– Я думаю, как хорошо было бы то, что написал бы Маяковский после самоубийства, – сказал он так, словно посмертное сочинительство – самое простое дело. – Как много лишнего осталось бы за бортом, какой был бы чистый звук. Как его ничто не волновало бы, кроме главных вещей. Я уверен, что после смерти все вообще писали бы лучше, потому что нечего больше бояться. Но после самоубийства – это, должно быть, совсем особенное. Ведь мы все с этого начинаем. Кто не убил себя – тот не может ничего написать.
И он почему-то в упор посмотрел на Шелестова – у того мороз пробежал по шкуре.
– Каждому надо убить себя, – повторил он грозно, или Шелестову показалось? – Я напишу когда-нибудь про самоубийцу. Как бы мы все писали, боже мой, если бы убили себя… И как бы мы жили. Только тот стал человеком, кто написал себя заново, поверх вычеркнутого…