"Desine sperare qui hic intras"

Часть 3.

Штефани Шайер

1.

Кровь стучит в ушах, а внутри все дрожит и трепещет от ужаса. Каждый раз боюсь закрыть глаза, ведь не знаю, удастся ли их вновь распахнуть.

Холодный ветер. Такой сильный, что машину шатает из стороны в сторону. И мне страшно, глупо это скрывать. Деревья клеткой высятся вокруг. Сумрак. Жара, сменяемая холодом. Бесконечные бумаги и записи. В сотый раз пробегаю глазами по строчкам, которые уже не сотрутся из памяти. Что еще хочу здесь найти? Какую еще информацию пытаюсь отыскать? Неужели в тысячный раз прочитывая сухие факты я надеюсь, что написанное вдруг переменится, что происходящий кошмар испарится, как дурной сон с первыми лучами солнца?

Кашель Марка, кровь на его ладонях. Он хрипло нашептывает о военных в городе, о технике и загражденных кварталах. Об отце, в спешке сжигающем документы и пытающемся добиться эвакуации для семьи. О том, что даже приближенные к Трем не ведали всего ужаса, происходящего на Севере. Речь Нюстрама сбивчивая, он все кашляет, и кашляет, и кашляет… И темные склизкие сгустки на его ладонях. А я записываю каждое слово Марка в блокнот. Меня успокаивает выводить эти корявые буквы на бумаге. Успокаивает разрисовывать поля в документах Гивори хитросплетениями ветвей.

Только бы занять себя. Переключить внимание на другое. Когда-то меня подобное спасло. Спасет и сейчас.

Не думать. Не анализировать. Не думать.

Иду за Крисом, почти не дыша. Каждый шаг – остановка сердца. Дом кажется пустым. От страха перед глазами плывет и дрожит.

В момент появления первого зараженного страх становится настолько густым и сильным, что я перестаю чувствовать тело. Замираю, не в силах ни дернуться, ни вскрикнуть. Когда Крис падает, и показывается второй мертвец, оцепенение проходит. Вздрагиваю, резко поднимаю пистолет. Не думая нажимаю на спусковой крючок.

Хлопок. Тело падает. А я осознаю, что сделала.

Немая истерика. Не слышу голоса Криса, не замечаю, как в комнату влетает Норман. Не отвожу взгляда от тела на полу, под которым разрастается лужа темно-бордовой крови.

Внезапно мертвец поворачивает голову ко мне. Вижу лицо Эндрю.

"Помоги мне, Штеф".

И кричу. Кричу так, что закладывает уши. Кричу, надрывая горло. Кричу…

Проснулась от собственного крика. Подорвалась на кровати, отталкивая прочь сбитое одеяло и забиваясь в угол. Дышала глубоко и рвано, и каждый вдох отдавался резкой болью под легкими.

Стерлось из памяти, как рядом очутилась Сара; она перехватила мои дрожащие руки и говорила что-то, крепко прижав к себе. Не вспомнила после и то, как Карани, растолкала ногой спящего Нормана на соседней кровати, чтобы он принес воды. Меня трясло. Вцепившись в руку Сары, тихо поскуливала, боясь закрыть глаза, боясь вновь увидеть лицо Эндрю, боясь, что после его лица мне начнет сниться кто-то еще. Я не видела, как на край кровати присел перепуганный Сэм. Все происходящее стало темным и глухим, неразличимым практически, и существовал в те минуты только страх, поглотивший с головой.

Вместо крови, вместо кофе по моим венам сочился яд, намешанный Фобосахом и Форахом, и в образе Эндрю являлись в ночи умескрины¹.

Помню, как жадно выпила стакан холодный воды, как, лежа на руках Карани, смотрела на тонкую полосу серого света, пробивающегося сквозь задернутые плотные шторы. Глаза заволокли слезы. Всё еще немного потряхивало. Сара что-то напевала, покачивая меня, точно ребенка, и слезы мои падали на ее руки. А я смотрела на темную улицу, на горизонт, который вот-вот должны были тронуть первые лучи восходящего солнца.

Хотелось, чтобы случившееся оказалось лишь страшным сном. Предрассветным кошмаром, который сотрется из памяти. Чтобы я проснулась дома, еще до той треклятой поездки; и чтобы все слухи о Северной заразе остались лишь слухами. Чтобы самыми страшными монстрами оставались Трое и жнецы.

Линия горизонта теплела. Сегодняшний день наступал. И он не мог повернуть вспять время. Ничего больше не могло стать прежним.

Чуть больше трех недель назад инфекция перевернула привычный мир. Шесть дней назад я нажала на спусковой крючок.

Уже ничего не будет прежним. Растаяла надежда, что все в один миг изменится и придет в норму. Не придет. Никогда. Нужно смириться.

Но а дальше что? А дальше пустота. Мы остались лицом к лицу с неминуемым и непоправимым, и было это куда масштабнее и яростнее, чем политический сыск, да беззаконие властей. Столкновение со смертью, но в неописуемом масштабе. Теперь она властвовала в Государстве.

Ни надежды, ни веры. Лишь разрывающее непонимание и глухая покорность. За прошедшие шесть дней вдоволь намолилась безмолвной Матери и глухим Небесам.

Три недели ада на земле. Три недели – словно апогей моей эмоциональной мясорубки; за ним пришло смирение и выгорание. Эмоций и волнений слишком много, чтобы вынести их груз; так много, что они слились в единое бесчувствие, равнодушие, перестали быть отличны и ощущаемы. Серый шум внутри, свербящий и гнетущий.

Мир выцвел, а я продолжала смотреть на линию горизонта, ожидая рассвета и не замечая катящихся слез по щекам.

***

Время – к шести утра. У горгоновцев общий подъем, раздача пайка на день и смена дежурного. Завязывая волосы в тугой хвост, я спускалась на первый этаж. Лицо – немного отекшее. В добавок – сильная усталость и слабость; хотелось свернуться клубочком в постели и не шевелиться, стать невидимкой, которую перестанут замечать.

За спиной раздались скорые легкие шаги. Я обернулась и замерла, дожидаясь натягивающую объемную куртку Сару. Девушка участливо и обнадеживающе улыбнулась мне, сбегая по ступеням, и мы вместе вышли в обширную гостиную.

Горгоновцы притащили сюда стулья со второго этажа, большой овальный стол из летней кухни, и даже кресло с вычурной обивкой (именно обладание им стало предметом извечной вечерней борьбы если, конечно, в кресле не располагался Роберт) – в этой комнате все предпочитали собираться для перекусов, игр в карты, размышлений о грядущем, совещаний и оперативок Сборта. Здесь же установили приемник, развесили на стене карту (на место телевизора, вынесенного, чтобы не мозолил глаза и не напоминал об отсутствии электричества).

Через большое окно в комнату проникали солнечные лучи, ложащиеся на противоположную стену розовато-апельсиновыми пятнами света. В груди защекотало от очень старых, почти детских воспоминаний – радостный трепет от рассвета, ощущение единения с природой, с ее пробуждением.

В лучах, разрезающих сумрак комнаты, различалась медленно оседающая пыль.

Стэн, скрестив руки на груди и прикрыв глаза, полулежал на кожаном молочном диване. Стивен распределял по порциям паек, безмолвно проговаривая подсчет. Михаэль перешептывался с Робертом; Сборт, подбоченясь, внимательно выслушивал Боура и изредка кивал – стояли оба напротив карты. Нам с Сарой кивнули в приветствие, кто-то бросил сухое "утра!" заспанным голосом. Карани, коснувшись моего плеча, повернула к выходу и, сильнее кутаясь в куртку, вышла на улицу – ее черед дежурства; паек заберет позже, с утра предпочитала воду на завтрак.

Сложив руки на столе и уткнув в них лицо, тихо посапывал Сэм. Села на стул рядом, опустив голову на спину Дорта и закрыв глаза. Тихо. Разговор Роберта с Михаэлем, убаюкивающий и успокаивающий, почти не различим. Впрочем, я и не старалась вслушиваться в слова – довольно неприятных вещей и драматичных новостей.

Спать не хотелось, но легкая слабость не оставляла. Я все думала о восходе солнца, о горгоновцах, о дремлющем Сэме, об ощущении остановившегося времени. Возвращалась мыслями к дежурным и раз за разом проходила в воображении согласованный маршрут: сидишь на смотровой площадке наверху (на деревянной открытой лоджии), затем делаешь осмотр второго и первого этажа, вновь возвращаешься на точку осмотра; под конец еще раз обходишь внутренний двор, где и остаешься дожидаться пересмены. Постоянно на ногах и во внимании. Кажется, в моем сознании уже отпечатался каждый поворот, выбоины на углах, неровности земли.

Роберт позволял мне дежурить. Только днем, как и обещал.

Тело Сэма медленно поднималось-опускалось от его глубокого, спокойного дыхания. Я обнимала парня за руку. Казалось, что не было кошмаров в ночных грезах, и предрассветная истерика лишь почудилась. Сейчас спокойно, тихо, невесомо… Даже почти забыла лицо Эндрю из сна. Почти.

На грани сознания услышала, как распахнулась дверь. До уха долетели голоса Льюиса и Роудеза – чуяло мое сердце, что Норман по-тихому слил Кристоферу предутреннее происшествие, – приоткрыла глаза, наблюдая за приближающимися фигурами. Крис ворчал, разминая правое плечо, и когда наши взгляды пересеклись, я почти незаметно кивнула ему в приветствие; он поступил также. "Кристофер", – раздался бархатистый голос Сборта, и горгоновец сразу направился к командиру.

Вновь закрыла глаза, прислушиваясь к сердцебиению. Эфемерно, нереально. Шаткое спокойствие, столь непривычное после истекших дней. Впервые за все три недели ощущала подобное чувство. Да что там, впервые за несколько лет на какую-то пару минут в груди стало легко.

А когда в гостиной началось движение, я мгновенно выпрямилась, подталкивая Сэма.

– Еще раз доброго всем утра, – произнес Роберт. – Стивен?

– Готово, – ответил Дэвис, машинально становясь навытяжку.

– Прекрасно. Итак, – Сборт говорил негромко, размеренно, играя интонациями и успевая глянуть на каждого присутствующего. – Подведем небольшой итог. Два дня назад мы перестали получать даже редкие передачи вещания. Приемник затих. Даже сигналов бедствия больше нет, – мужчина выждал паузу. – В течение прошедших трех суток вокруг нашего нынешнего места пребывание было замечено девять зараженных. Многие из вас начинают задаваться вопросом, как долго мы будем находиться здесь, и почему бы нам не направиться к центру или к ближайшей из военных баз, – я тяжело сглотнула, украдкой посмотрев на Криса; мы всё также оставались (не считая Роберта) единственными, знавшими о драматичной развязке событий у Старых рубежей. – Безусловно, просто сидеть и ждать божественной помощи бессмысленно, но все должны понимать, с чем мы столкнемся, стоит только выехать на шоссейные трассы и двинуться в направлении любого из городов. Времени прошло не так много; хотя здесь, я знаю, ощущается совсем иначе. Давайте обозначим откровенно: пока что ни мы не сможем оказать кому-нибудь помощи, ни нам она не может быть оказана, – Роберт обернулся на карту. – Конечно, наше пребывание здесь временно, и куда бы ни лег путь, какой бы из вариантов дальнейшего следования мы не избрали, первые этапы всегда одинаковы. Рывку вперед предшествует подготовка. Нужно собрать провизию, бензин; будет неплохо отыскать оружие – думаю, мы сможем восполнить запасы на оставленных таможенных постах, если никто раньше их не обнес; возможно сможем отыскать хранилища для Особых случаев и точки Критического резерва, – горгоновцы понимающе кивали, в то время как мне оставалось лишь ловить слова Сборта. – Осматриваем машины, устраняем возможные неполадки, и, уверенные в полной и достаточной готовности, выдвигаемся.

Со всех сторон донеслось четкое "принято". Я тоже отозвалась негромко, чувствуя легкое волнение в солнечном сплетении.

Роберт мало освещал подробности своих планов, но все безмолвно доверяли ему. Горгоновцы жили искренним убеждением, что у Сборта всё продумано до мелочей; если во что-то эти люди и верили, если кому-то и были верны – то лишь своему командиру, и это невероятным образом подкупало. Чем дольше я находилась среди "Горгоны", тем сильнее проникалась их особым духом, пусть иногда не могла до конца его понять.

– Мне необходимо определиться с некоторыми деталями работы, и чуть позже распределим задачи, – Сборт улыбнулся краешком губ, махнул рукой, отпуская всех "на перекур".

Первым делом повторно умылась – прохладная вода, которую горгоновцы наносили с реки, приводила в чувство, – и решила занять себя до продолжения оперативки изучением оставшейся кипы бумаг. Разбалтывая плохо растворяющийся кофе села на диванчик, поджав под себя ноги и рассматривая разложенные вчерашним вечером на столе заметки – до двух часов корпела над ними, благо, полнолуние делало ночи светлыми.

Ненароком вспоминались будни и вечера, когда, погруженная в работу, забывала уйти домой, оставаясь в окружении синих мониторов, репортажей и записей. Почему-то тогда нам с Сэмом действительно верилось в то, что простого человеческого упорства хватит для противостояния старой обрюзгшей системе. Хотя, пожалуй, простое человеческое упорство и было для этого нужно: но не двух, не десятерых, и не тысячи человек. Однако людям свойственно приспосабливаться, закрывать глаза, довольствоваться тем, что есть, в страхе вызвать протестом худший вариант развития событий. И боязнь отчасти оправдана, но… Но не могла же власть Трех установиться лишь по воле монархов? Лишь их желанием просуществовать три сотни лет? Тому способствовало молчание наших родителей, и их родителей, и их… Люди не жаловались. По крайней мере до тех пор, пока комфорт не превратился в удавку. А когда дышать стало совсем трудно, и верноподданные корон начали осознавать, что терять больше нечего – недовольство постепенно трансформировалось в очаги сопротивления. Тринадцать лет назад это привело к откровенному восстанию "Холодного штиля", переросшему в гражданскую войну. Меньше полутора лет назад – вспыхнула и потухла антиправительственная организация "Анцерб" в Западных землях.

Я тяжело вздохнула, откладывая в сторону газету, найденную на этой же кухне. Заголовок посвящен Иванко Хорсту. Маркизус Северных земель. "Лжец и лицедей". А на деле – человек, рискнувший вслух заявить о том, что Трое уверовали в свою божественность, и их система давно оторвана от реальности. "Мы все находимся в плену иллюзий, созданных теми, кто считает себя выше нас", – успел произнести Иванко прежде, чем трансляция его суда оказалась прервана.

Да только имело ли теперь всё это смысл? По земле принялись разгуливать мертвые. Бездна подняла хтонь из своих недр. Жуткие сказки вдруг обрели форму. Всё объяло пламя. Старые рубежи – оплот власти, военный центр и главное место Центральных регионов и всего Государства потеряны. И Трех больше нет. И армии больше нет.

Зато до сих пор жила "Горгона". Военная элита прежней власти. Идеологическая элита прежней армии.

Я опустила голову на стол, закрывая глаза. В пекло! Всё это, в сущности, бесполезное времяпровождение. Даже в документах, оставленных Гивори, ничего нового и полезного больше не находила. При других обстоятельствах они стали бы значимым материалом – личные записи лица, принимавшего непосредственное участие в медицинских разработках на Севере, его воспоминания и наблюдения, статистические данные, фотографии… Но сейчас они бесполезны. Макулатура, не способная помочь побороть Северную заразу.

Выпрямилась, провела рукой по волосам.

Насколько бы паршиво не приходилось при Трех, но никто и подумать не мог, что жизнь может стать еще хуже. Казалось бы, что могло быть хуже, чем свыкнуться с собственными клетками, невыездной жизнью, регламентацией мировоззрения? Хуже арестов среди бела дня, сфабрикованных по политическим статьям дел, из-за которых люди просто испарялись, переставали существовать? Могло ли найтись что-то страшнее, чем бояться за жизнь дорогих тебе людей и свою собственную, когда, возвращаясь домой по темным переулкам, ты оглядывался, боюсь не преступников, а притаившегося правительственного жнеца, в силах которого утащить тебя в автозак и увезти в места, из которых не возвращаются?

Жнецы. От одной мысли о них по коже побежал мороз. Псы режима, ищейки. Подразделение внутреннего сыска, созданное правительством примерно в тот же период, когда произошло воцарение первых триединых монархов. Разветвленная и сложная структура, опутавшая паутиной все сферы жизни Государства. Особенные полномочия они получили при воцарении нынешнего Главнокомандующего: разгон демонстраций, зачистка информационного пространства, слежка за оппозицией, допросы и казни – и это меньшее и не самое страшное из того, чем жнецы занимались. Они были одним из звеньев в цепочке концентрации всей полноты тоталитарной власти в руках Трех.

То, о чем не шептались при зажженном свете. О чем тревожились в прогнозах и ожиданиях. Тирания элит и верхушек была явью. Не паранойей. Не фантазией разгоряченной и дурной головы. Не бреднями алармистов.

Могло ли быть что-то хуже?

Увы. Как оказалось – могло.

Первое за долгие годы решение Трех, нацеленное на искреннюю помощь, возникшее желанием (пусть даже корыстным) побороть летальные болезни и улучшить жизнь людей, привело к краю зловонной бездны.