Корректор Эсмира Травина

Редактор Сергей Герасимов

© Дмитрий Близнюк, 2021

ISBN 978-5-0053-4468-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

лето – едкая капля канифоли

с горячего паяльника, кто-то соединяет

какие-то металлические усики в моем мозгу.

сегодня я буду думать сквозь все.

сквозь время, пространства, материю, идеи,

сквозь парк, кулиничи и зеркальную струю,

сквозь любимую женщину

с оранжевым веером.

* * *

подгнившие персики заката, ее губы со вкусом пудры,

урфинджюс деревенской тишины,

просверленный дрелью тягучего «му-у-у».

надень же свой вечерний голос,

будто все у нас хорошо – ласковый, драгоценный,

как золотая кайма на чашке из детства.

успокой.

двухметровый черный пудель смотрит в окно

или это шелковица вошла в наш дом

и уселась на диван, уперлась ветками в нас?

мы зачали друг друга, эти миры.

полуголая, в одних колготках, ты стоишь у окна,

свет выключен. эйфелева женщина,

накинь на себя мятную мантию текучих огней.

выделяемся на синеве ночи, мы —

как следы зубов на спелой сливе.

кошка тумана вылизывает тощих дрожащих котят.

мороси и деревья растворяются,

растворяются, растворяют

легким движением пера.

арфа гардин, и ты медленно перебираешь

волны, как струны. вот я и пришел.

наша связь – земная, неземная,

и сумрака сиреневый кенгуру.

и мы в сумке, обнявшись, не спим —

головастики миров. и желтая жаба луны

лопает всех…

* * *

летний дождь —

идиот неба —

сиреневый, прозрачный,

жует луковицу. прозрачные листья капель

хрустят на жестяных деснах

подоконника,

а ты смотришь из окна, прорубленного в бетоне,

на город город город —

ящерицу в ящере.

ты думаешь о ней, о жизни и о том,

как вальсируют годы

прожитые.

это танец небоскребов —

тяжелый, грандиозный, сокрушительный

человек на кухне, как корабль в бутылке,

смотрит сквозь горлышко в окно.

несуществующее плаванье,

запахи йода и соли.

вспоминает женщину,

которая никогда не была на море…

джаз-птица для Д

любимая, прости.

мой Марсель Пруст пуст.

закончилось вино, и в памяти накурено,

и рассвет – медленно седеющий Луи Армстронг —

играет блюз тьмы

на саксофоне

фона.

нашел твои

прошлогодние эсэмэски —

точно деньги в осенней куртке,

вышедшие из обихода,

листья в тумане,

бумажные корабли на бензоколонке.

ты думаешь, что ты особенная —

с волосами, распущенными посреди зимы.

но ты —

лишь красивая тюрьма для снежинок.

их загоняют, как протестующих, в автозаки

твоих ресниц,

твоих распущенных волос.

белые отщепенцы.

наши первые месяцы —

новорожденные львята,

оставленные у дверей приюта в переносном вольере.

кормим их, мутузов, молоком и собачьим кормом,

и они исподволь вырастут:

дни – в месяцы,

затем месяцы – в годы,

в львов-мародеров и самодовольных львиц:

сожрут нас, выгонят, выдавят из Колизея.

или уйдут создавать собственный прайд,

а нам оставят

едкий запах апреля.

погружаю руку в твои волосы,

как в ящик с белками: царапаются, тихо верещат,

ластятся носами, пушистыми хвостами,

а у меня в руке орешки.

миндальные ногти.

ешь мои пальцы…

и ты жадно смотришь на меня

всеми глазами,

как разломанный плод граната.

идея красоты

проступает сквозь твою кожу,

как нож сквозь муку.

ну, иди же ко мне…

* * *

двадцать лет спустя.

рассвет перышком нежно щекочет ее щеки,

бережно касается реальности,

как темечка новорожденного.

едва слышный «вкл» —

и сознание заполняет собой эфир,

и я мелодично картавлю:

доброе утро, любимая.

доброе утро, мир.

да, я все же сдал экзамен,

прошел проверку жизнью, тобой.

и солнечный луч в окне – как Лорка со шпагой.

черт побери, эта лиричность,

будто кот, который всегда на моем плече,

и нельзя не влюбиться, и нельзя не умереть.

но мы настолько любим жизнь,

что волосы шевелятся на голове.

мы вынесем все.

и всех.

***

вот Ленин юности балуется

бензином мечты,

вот подо мной колышется

столб из тысячи прочитанных книг,

прожитых людей и повзрослевших детей,

ногтей и пепла,

и я балансирую на нем, как птица

на вершине дыма.

наган для Шаганэ

мне понадобится крепкий чай.

письменный стол и бледное, как спирохета, окно.

еще

тетрадь

и четыре квинтиллиона молекул чернил,

чтобы написать «я тебя люблю».

остальное – стихи.

мы вдыхаем и выдыхаем молекулы воздуха,

которыми дышали Есенин и Ленин.

мы сложнее, чем нас хотят упростить.

а чем мы сложней, тем неудобней нас поглощать —

как ведьме пионера, который ко всему готов.

вот и эпоха

расчесывает людей компьютерным гребешком

на пробор – кому направо, где говядина и наган,

кому налево, где слово и олово.

книга, гнида, ятаган.

и не знаю, к чему приведет

этот неестественный отбор.

а там светские разговоры, сплетни, то да сё,

сквозь меня пронеслась гудящим облаком

стая саранчи,

но я успел накрыть брезентом лунные поля

лунной пшеницы.

после болтовни сохранил что-то важное в себе.

фотографию Шаганэ в нагрудном кармане.

накапливаю истину по крупицам,

как бедный тиран радий.

ничего, ничего.

трепитесь. постите, оболтусы.

светские львицы и шакалы. я сохраню

в кулаке это бобовое зерно.

на страницах шелуха

от арахисовых орешков.

а кто их съел?

пока я писал, пришла белка смерти,

вьется между пальцев черно-оранжевый ветерок,

состоящий из беличьей головы и хвоста.

любопытная, обнюхивает мои слова,

ведь так интересно им, небожителям,

что же я сегодня сочинил

неожиданного, талантливого об этом мире,

самом лучшем из невозможных.

* * *

первое свидание.

пытаешься подтолкнуть игру.

продеть иглу сквозь иглу.

еще нет опыта растапливать воск словами,

еще нет фундаментального спокойствия.

прячешь волчье хищное под столом.

все бывает в первый раз,

только жизнь и смерть одна,

а она по уши в меня влюблена.

как топор, всаженный в колоду, —

не вырвать

с одной попытки.

и крошатся дни, как школьный мел,

под пальцами, и пишешь уже ногтями, как птенец.

«я тебя люблю» – новая глупость,

вспыхиваешь, как аэростат в небе,

взрываешься мгновенно от смущения.

а она – чернокосая/якорная/шелковистая цепь

и прямо зарылась на дно глаз, в грунт сердца.

закусив удила, пенал, идешь на штурм.

что нам делать таким двоим? только начата жизнь,

роман о ста тысяч страниц,

а мы уже хотим остаться здесь… но нельзя.

нельзя остановить чтение

судьбы.

велосипед для ангела – зачем?

летит в лицо снежок первого поцелуя.

у этого моста перила только с одной стороны,

и навешаны замки – твои влюбленности.

четверть и латунные, железные, простые

и вычурные. но настоящая любовь —

там, где нет перил,

где провал,

где художник продолжение не нарисовал.

заглянуть бы за раму, подтянуть холст,

как кожу, – покажи, что там?

всегда интересна

в компьютерной игре дверь,

от которой нет ключей.

женщина, которая не создана,

чтобы открыться.

скафандр и бабочка

когда умрешь, позвони.

если будет декабрь и голодные синицы.

если будет связь – сразу набери меня,

чтобы вздрогнул под потолком

шершавой шаровой молнией,

небритой щекой.

когда умрешь – расслабься, как я учил.

парашютисткой падай вверх – к ягнятам, в облака.

не бойся: в опрокинутых желтых волчьих глазах

прошлое – шелковый купол – смотри, не дай отобрать

память

маразматикам и бомжам

рая

на сувениры и белье.

и не оглядывайся.

отпусти этот мир, как шар —

сладостный, медленный антикошмар.

как воздушного змея,

который тебя укусил.

.

я

законсервирую наши образы,

милые безобразия, как персики,

в колбах/фоторанах/эмбрионах души.

искрящийся, бенгальский голос.

жесткий смех. тату лисицы

на ключице.

блестки бессмертия в словах.

там,

в лобных долях неба, где ты не умрешь.

когда ты умрешь,

расшнуруй корсет ребер,

распусти позвоночник,

стань сиреневым цветком сверхплоти,

гибкой и хлесткой.

выдохни нас.

напоследок – нырни в мою память.

с вышки-вешалки, где осталось твое пальто, —

кашемировая волчица

танцует танго с моим пуховиком.

кипяток нейронов.

ты не бойся обжечься, когда уйдешь.

.

намекни. ущипни меня за сосок

сознания,

чтобы смог перестроить координаты,

перетащить

зенитки, рассветы, рояли.

чтобы сонные привидения по утрам

глотали соленую овсянку

первого снегопада – сквозь тебя,

сквозь

прозрачный

желудок

окна.

 
.
когда умрешь, не переживай о кредитах —
я оплачу,
не волнуйся о коте Кузе – возьму себе,
обещаю кормить и любить.
обещаю: и его переживу.
ибо вечность во мне – как горб.
как гранитное проклятие скал и гор.
это – искусство неумирать,
ибо я полубог.
мы не победили лейкоз, но рубец от клешни
я буду носить в сердце.
помнить, что ты жива.
и – сиреневая Ниагара вечерней неземной грусти,
Хиросима смысла и бессмыслия.
как же жаль городки наших дней,
счастливых япошек минут…
.
когда ты уйдешь, я вздрогну, как ноутбук.
и посмотрю в окно на то,
как осыпаются небоскребы —
бликами, пикселями, пестрым квадропеплом
компьютерной программы…
разрушая машинный код.
 

неспящий

я слушаю вечерний летний сад:

ракушку приложил к уху.

а ветки роз изящны, хищны, как богомолы.

блики на листьях, кошка вылизывается на подоконнике.

вдалеке верещат белки: скандал на фоне

персиковых обломков заката.

сорока расхаживает по будке – яркая и наглая,

как сутенер.

жуки перемигиваются крыльями-антибликами.

муравьи щекочут маленькие ступни

вишням-китаянкам.

и тесное, густое движение листьев внутри клена —

куёвдятся темно-зеленые

треугольные рыбы в аквариуме переполненном:

человечество листьев в разрезе.

и повсюду разлита невинность,

хотя здесь ежесекундно кто-то пожирает кого-то.

груши, как пьяницы, доходят под газетой на столе.

забытая чашка с глотком дождя и чая,

ветер плывет на спине по саду.

жена играет в смартфоне,

отращивает сигаретный жемчуг на блюдце.

и я прислушиваюсь к саду, будто к сейфу – вор:

щелчки, дыхания, шорохи и всплески звуков.

я проглотил наживку тишины.

сейчас я слышу жизнь. вижу жизнь.

и жизнь – смуглая богиня со змеиной головой

показывает мне: смотри, как виртуозно и нахально

импровизирую

на выпуклых клавишах мгновений.

совпадений. рождений и обедов. ярких красок.

маленьких смертей.

смотри и слушай. и запоминай.

на большее сейчас ты и не нужен.

внимательность. медитация, но наизнанку.

Будда неспящий

с широко открытыми глазами.

и, может быть, это – слияние с вечностью,

так парусник во время шторма

сливается с волной.

и сны внутри меня, и сны снаружи – подружились.

облака дельфинами, плацентами отражены

в озере времени.

я осязаю красоту и трепет энтропии,

хаос, глубину.

слышу музыку листьев, хитина, шорохов и блеска —

узоры, розы, грозы, рельсы – все совпало.

и если кто-то неосторожно сейчас заденет жизнь мою —

стрела, инфаркт, метеорит – я не поверю никогда, что умер,

что такое может произойти сейчас.

нет, только не сейчас.

как же прекрасно и больше, чем бессмертно.

вот это все – сад, я и жена.

а ночь наступает – картой дамы пик,

шелестящая карта тайны. и по затылку

пробежались мурашки – как водомерки на отвесном пруду.

я был. я есть. я кем-то буду.