривал большой чиновник из министерства. И разговор этот ещё сильнее закопал бедолагу Лестрейда.

– С другой стороны, нас можно понять: у Лестрейда не было никаких улик, только голословное утверждение, что убийца – Констанция, которая приревновала братца к родителям. Никто другой, по его мнению, не мог выкрасть ребёнка из его спальни и беспрепятственно вынести в сад, чтобы там прикончить… Он утверждал, что такая глубокая рана на горле должна была оставить следы на одежде убийцы, и, когда узнал, что какая-то из ночных рубашек Констанции исчезла, впал в такое неистовство, что велел арестовать девочку! – пустился в не самые приятные воспоминания Беллинг.

– Да уж… Лорд Эшкомб пришёл тогда в бешенство… А теперь, когда его собственная дочь на смертном одре призналась в убийстве брата, не нашёл ничего лучше, как отправить письмо нам и в газеты, а сам свёл счёты с жизнью, – мрачно резюмировал шеф-констебль. – Теперь пресса шумит, требует восстановления справедливости по отношению к Лестрейду.

– Но что мы можем сделать для него, сэр?

– Мы?! Если честно, мне не очень-то нужен в Лидсе какой-то сержант-зазнайка, будь он хоть и три тысячи раз прав! Ему же сразу сказали и вы, и я: Джордж, не лезьте в бутылку, не будьте таким принципиальным… Во всём, что с ним приключилось, виноват только он сам!

– Согласен, сэр! Только газетчики всё равно с нас не слезут! – осторожно заметил Беллинг. – Дело-то громкое и шумное… Под угрозой репутация полиции всего округа! Мы должны что-то предпринять, как-то загладить свою вину перед Лестрейдом, даже если эта вина мнимая…

– Пропади они пропадом эти грязные писаки! – вспыхнул как спичка и тут же успокоился Уилкинс. – К счастью, появилась отличная возможность сплавить Лестрейда с глаз долой и при этом восстановить наше честное имя!

– Что за решение, сэр?! Не будет ли наглостью с моей стороны узнать детали?

– Не будет, Итан! Считайте, хоть тут нам немного повезло.

– Даже так…

– Именно. Скотланд-Ярд очень заинтересовался нашим рыжим недотёпой. У полковника Хендерсона как раз образовалась вакансия инспектора в штатском, и он очень хочет забрать Лестрейда к себе, в Лондон. Обещает жалованье – целых сто двадцать фунтов в год…

Беллинг нервно сглотнул. Сто двадцать фунтов в год – хорошие деньги для полицейского. Даже для заместителя шефа-констебля в Лидсе.

– Кстати, а этот Лестрейд… Где он сейчас? – спросил шеф-констебль.

– Боюсь, что по-прежнему в психушке, сэр, – осторожно выдавил из себя Беллинг.

2 июля 1881 года, Бедлам – Бетлемская королевская больница (Лондон)

– А у вас здесь неплохо, – простодушно протянул Беллинг, ёжась от сырости. – Ухоженный сад, клумбы, цветочки, газон подстрижен, птички поют… И кажется, это единственное место во всём Лондоне, где нет проклятого тумана.

– Так вам у нас нравится? Хотите, обследую вас, и, кто знает – вдруг у вас появится возможность ещё долго наслаждаться пением здешних птиц и отсутствием тумана?

Беллинг вздрогнул.

– Доктор…

– Доктор психологии Чарльз Гиз, к вашим услугам, – склонил голову невысокий сухопарый джентльмен, облачённый в тёмный узкий сюртук. – Вы же – суперинтендант полиции Лидса Итан Беллинг… Мне успели доложить. И не принимайте близко к сердцу мои слова насчёт обследования… Мы оба – разумные люди и понимаем: это была шутка.

– Конечно-конечно, – произнёс Беллинг не самым уверенным тоном.

– Что привело в нашу обитель человека вашей профессии? Хотите, чтобы я вас проконсультировал? Ваши коллеги из Скотланд-Ярда и полиции Сити регулярно наносят мне подобного рода визиты.

– Быть может, в другой раз, – сказал Беллинг. – Вы ведь лечащий врач Джорджа Лестрейда?

– Если вам это сказали в больнице, значит, так оно и есть, – улыбнулся Гиз. – Кстати, Лестрейд тоже полицейский из Лидса… Кажется, сержант…

– Бывший сержант, – поправил Беллинг. – Я приехал сюда по поручению начальства. Оно хочет узнать, как идут дела у нашего бывшего коллеги…

– Похвально… Лучше поздно, чем никогда. Вы, кстати, далеко не единственный, кто интересуется Лестрейдом в последнее время. У меня было много гостей…

– Газетчики? – догадался Беллинг.

– Разумеется. Слетелись как стервятники!

– Что вы им сказали? – напрягся Беллинг.

– Только то, что и был должен… Сказал, что не имею права обсуждать пациентов. Врачебная этика… – гордо провозгласил Гиз.

– Приятно иметь дело с настоящим джентльменом…

– В первую очередь – с профессионалом!

– Верное замечание. А что скажете мне?

– Только то, что не сможет повредить пациенту. Не будь вы из полиции, я бы, скорее всего, даже не стал с вами говорить.

– Хорошо… Мы очертили границы дозволенного. Скажите, доктор, как он?

– Он… – Гиз задумался. – Примерно месяц назад я бы дал вам более чёткий ответ.

– За этот месяц что-то изменилось?

– Да. Лестрейд стал… другим.

– Что это значит? – удивился полицейский. – Он что – теперь нормальный?

– У этого термина довольно широкое и абстрактное толкование, но я догадываюсь, к чему вы клоните, – хмыкнул врач. – Опираясь на общее представление, Лестрейд – нормальнее нас с вами вместе взятых.

– Серьёзно?

Гиз кивнул.

– У меня большой опыт работы. Но я ещё не наблюдал столь резких перемен в человеке.

– Чем же были вызваны столь разительные перемены?

– Где-то с месяц назад у Лестрейда случился приступ. Он оказался на грани между жизнью и смертью, причём в какой-то момент мне казалось, что к смерти гораздо ближе. И, что хуже всего, по вине больницы…

Беллинг удивился.

– Вы спокойно говорите об этом мне – постороннему для вас человеку? Да ещё и полицейскому…

– Мне нечего скрывать. Я – джентльмен. Я всегда пытаюсь быть честным перед собой и людьми. Честь мундира и больницы не стоят человеческой жизни. Один из наших санитаров перепутал лекарства… – голос Гиза понизился. – Лекарство по ошибке дали Лестрейду. Произошёл приступ. Лестрейд выкарабкался, но…

– Но?

– Потерял память.

– Ужас!

– В этом как раз нет ничего удивительного. Такое бывает. Его словно отбросило на много лет назад, в детство… Он многое забыл и порой удивлялся самым элементарным вещам. Как будто его личность стёрло…

– Вы меня пугаете, доктор…

– Могу предложить успокоительное?

– Только не из рук того санитара, который перепутал лекарство, – хмыкнул Беллинг.

Лицо Гиза стало серьёзным.

– Этот человек у нас больше не работает.

– Слава богу.

– И нашему директору… Но вернёмся к господину Лестрейду. Со временем всё прошло, и он резко пошёл на поправку. Мне было бы лестно полагать, что всему виной выбранный курс лечения… Но… почему-то кажется, это не так, – взгляд доктора стал грустным. – Иной раз при общении с Лестрейдом я решительно не понимаю, кто из нас пациент, а кто – врач… Его речи полны здравого смысла, мысли порой вызывают восхищение смелостью, поступки – обдуманностью. В последние недели он много и запойно читает.

– Книги?

– Газеты. Причём его интересует всё: от «Таймс» до «Панча». И ещё немаловажная деталь: у него вдруг прорезалось любопытство. Порой он задаёт такие странные вопросы, что я диву даюсь – откуда это в нём? И зачем?

– Наверное, затем, что всё это может ему пригодиться на его новом месте службы – в Скотланд-Ярде. Господина Лестрейда придётся выписать, причём максимально быстро.

– Что значит – максимально быстро?

– Сегодня, – твёрдо объявил Беллинг. – У меня с собой все необходимые бумаги.

10 декабря 2024 года, Санкт-Петербург (Россия)

Тёплый свет пятирожковой люстры озарил маленькую комнату, обставленную по-спартански: здесь не было даже телевизора, почти всё пространство вместо него занимали книжные шкафы.

Диван-раскладушка, покрытый уютным клетчатым пледом, который дед называл «шотландским», письменный стол, за ним он много и часто работал. Даже сейчас на столе лежал разобранный дверной замок и какие-то непонятные запчасти.

После выхода на пенсию дед постоянно что-то мастерил, переделывая и подстраивая вещи под себя.

Та же настольная лампа – типичный представитель Made in China – его стараниями, может, и приобрела вид крайне «колхозный», зато теперь была способна служить веками. Знай только меняй лампочки.

– Знаешь, мне будет его не хватать, – грустно произнесла Ольга, красивая женщина тридцати лет.

Она была матерью троих детей, но при этом сохранила изящную девичью фигуру.

– Мне тоже будет не хватать Максима Ивановича, – кивнул её муж. – Сама понимаешь – таких больше не делают. Кремень был, а не мужик! В главке о нём до сих пор легенды слагают. Кстати, Оль… меня просили принести его фотографию для музея полиции… Ты не против – если я возьму эту?

Он показал на висевшее на стене выцветшее фото, на котором широко улыбался Максим Иванович Орлов, её дед… вернее, дедушка, в далёком прошлом ветеран войны, генерал-майор милиции, затем почётный пенсионер и прочая, прочая, прочая, а для неё… пожалуй, самый любимый человек на свете. После мужа…

– Конечно. Он тут здорово получился, – кивнула она. – Молодой, красивый, хоть и постарше тебя.

– Сколько ему тогда было?

– Сорок пять… Как раз полковника дали.

– С ума сойти – полвека прошло, – покачал головой муж.

– Больше. Пятьдесят шесть лет, – поправила Ольга. – Дед всегда мечтал прожить больше века. И у него получилось. А теперь его нет уже целых сорок дней… И мне очень грустно.

Она сняла со стены фотографию, погладила и прижала к груди.

– Эх, дедушка-дедушка! Ну почему ты не загадал себе ещё столько же лет жизни…

– Считаешь, от него это зависело?

– От дедушки? – удивилась она. – Конечно… Он всегда держал слово.

Муж внимательно посмотрел на Ольгу.

– А ты очень похожа на него. И не только внешне.

– Знаю, – улыбнулась она. – И очень этим горда.

2 июля 1881 года, Бедлам – Бетлемская королевская больница (Лондон)

– Джордж Лестрейд… Мистер Лестрейд, я к вам обращаюсь….

Я поднял взгляд на массивную железную решётку. За ней, в коридоре, стоял мой эскулап – доктор Гиз. В сущности, не самый вредный тип из тех, что встречались на моём (или уже не моём – пока не знаю, как сказать правильно) жизненном пути.