Капля сгустка крови из носа бомбой летит перпендикулярно земле и попадает прямо на четырехметровые бинты плотно сжавшие мои кисти. Плотно так, что пальцы поддаются неестественной дрожи. Кровь расползается по бинту и превращается в овалообразное пятно розового цвета. За первой летит вторая, третья и четвертая капля, потом на какое-то время кровь останавливается. Правый бинт уже полностью красный и влажный. Это пятый провальный бой подряд за этот год – признак тлеющей в костре моей 20-ти летней карьеры в профессионалах.

Пятнадцать минут назад меня вырубил 6 дюймовый 176 фунтовый коротконогий мексиканец с железо-бетонной челюстью папуаса и длиннющими проводами-руками. Тупой как пень с здоровенными гайками вместо кулаков он был действительно хорош. Хорош – то есть лучше, чем я.

Сколько раундов мы протанцевали в обтянутыми канатами четырехугольнике точно сказать не могу. Первый был за мной. Это точно. Я был прекрасен в своих движениях, перебирая шустрые ноги из угла-в-угол ринга. В детстве мать меня отдала на гимнастику, где девчонки пытались сделать из меня такую же как они девчонку с умениями садиться на шпагат и делать «мостик», с шпагата переходить на «мостик», и, с «мостика» переходить на шпагат обратно. А в черством мужском поединке всегда выигрывает тот, кто