Глава 1

– Ну привет, Тарас, – сказал я, когда мужик через пару часов, подняв мятую морду с трактирного стола, разлепил глаза.

– Э-э-э! – весьма информативно отвечал мне заспанный пропойца.

– Это многое проясняет, – рассмеялся я.

Мой смех был поддержан и Лавром, и всеми бойцами, что были в трактире. Полицмейстер только не отреагировал, но он со своим сопровождением занял дальний столик, отмежевавшись от нашего веселья. Мы, можно так сказать, оккупировали трактир почти полностью, заняв все свободные столики. Кроме бойцов сопровождения здесь сидели ещё крестьяне, которые мною были взяты на роль возниц и носильщиков. Со мной также ехал и мастер Козьма, в ведении которого находились чертежи револьвера и наиболее удавшиеся изделия, какие было не стыдно показать и губернатору. Так что людей, чтобы заполнить не самое большое питейное заведение, оказалось предостаточно.

– Если пришёл в себя, то давай рассказывай! Что же такого сильного человека заставляет так много пить? – сказал я, жестом показывая, чтобы Тарасу налили квасу.

Мужик явно растерялся, однако не грубил мне и не показывал свой норов, а потупил глаза. Тарас нынче казался каким-то опустошенным. Наверное, с таким отношением к жизни люди и лезут в петлю. Хотя это настолько унизительно, когда мужика хочется пожалеть!

– Решил я на каторгу отправиться, – после долгой паузы сказал Тарас.

Мне стоило немалых усилий сдержать свой смех. То есть он вот так вот посидел, водки попил и решил сам идти проситься, чтобы взяли на каторгу? Знал я, что русская душа широка и непонятна, но когда настолько… Вот только лицо мужика было столь серьёзным, что мой смех мог быть расценен за большую обиду. Да и плевать на Тараса, он, в конце-то концов, против меня играет. Вот только бывает так, что и враг помочь в деле может, сознательно или в темную – уже не столь важно.

– Мне бы только сынишку кому пристроить, так и пошёл бы сдаваться. Вона, у вас, господин Шабарин, полицмейстер в приятелях. Пущай меня и забирает. Только бы пристроить сына моего.

Иэти слова прозвучали настолько серьёзно, так пропитаны были болью и любовью, что мне стало даже не по себе.

Весёлое да разухабистое настроение куда-то испарилось, а я смотрел на Тараса и думал. Ведь он сильный духом человек. Мало того, так ещё и физически сильный, прошедший, наверняка, немало жизненных перипетий. При этом можно по-разному на него смотреть, но в моем понимании Тарас всё же чуть лучше, чем Жебокрицкий. Но только чуть… Так как попытка грубого похищения Маши многое портит в моем отношении к Тарасу.

Подкупала эта любовь большого мужика к своему ребёнку. Хотя, в будущем, за такую вот любовь и подобные проявления алкоголизма могли лишить родительских прав. Больше десяти дней родитель находится в запое – а ребёнком занимаются все, но только не сам папаша.

– Так говоришь, что тебе поручили меня убить? – спросил я будто бы между прочим.

Тарас вздрогнул, шальными глазами осмотрел зал харчевни, видимо, оценил обстановку не в свою пользу и решил не дёргаться.

– Я такое говорил? – хрипло переспросил Тарас.

– Говорил, но важно не это, а то, что ты не хочешь меня убивать да Машу снова красть, – сказал я. – Ведь верно?

– Чего по пьяни-то не скажешь, – понурив голову, сказал Тарас.

– Ну да… Ты уже который день людей здесь колотишь да выгоняешь из таверны, кричишь, что она твоя. Кулагиным прикрываешься, оттого тебя и полиция не трогает. А чего ж нынче так не поступаешь? Выгони и меня с моими людьми, – говорил я.

– Так сколько раз был уже битый вами, господин Шабарин? – с болезненной улыбкой усмехнулся Тарас.

– А и то верно! – сказал я, посмотрел на Тараса, подумал и выдал моё предложение: – Ты же всё едино собираешься уходить на каторгу? Я могу тебе слово дать, что сына твоего не оставлю. Но для этого ты расскажешь мне все, что знаешь, ну и… Свидетельствовать будешь, когда дело до суда дойдет. Поможешь скинуть Кулагина – твой сын не будет ни в чем нуждаться. Честное дворянское слово.

Тарас тяжело помотал головой, будто она весила у него несколько пудов.

– Не скинешь ты его, барин. Вот посылал он меня, чтобы тебя убить, а не будет дело сделано – так пошлёт и нового. И ты сам знашь, что это верно, как день. Но просили передать тебе… – громадный мужик навис надо мной, чтобы оказаться ближе к уху. – Ежели ты на что-то решишься, то будет у тебя союзник.

– А я уже решился. И кто мой союзник? – спрашивал я, тоже догадываясь о том, чье имя может быть произнесено.

Елизавета Леонтьевна Кулагина всё ещё, видимо, продолжала интриговать против своего мужа. Это мне, конечно, весьма на руку. Пусть и весьма странно, что жена выстраивает козни против своего мужа… Впрочем, разве мало таких примеров в истории? Вон как Екатерина Великая со своим муженьком обошлась!

Если бы Елизавета Леонтьевна выступила в суде, как обвинительница Кулагина, да описала бы все преступления муженька – это было бы просто феерично. Однако доказательств различных и у меня предостаточно. Да, они редко когда подкреплены документами, хотя в блокноте были вклеены и некоторые купчие, расписки, но в целом документов не хватало.

А вот коррупционные схемы представлены вполне себе даже подробно.

Вместе с тем я прекрасно отдавал себе отчёт, что все мои документы могли сработать только в одном случае – если дело дойдёт до суда, а суд будет повыше, не в губернии. Ну или состав губернского суда будет изменен.

А вместе с тем полилась, как песня, исповедь Тараса.

– Я же не хотел душегубцем стать, – махнув на себя рукой, начинал говорить Тарас.

Однако, мне кажется, что не только осознание своих грехов вот так скрутило и будто катком переехало мужика. Тарас упоминал Елизавету Леонтьевну как-то по-особому, с придыханием. Однажды, когда бывший унтер-офицер, а ныне дезертир говорил об этой женщине, у меня даже сложилась картинка, будто это он сейчас Кулагину выглаживает по самым интимным местам. Прямо садись да пиши роман про любовь унтер-офицера, отца-одиночки, вынужденного стать бандитом, при этом не растерявшего свою человечность, а ещё до смерти влюблённого в свою госпожу.

– Бух! – большой кулак Тараса ударил о столешницу, сотрясая глиняные тарелки, а также стеклянные бокалы, что были поданы мне.

Все кто сидел за столами в трактире, прекратили свои разговоры и посмотрели в нашу с Тарасом в сторону. Я поднял и спустил руку, показывая таким жестом, чтобы бойцы моего сопровождения садились и продолжали заниматься своими делами. Мол, всё спокойно.

– Продолжай? – сказал я.

Услышал я много интересного. Сейчас я ещё больше убежден, какая же Кулагин первостатейная тварь. Это я пощадил Олену, ту девушку, которая собиралась меня отравить по приказу вице-губернатора. Если говорить положа руку на сердце, то я её отпустил не за тем, чтобы Олена какие-то послания передавала Кулагину, а просто чтобы не убивать женщину, пусть даже и ту, которая была готова убить меня. Просто я нашёл повод, чтобы сохранить Олене жизнь.

Однако получается, что я, отправляя её обратно к заказчику, тем самым, пусть и не своими руками, всё-таки её убил. Кулагин в моменте испугался, что я лишь даю какое-то ему послание, ставлю ему чёрную метку, предупреждаю, что буду на него охотиться. А может, всё потому, что он старается не оставлять следов, несмотря на то, что очень громко и широко шагает. И вот решил убрать одного из свидетелей, ту, которая могла бы указать, что именно Кулагин отдавал ей приказ на мое устранение.

Олену убили.

– Ты это сделал? – строго спросил я у Тараса.

– Для подобных дел есть иные, – отвечал мужик. – С меня долго не требовали мочить руки в крови. Так… руку поломать, но не более.

– Ха, руку поломать! – передразнил я мужика.

В этом мире, когда гипс еще не применяется для лечения переломов, да даже если что и применяется, то на глазок, переломы могут оставить человека калекой. Сделав большую паузу и обдумав дальнейшие слова, я, наконец, сказал:

– Изложи всё на бумаге. Ты же грамотный?

– Не поможет, барин, – вымученно ухмыльнулся Тарас.

– Я сдаваться не собираюсь. И буду воевать с Кулагиным, пока один из нас не окажется на каторге или в могиле, – уверенным голосом сказал я. – Так что пиши обо всём по событиям, а я оставлю достаточно денег, что бы ни случилось, чтобы они отвезли мальца в моё поместье, там он получит навык ремесла, будет воспитан достойным человеком.

Слова о сыне всколыхнули что-то в смятенной душе Тараса, и уже через десять минут, после того, как хозяин принес бумагу и чернила, этот бугай, бормоча себе под нос и вспоминая, видимо, как пишется каждое слово, начал выводить свои каракули.

У меня складывалось впечатление, что в последнее времявстречающиеся мне люди, – это ни что иное, как помощь, наверное, всё же Бога, или тех сил, которые и послали меня в это время, чтобы я что-то изменил в лучшую сторону. Собирался в прошлой жизни заниматься борьбой с коррупцией, хотел бороться за справедливый мир. Вот, наверное, и был мне дан шанс выполнить задуманное, пусть и в другом времени, сделать что-то, чтобы было бы правильным.

А как иначе объяснить, что я всё-таки позволил себя уговорить остановиться в Павлограде, чтобы пополнить наши съестные припасы, а также переночевать в постели, а не в карете, я не видел.

– Господин Шабарин, я буду рад видеть вас в моей таверне, пожалуйста, останавливайтесь у меня. Я сделаю все, чтобы было хорошо. Спасибо за то, что и с Тарасом помогли, и оплатили постой всех своих людей. Простите бедного Ёсю за то, что пришлось вашим людям ютиться в небольших комнатушках, а некоторым так и вовсе спать на сеновале. Но я сделал всё, что мог, – говорил хозяин трактира.

Буквально за сутки общения с этим иудеем у меня сложилось весьма благоприятное отношение и к нему, и к сыну его Мойше, и к его ворчливой, но так, по-доброму, жене Розочке. Они работящие люди, аккуратные. Все было чисто, пусть и бедно. Без фарфора, но я не чувствовал никакой брезгливости ни к еде, ни к посуде.

Даже возникла идея, как превратить трактир Есея в нечто большее. Пусть Павлоград – ещё пока небольшой городишко, но здесь уже, как я понял, востребован постоялый двор для различного рода людей, проезжающих мимо города. А вот ресторана нет. Пока меня заботят иные проблемы, но вместе с тем, можно было бы заинтересовать сметливого еврея и рассмотреть вопрос о том, чтобы открыть настоящий ресторан в Павлограде.

И всё же мне до сих пор сложно воспринимать такой способ передвижения, когда за два дня со скрипом можно преодолеть такие расстояния, какие на машине, не нарушая скоростного режима, проезжаешь менее чем за час. Сколько там того расстояния от Павлограда до Днепропетровска моего времени? А нам же понадобилось ещё два дня, чтобы добраться до Екатеринослава.

Губернский город встречал нас проливным дождём. Если бы этот самый дождь шёл в моём поместье, а я при этом пил горячий чай в своём тереме, то только радовался бы таким обстоятельствам. Засушливое лето выдалось, и такой дождь – это подарок небес для урожая. Но сейчас приятного было мало, ведь насквозь промокли люди, телеги вязли, а лошади начали капризничать. А у меня уже бурлило что-то внутри, кулаки чесались в предвкушении серьёзной драки. Так что въезжал я в город явно не в лучшем расположении духа.

Мы сразу же направились в гостиницу «Марица», где я предполагал и сам заселиться, и семерых моих лучших бойцов держать, включая Петро, командира моих дружинников. Впрочем, выбор того, кто будет неотлучно рядом со мной, в том числе в гостинице, был продиктован не столько боевыми качествами, сколько внешним видом бойцов, а также их умением держаться на людях. Простых мужиков в эту гостиницу могли бы и не заселить. А вот приодетых мещан, у которых есть деньги на проживание и даже возможность питаться в не самом дешёвом ресторане города, встречали улыбкой, пусть и без излишнего пиетета, но и не погнали же.

А вот меня, что называется, «облизывали». Я вот что-то даже не припомню за прошлую свою жизнь, чтобы где-либо в гостинице или отеле, где мне приходилось бывать, настолько услужливыми оказывались люди. Такие приторные улыбки – это годы тренировок нужно иметь, чтобы так получилось.

У всех шестерых моих охранников были револьверы, из которых мы периодически стреляли во время нашего путешествия. У меня таких игрушек было сразу две. Как-то я пробовал даже применять навык македонской стрельбы с двух рук, но понял, что с этими машинками подобное провернуть не так-то легко. А ещё очень мешало то облачко дыма, которое зависало над оружием при первом же выстреле. Так и хотелось, как в детстве, сказать: «куда дуля – туда дым». Показать дыму ту самую дулю и направить в сторону. В детстве считалось, что эта магическая фраза позволяет отвести от себя дым от костра.

Оружие у нас явно неидеальное, требующее подгонки и совершенствования деталей. Примерно на каждом десятом выстреле либо приключалась осечка, либо застревал патрон. Тут дело было ещё, конечно же, в наших самопальных патронах. Как их вручную ни подгоняй, как ни выливай потом, всё равно выходило рискованно. Не всегда можно было и понять, какой патрон вышел бракованным, а какой всё-таки сможет помочь в трудную минуту. Да и капсюли у нас были созданы не лучшим образом, на основе ртути, то есть, в некотором роде, оружие наше было ядовитым.

– Выходим! – решительно сказал я своим бойцам, и мы направились вниз по лестнице, которая вела к ресторану.

Все бойцы проверили своё оружие, спрятали ножи. Мы были готовы не только устрашать – готовы даже к серьёзнейшей драке. Остальное моё сопровождение расположилось недалеко от гостиницы, я им снял сразу два небольших домика. Было договорено о знаках и сигналах, по которым оставшиеся мои люди должны будут действовать.

Был вечер субботы, потому в ресторане отдыхали достойные (и не очень достойные) представители Екатеринославской губернии.

Возможно, я и собирался поужинать в ресторане, но сделать это можно было только после того, как я навещу вице-губернатора. Всем было известно, что он всегда, а по субботам уж точно, ужинал в ресторане «Марица» – в отдельном кабинете. Вот туда мы и направились.

– Вы? Здесь? Как? Зачем? – вытащив на меня глаза, с некой долей ужаса спросил помощник Кулагина.

– Пропустите к нему! – потребовал я.

* * *

Осунувшийся, покрытый морщинами, худощавый мужчина наблюдал за входом в ресторан «Марица». Можно было даже сказать, что он выглядел как старик, но его глаза горели таким пламенем и жаждой жизни или же, напротив, смерти, каким у старика гореть глаза не могут. Редко у кого с годами не угасает этот блеск во взгляде.

Мужчина уже второй час наблюдал за входом в ресторан, оглядываясь по сторонам, чтобы вовремя сообразить, не привлекает ли он излишнего внимания. Однако этого самого внимания некому было обращать. Проходящим горожанам, которые не могут позволить себе питаться в ресторане, на эту фигуру было ровным счетом наплевать. У них были свои заботы, часто их тяготило, скорее, желание плюнуть в сторону тех, кто заходит в красивые резные двери ресторации, а порой они тонули в своих заботах, думая лишь о том, как прокормиться, где раздобыть ещё чуток денег, купить одеяло или починить оконную раму в своём доме. И это только в том случае, если у кого-то есть стекло. А так были и те, которые не могли себе позволить и этого, и забивали окна досками либо же завешивали какой тряпицей.

Чиновники различных мастей все были сейчас в одном из четырёх ресторанов города. И самая элита вкушала знаменитую телятину, которую подавали только в ресторане «Марица». Так что наблюдателя не замечали, он был словно деревце, камень, который замер недалеко от ресторана и не достоин того, чтобы господа обращали внимание на такой вот предмет ландшафта.

В очередной раз он проверил заряд, протёр тряпицей оружие. Казалось, он не замечает того ливня, который низвергает на землю потоки воды. Настрой мстителя был суровый.

В какой-то момент Александр Садовой, бывший главный архитектор Екатеринославской губернии, встрепенулся. В очередной раз двери ресторана открылись, оттуда вышло четверо мужчин, беглый каторжанин вытер рукавом, уже и так же полностью промокшим, своё лицо, чтобы посмотреть, кто же вышел из ресторана.

– Не он! – с досадой произнес Садовой, пряча за пазуху пистолет.

Когда мужчину этапировали на каторгу, в район золотодобычи у Миасса, он неоднократно думал о побеге. Однажды он спровоцировал пожар в одном доме, где временно расположили больных арестантов. С ними был доктор, который до хрипоты ругался с конвоирами и лечил осужденных. Вот этот доктор и добивался того, чтобы арестованные имели возможность лечиться в сухости и хотя бы относительном тепле.