Цитаты из книги «АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника»

Фольклористика рассматривает остенсию как драматизацию фольклорных текстов, при которой «не только факты могут превращаться в нарративы, но и нарративы могут превращаться в факты»[394], но данное явление можно понимать и шире – как деятельность, возникающую на основе общественных стереотипов, суждений, информации, поступающей из медиа и других источников. По словам Л. Дег и Э. Важони, остенсия обусловлена готовностью подражать поступающей извне информации, «подражателей в обществе больше, чем можно было бы себе представить, а их влияние на других весьма значительно. Людей, которые подражают поведению других (вполне возможно, значительную часть общества), вне зависимости от движущих ими причин, нельзя отнести иначе как к подражателям. Большинство людей, следующих „доминирующему, обычно краткосрочному обычаю, способу или стилю“, как можно прочитать в словарной статье „мода“, – это подражатели, вне зависимости от того, идет ли речь о моде на высокие сапоги, дизайнерские джинсы, швыряние бомб, угон самолетов или о других „культурных поветриях“»[395]. В этом смысле остенсивное воздействие «ужасающей» информации, вызывающей моральные паники, способствует не только повышению общественной тревожности, но и формированию самих «народных дьяволов», их развитию, согласно именно тем суждениям, которые к ним относятся.

Рассматривая механизмы формирующего воздействия циркулирующей в обществе информации на социальные процессы, нужно упомянуть работы об остенсии, или остенсивном воздействии. В фольклористике так называются механизмы, позволяющие фольклорным текстам (например, сюжетам городских легенд) воспроизводиться в виде реальных событий; «речь идет о случаях, когда средством, скажем так, трансляции того или иного сюжета либо мотива оказывается не устная, письменная либо визуальная коммуникация, а непосредственное действие, когда не поведение становится источником нарратива, а наоборот – нарратив провоцирует или продуцирует поведение»

Коэн отмечал, что моды и рокеры изначально не являлись антагонистами и были социально близки, но действия «моральных предпринимателей» привели к тому, что они стали осознавать себя именно как противоборствующие стороны, «медиа и идеологическая эксплуатация девиантности также усилили поляризацию другого типа: между модниками и рокерами, с одной стороны, и всем взрослым сообществом – с другой»

Примечательно, что все перечисленные акторы, сталкиваясь с первоначальной проблемой, имеют причины не преуменьшать, а преувеличивать опасность. Медиа делают это ввиду специфики подачи материала. Правоохранительные органы и прочие агенты формального общественного контроля обязаны оказывать повышенное внимание правонарушениям – пресекать их и осуществлять профилактическую работу. Политики заинтересованы в осмыслении ситуаций как проблемных для получения политических бонусов. Активисты общественных организаций и представители прочих групп действий в силу своей деятельности тоже «как правило, преувеличивают проблемы, из-за которых ситуации кажутся хуже и нуждаются в исправлении больше, чем на самом деле»

«Правоприменительные организации, особенно когда они ищут средства, обычно колеблются между двумя противоположными требованиями. С одной стороны, они заявляют, что благодаря их усилиям проблема, с которой они сталкиваются, приближается к решению. Но в то же время они говорят, что проблема, возможно, хуже, чем когда-либо (хотя и не по их собственной вине), и требуют новых и дополнительных усилий, чтобы держать ее под контролем»[343]. Причем эта заинтересованность обусловлена институционально: «Обосновывая эти претензии, сотрудники правоохранительных органов создают веские основания того, чтобы занимаемые ими должности продолжали существовать»[344].

«Народные дьяволы» (folk devils) являются центральными образами моральной паники. Это группы или социальные институции, которые воспринимаются обществом как источник угрозы. «Народный дьявол – это „подходящий враг“, агент, ответственный за угрожающее или вредное поведение или состояние. Для акторов, попавших в русло моральной паники, народные дьяволы олицетворяют зло»[339]. Например, «концепция „народных дьяволов“ может быть применима к различным стигматизированным группам, включая, в частности, наркоманов, модов и рокеров, грабителей, детских нянь, цыган, сатанистов, геймеров, гомосексуалистов, несовершеннолетних правонарушителей, беженцев, рейверов, уличные банды, социальных работников, соискателей льгот, матерей-одиночек и даже мануальных терапевтов»

Можно с увлечением смотреть фильмы про вампиров, сопереживая этим романтичным убийцам, но вряд ли это приведет к желанию сосать кровь. Точно так же можно с интересом следить за информацией об АУЕ и даже самому играть в криминал, рисуя на парте «воровские звезды», но вряд ли это подтолкнет к совершению реальных преступлений, если к этому нет личностной склонности и если нет социальных причин, не связанных с гипотетическим «движением АУЕ».

Решение Верховного Суда принималось в закрытом режиме; не было обнародовано никаких обоснований этого решения: никаких конкретных фактов, никаких документов, на основании которых решение принималось. Между тем у «хорошо структурированной и управляемой организации» должны быть руководящие органы, система лидеров и координаторов, организационно-штатная структура, налаженная система принятия и исполнения решений, устав, условия членства и проч. Ничего этого не было указано. Не были прослежены финансовые потоки, которые наверняка должны быть у криминальной организации. Не были названы основные мероприятия, проводимые организацией; в том числе ничего не было сказано о «массовых беспорядках», которые якобы совершались «участниками АУЕ». Короче говоря, Верховным Судом и Генеральной прокуратурой не были раскрыты никакие конкретные факты, позволяющие утверждать, что речь идет об организации, а не о чем-либо другом. Авторитетное решение этих институций заставляет поверить на слово, что «движение АУЕ» как организация – существует; но никаких доказательств этого не приводится. Отмечается только, что это движение молодежное; то есть речь не идет о традиционной тюремно-уголовной среде, включающей элиту (воров в законе, криминальных авторитетов), территориальных представителей («смотрящих»), координационные совещания и систему правил поведения. Нет, это именно «молодежное движение экстремистской направленности», некая отдельная криминальная структура.

2 января 2017 года по итогам заседания СПЧ президент утвердил перечень из девяти поручений – в частности, по предотвращению криминализации подростковой среды[36]. Политиками высокого уровня была произведена легитимация термина и понятия АУЕ: теперь вся страна узнала, что это такое. Используя терминологию Джона Остина[37], можно сказать, что сообщение о существовании «субкультуры АУЕ» имело характер перформативного действия, направленного на признание этой гипотетической «субкультуры» как угрозы «национальной безопасности». Постепенное накопление информации и алармистские высказывания на высоком уровне позволили сделать слово АУЕ узнаваемым. Ситуация перешла на качественно новый уровень: слово АУЕ из термина малозначительных новостных сообщений превратилось в бренд.

Действительно, в 2013–2015 годах в Забайкальском крае произошел всплеск преступности. Именно он послужил началом информационных процессов, конструирующих «движение АУЕ». В 2016 году показатели преступности в регионе уже снизились и вернулись к исходным (о чем подробнее будет сказано в параграфе VII.3), но информационные процессы оказались уже запущены, и Забайкалье до сих пор осталось в центре внимания как «столица АУЕ». Заявление Синельникова о росте преступности в регионе и существовании некоего АУЕ, выступающего как организатор криминальной деятельности, привело к тому, что задним числом журналисты начали подверстывать к АУЕ некоторые резонансные преступления, совершенные в Забайкалье в предыдущие годы; они стали восприниматься как часть единого процесса криминализации подростков и молодежи; их приводили как примеры деятельности «движения АУЕ».