Предисловие

В 3185 году, в Екатеринбурге, в антикварной лавке мне посчастливилось приобрести дневники одного молодого скитальца, Виктора Вельюса, жившего в середине XXXI века и успевшего облететь, кажется, всю нашу огромную империю и познакомиться со всеми её планетами. Особую ценность находке придавало примечание, сделанное автором на обложке последней тетради: «Пожелавший опубликовать мои записи может свободно это сделать, впрочем, как и уничтожить их». Рядом было приписано на латыни: «Nefas».

Не берусь судить, было ли всё, собранное в пяти тетрадях, правдой или выдумкой. Я также ничего не напишу о самом авторе, а только постараюсь пересказать – как можно увлекательнее – его приключения. Итак, слово Виктору!

1

На Андромеду Первую я прилетел в зарексе, втором месяце тёплого сезона. Столица – бывший Дромес, ныне переименованный в Андромеду, – утопала в цветах. На тонких ветвях высоких деревьев, называемых саширо, распустились тёмно-фиолетовые с голубым или зелёным центром розетки цветов. Под их весом ветви склонились к земле, к мавританскому газону, усыпанному розовыми с тёмной каёмкой ирениями и чёрными труазинами. Дромейцы, а вместе с ними обитатели гемерских космических станций или жители других планет, посетившие Андромеду в эти чудесные граны¹, располагались в главном парке, возле дворца, по берегам Большого канала – в тех местах, фотографии которых в каждом путеводителе вынесены если не на обложку, то по крайней мере на первые страницы.

Оставив багаж в гостинице и там же позавтракав омлетом из черепашьих яиц, морским сыром и стаканом тонифе – местного горячего напитка, напоминающего трюфельный кофе, я направился к Каналу.

Гордо подняв украшенные фонарями и лентами носы, возле пристани теснились кели – прогулочные лодки. Келиеро в ярких фраках, в шляпах-флаудах², привычными фразами зазывали посетителей. Выкрики эти произносились по-русски, но с таким жутким акцентом, что воспринимались сказанными на чужом языке.

Я выбрал лодку наугад. Высокий плечистый дромеец в фиолетовом костюме помог мне устроиться, взял деньги (здесь принято расплачиваться в начале пути), занял своё место на корме. Он крикнул автомату, стоявшему возле ряда кнехтов, вытравил освобождённый канат, отстегнул длинный шест.

– Добро пожаловать в Дромес! – произнёс он всё с тем же акцентом, особенно выделяя старое название столицы Андромеды, по-прежнему популярное у местных жителей.

Мы развернулись и двинулись в сторону дворца.

Над одетыми в габионы берегами возвышались цветущие саширо. Стволы некоторых деревьев, сильно искривлённые, закрученные замысловатой спиралью, нависали над самой водой. Дромейцы называют такое искусство дендросхимой: медленное, год за годом, изменение формы дерева при помощи оттяжек, проволоки, колец и так далее… словом, насилие над растущей плотью, призванное возбудить человеческое любопытство. Эти несчастные саширо нависали над собственными отражениями, почти касаясь длинными тонкими ветвями зеркальной глади, на которой покачивались оброненные ими фиолетовые лепестки. Лёгкое течение неторопливо несло нежные лодочки вниз, и, чуть обгоняя их печальную процессию, скользила по тёмной воде наша кели…

За третьим мостом, носящим название «Красивый», канал расширялся и двумя рукавами огибал вытянутый рукотворный островок. На нём возвышалась старинная арка весьма изящных пропорций, под которой пара белых лебедей выщипывала из земли синевато-серую траву. Потревоженные нашим приближением, птицы неуклюже перешли на дальнюю сторону островка и спустились в воду. Я достал своего верного спутника – походную фотокамеру, поднялся и попытался поймать в объектив двоих земных созданий, исчезающих за утопающей в цветах пышной растительностью. Интерес мой, однако, был тотчас отвлечён от птиц: на берегу я заметил молодую девушку.

Она сидела словно кукла, автомат – что-то неживое, и смотрела поверх канала, нашей кели, деревьев куда-то далеко, в небо, а может быть и ещё дальше. О, Андромеда! О, планета страсти! Это был один из тех моментов, когда по одной лишь позе, по наклону изящной головки и движению руки, отводящей прядку тёмно-пепельных волос от прекрасного молодого лица ты понимаешь, что пред тобою само совершенство, и неудержимое желание узнать его другие стороны, привычки, увидеть движения глаз, улыбку, услышать голос овладевает твоим сердцем и тело наполняется неведомой энергией!

Я сразу решил, что она из мрачников. На то намекали отстранённость, полное меланхолии лицо, но более всего – одежда. Свободные рукава чёрной закеты³ расширялись перед манжетами, плотно охватывающими тонкие запястья. Нашитые на плечах ленты спадали вниз, змеями сворачиваясь на земле. Грандиозных размеров юбка из плотной ткани, чёрной, становящейся фиолетовой у подола, была похожа на измятый бумажный цветок, какие делают на Мегалию – местный летний праздник. По прихоти случайных складок, цветок этот приоткрывал только одну ножку, всё так же ясно говорившую о стройности и красоте, и, главное, одетую в высокий тяжёлый ботинок, подобный тем, что носят работники грузового космопорта.

Полюбовавшись на юную Гекату в окуляр камеры, я попросил келиеро объехать островок справа. Мой расчёт был: появившись из-за деревьев, успеть сохранить на плёнку её портрет и тут же переключиться на лебедей, скрыв, таким образом, свой интерес. Несложный план! Однако в тот момент, когда я уже задержал дыхание и готовился спустить пружину затвора, возле моей головы послышалось зловещее жужжание. Огромный андромедианский жук коснулся моего правого уха, и одновременно келиеро, оттолкнувшись шестом, качнул лодку. Я неловко взмахнул руками, и камера полетела в воду.

– Ах, господин! – воскликнул келиеро, – беда! Теперь это пропало! Что же делать?!

Из моих уст вырвалось горькое проклятие, о котором я тотчас пожалел: она взглянула на меня. Что ж! Оставалось только ответить улыбкой на её улыбку и приказать дромейцу поспешить и увести нас подальше от места позора.

Келиеро принялся рассказывать про жуков. Я не слушал его и не оборачивался. Жаль было снимков, оставшихся в камере, и ещё больше – неосуществлённого портрета. Vare, legiones redde!⁴

Однако когда мы добрались до замка, мысли мои сами собой изменились. Улыбка девушки, запечатлевшаяся в памяти, не была насмешливой. Напротив, это была улыбка закрытого человека, которого вдруг удалось развеселить – так теперь мне казалось. Нет, решительно: эта улыбка была не чем иным, как первым шагом к нашему знакомству! Легко убедив себя в этом и одарив келиеро щедрыми чаевыми, я спрыгнул на правый берег и по мощёной камнем тропинке направился обратно.