Вступление. Летний лагерь

Здравствуйте! Меня зовут Мишка. Мишка Воробьёв из второго подъезда. У нас во дворе меня все-все знают. И мне уже десять лет исполнилось – скоро в армию. Правда, я пока не решил, кем хочу стать, танкистом или моряком. А может, я в университет пойду и буду учиться на инженера. А может, я в такое училище поступлю, в котором космонавтов готовят. В общем, не знаю ещё. У меня на мои мечты сил не осталось. Я все силы на летние каникулы потратил. А как это было, я вам сейчас расскажу.

Сначала мы с Вовкой хотели эксперименты проводить. И для этого дела даже спички с порохом припасли. Немного, конечно. Но столько, чтобы впечатлений хватило на весь год. Правда, мама нашла наши припасы, и вечером был семейный совет. Папа сказал, что я вконец разболтался. И поэтому они, родители, решили отправить меня на воспитание в летний лагерь.

Ничего не поделаешь: папа сказал – как отрезал. И в середине лета я отправился отдыхать на побережье моря. Так и полетели мои деньки далеко-далеко от дома.

Наш летний лагерь назывался «Бирюза», а отряд – «Оба-на». И девиз наш был такой: «Мы не птахи, не шпана, мы ребята Оба-На!»

Отряд у нас был большой, целый автобус таких же, как я, разболтанных. Но болтались мы не долго. И наш отряд быстро перевоспитали строгие вожатые. Они поднимали и усыпляли нас под горн. У них вообще все дни были расписаны. Поэтому времени баловаться совсем не оставалось.

Сначала подъём, потом утренняя зарядка. Перед зарядкой мы пробегали разминочный круг или прятались от вожатых за углом. Затем мы шли в свой корпус, где умывались, брызгались и немного шалили. После водных процедур отправлялись на завтрак, и нам давали стакан сока.

Ну, а позавтракав – на море. Только оно всё в медузах было. Медузы так-то ничего, купаться можно. Они не опасные для человека. Щиплются немножко, как крапива, и костей у них нет. Они из желе сделанные и скользкие, как кисель. Очень странные животные! Но я их не боюсь, они меня не обижали. А ещё медузы древние, как динозавры, и без глаз, я про них потом книжку читал. И ещё там было написано, что медузы растут очень быстро, потому что прожорливые слишком. Вы потом тоже про них почитайте, вам понравится.

На море мы резвились, играли в футбол или просто валялись на песке. Потом нас отправляли переодеться, и мы шли на обед. Брели кто откуда, со всех корпусов, как попало. А усевшись за столы, мы хватали вилки, кружки, ложки и устраивали там-тарарам! Мы брякали и кричали: «Шайбу! Шайбу!» Ой, нет, нет, не «шайбу», конечно, а «кашу»! Бренчали ложками и вопили во всё горло: «Кашу! Кашу!» А потом сметали: первое, второе и компот. Только тарелки пустые оставались, вот как всё было вкусно. А после обеда начинался тихий час, и мы как будто спали, а на самом деле шалили, но не громко, чтобы вожатые не услышали. Нам просто скучно было, и не спалось что-то. Вот мы и шушукались, и хихикали ещё. А потом скакали на кроватях, и кричали: «Мы не галки, не щеглы, а ребята молодцы!» И так до тех пор, пока вожатый не даст команду: «Выходим строиться на полдник!» А после полдника в столовой и игры в футбол нас ждал ужин, и там нам давали стакан сока.

Вечерами мы смотрели кино, а потом переодевались в индейцев и начинали свою охоту. Охотились мы с копьями и луками на врагов из племени апачей. Мы их хотели сварить на костре и снять скальпы. Но хитрым мальчишкам из другого отряда всегда удавалось скрыться от нас в зарослях. Правда, однажды в наши руки всё-таки попался один хромой вождь. Вот только он оказался очень уж костлявый, и мы не стали его есть, а сжалились над беднягой и привели пленника в свой лагерь. Мы покормили вождя конфетами и весь вечер лечили его от разных неизлечимых болезней, прилепляя подорожники ко лбу. А когда наш пленник выздоровел, мы отпустили его обратно на все четыре стороны.

Ещё у нас были хозяйственные дни – это когда все ходят с мётлами и тряпками. В эти дни мы наводили порядок на территории и у себя в комнатах. Тогда мы трудились очень дружно, целый день не покладая рук. Ещё у нас были различные кружки, пинг-понг и много чего другого.

Ночью мы устраивали битвы на подушках, так что пух и перья летели. Понятно, что вожатым это не нравилось, и они кричали: «Хватит стоять на ушах!» А потом разгоняли всех по комнатам. Мы тут же ныряли в свои постели и, случалось, засыпали без задних ног. Но чаще, чтобы быстрее уснуть, рассказывали друг другу страшные истории – про чёрную-чёрную комнату. А чтобы было не так страшно, забирались на кровати с ногами и накидывали на головы одеяла. Рассказывали по очереди, пока не засыпали.

Так и летели дни, обгоняя друг друга. А очень скоро начался дождь, который лил как из ведра. Два дня мы сидели на веранде, смотрели на мокроту и ёжились от холода. С крыши бежали ручьи, а мы дружно грустили каждый о своём: кто о ясной погоде, кто о море, а кто-то – о мороженом. Моя грусть была самая приятная, потому что я грустил по маме. От этой грусти у меня в груди было тепло и спокойно. И я думал, как же это здóрово – вот так вот грустить, не грустя. Я даже собирался грустить так целую неделю, как вдруг бац! – и приплыли! Вожатые объявили: «Смена ваша закончилась, так что завтра вы все разъедетесь кто куда». Я очень расстроился. Ну, что это за новость – кто куда! А как же дождь и мои друзья, и моя грусть? Это не новость, а просто гром среди ясного неба!

Утром я собрал свои вещички и уселся в автобусе возле окна. Сначала я очень обрадовался тому, что скоро увижусь с мамой. Но потом мне снова стало грустно, потому что на улице стояли мои друзья и я видел, что они уже скучают по мне. Они махали мне руками и кричали: «Мишка, пока! Пока, Миш!» И я понял, что мы больше не увидимся. Я даже не знаю, когда мне было грустнее: когда я смотрел на дождь и грустил по маме или вот тогда в автобусе, когда я прощался с ребятами? А ещё я думал: «Кто же приедет вместо нас? Кто теперь будет прыгать в солёное море без разрешения, плескаться, как оголтелый, а потом ловить руками жидких медуз? Небось приедут какие-нибудь непутёвые ребята и будут шалить день и ночь, а вожатым мучайся».

Про себя могу сказать, что воспитываться в летнем лагере мне очень понравилось. И в следующем году я решил снова поехать туда перевоспитываться. После приезда домой я многим рассказал, как здóрово провёл лето в этом году. Вот и вам рассказал. А если хотите ещё историй, то перестаньте шалить, забирайтесь на кровать с ногами, накидывайте на голову одеяло и слушайте, пока сами собой не уснёте.

Родина

Я тут вот что подумал: раз вы всё ещё книжку читаете, значит, история вам понравилась. Ну, так вы продолжайте – читайте, сколько влезет. Не отвлекайтесь. А я дальше рассказывать буду. У меня таких историй ещё полно, на сто лет хватит.

Следующая история ни с того ни с сего началась два года назад. Мы тогда в гости ездили. К дедушке Ване, в город Волжский. Это рядом с Волгоградом, в двух шагах всего. Только речку перейти. И вот какая штука там приключилась. Наш дедушка Ваня оказался полным однофамильцем моего старшего брата Ваньки. Представляете? Ваньку моего зовут – Иван Воробьёв. И дедушку Ваню тоже – Иван Воробьёв. Это папа наш так учудил. Он Ваньку Ванькой в честь своего папы Ивана назвал. И я, честно говоря, думал, запутаюсь, кто есть кто. Но ничего. Справился. Всех запомнил, не маленький. Мне же тогда уже восемь лет стукнуло. Но самое интересное не в этом. И даже не в том, как мы целыми днями по садам за вишней лазили да в речке купались. А самое интересное началось ещё в поезде.

Мы уже второй день на нём ехали. За окном пролетали города и деревни. Колёса стучали. Брякали ложечки в пустых стаканах. И я уже очень сильно устал. Хоть мне и весело было всё время на верхнюю полку залезать. А папа и Ванька устали ещё больше: это они мне помогали туда забраться. А потом – спуститься. А потом снова забраться, и так весь день. Точнее два. То вверх, то вниз. И вот мы уже к Волгограду подъезжать начали, и папа вдруг говорит: «Смотрите скорее в окно! Это одна из самых высоких статуй мира: Родина-мать зовёт!» И мы стали смотреть. И любоваться.

Родину я очень сильно любил. Нас этому ещё в школе учили. И вот я её любил. Но никогда в жизни не видел. И не представлял, как выглядит моя Родина, которую я так сильно люблю. А тут вот она, стоит в полный рост. Очень красивая. И я сразу же полюбил её ещё сильнее. Потому что она выше моего дома и даже выше всех домов на нашей улице. Хоть она и далеко была. Километров сто от нас. А я сразу же понял, что она самая большая Родина на всём белом свете.

А когда мы погостили у дедушки Вани два денёчка, он сказал: «Ребёнки, собирайтесь. Сегодня едем на Мамаев курган. И возьмите курточки, вдруг, будет ветрено». И мы взяли с Ванькой курточки. А дедушка надел фуражку и парадный мундир. А потом мы сели в машину «Москвич 412» и поехали. А когда приехали, то оказались на площади. Дедушка взял нас за руки, и мы пошли. И сразу же начали по ступенькам подниматься. Мы медленно по ним поднимались. А ступенек было очень много. И я начал их считать, но сбился со счёта. Тогда я сказал: «Тысяча!» А дедушка поправил: «Двести. Всего двести на весь курган. Двести дней обороны, двести ступеней». Дальше была аллея. И пока мы по ней шли, дедушка нам с Ванькой много всего рассказывал. Про то, как он молодой был. А ещё про землянку. И про чёрный дым от пожаров и раскаты грома. И про то, как они фашистов били. Крепко били. Потому что это наша земля. Русская. И голос у дедушки уже не звенел, как раньше, а скрипел. И я не стал его спрашивать, что такое землянка. И Ванька не стал. Мы просто шли и молчали. Только листья на тополях шуршали и где-то гудел паровоз. А в конце аллеи мы подошли к огромному солдату. Он ногами прямо в бетон врос. И сам закаменел. А на бетоне надпись: «Стоять насмерть!» А Родина-мать всё ещё вдалеке стояла. Но уже не так далеко, как в поезде, уже ближе.

Потом снова начались ступеньки. И огромные стены выросли вокруг нас, как скалы. И солдаты. Но уже не в бетоне, как тот, первый. А прямо в этих стенах. А стены были серые и израненные. И лица солдат как будто кричали о том, что они дрались. Но силы были неравные, и солдаты не вернулись из боя. Только лица остались и застыли на этих стенах. А мы всё шли. И стены сдвигались к нам всё ближе и ближе. И я уже начал представлять, как тогда, давно было. Во время войны. С этими солдатами дрался и мой дедушка. Была зима и мороз. Он бежал по этим самым развалинам, с автоматом в руках. А в небе гудели моторы и выли бомбы. Потом гремели взрывы, и снова вой и едкий дым. И день сменился на ночь. А рядом падали товарищи, прямо в грязь. И все кричали: «Вперёд, к победе! Ни шагу назад!». И вот я представил такую картину. И в груди у меня что-то защемило. Я посмотрел на деду и подумал: «Хорошо, что он сейчас с нами». И сильнее сжал его руку, а он – мою.

Потом была площадь – площадь Героев. И там был пруд. А в пруду плавали красные цветы. И рядом тоже стояли солдаты. Большие и серые. И они тоже дрались, как те, на стене. А кто-то выносил раненого с поля боя. И вот они шли. Шли в смертный бой, несмотря ни на что! Несмотря на раны. И никто не отступил, никто не сдался.

В конце площади мы зашли в коридор и оказались в большом, круглом зале. Это был Зал Воинской Славы. И там был вечный огонь. Он пылал прямо в огромной руке. А на стенах как будто флаги висели, но не настоящие. И тысячи имён на этих флагах. Это для них горел огромный факел. Чтобы им теплее было. А потом зашёл караул. И солдаты громко маршировали, как часы на стене, когда все спят. А дедушка вдруг вытянулся по струнке. И сделал под козырёк. А они всё маршировали, маршировали и не обращали на нас никакого внимания. В руках они держали винтовки. Настоящие. Со штыками. И когда они менялись, то били прикладами по полу. Грохот стоял – будь здоров. После этого они снова зашагали, но уже наверх, и было слышно, как где-то под потолком играет музыка. Только очень-очень тихо и печально. Так будто кто-то плачет. У меня прямо защекотало в горле, и я тоже чуть не заплакал. Оттого, какая она была жалостливая, и оттого, как громко марширует смена караула. А они всё маршировали, высоко поднимая ногу и оттягивая носок вперёд. Получалось очень красиво, ровно и волнительно. А наверху они снова поменялись, и смена ушла. И мы тоже пошли. Выше. Теперь уже к самой Родине.

Оставалось пройти совсем немного. Но дедушка не спешил. Он, наоборот, стал идти медленнее. Наверное, сильно устал. Потом подул очень сильный ветер. И было зябко даже в курточке. Но дедушка его не замечал. Он останавливался у плит на земле и читал их. И что-то им рассказывал, но не вслух. У него только губы дрожали. И глаза были мокрые, наверное, от ветра.

Когда мы наконец-то дошли до Родины, у меня не хватило шеи, чтобы её посмотреть. А посмотреть хотелось. Всю. С головы до ног. Она оказалась такая огромная! Даже больше, чем я представлял. Больше, чем я мог подумать. Просто до небес. А на гору её поставили, чтобы она могла с Богом говорить. Ей до Него рукой подать. И сказать есть что. И попросить. Не для себя, для нас. Для людей. Она много чего видела и пережила. Ведь она же Родина-мать.

А потом я посмотрел на город. И на Волгу. Было очень красиво. И я запомнил их на всю жизнь. А ещё мне совсем не хотелось уходить. Но деда сказал: «Пора». А я сказал: «Подожди минуточку». И подошёл к Родине, и сказал ей шёпотом: «Родина, милая. Попроси у Бога. Пусть он сделает так, чтобы на земле больше никогда не случилось войны».

Уха

Мы после встречи с Родиной уже целую вечность гостили у дедушки. Три дня, кажется. И всё это время папа с дедушкой что-нибудь ремонтировали. Они то крыльцо чинили, то крышу у дома, то просто мусорили стружкой во дворе. Поэтому им не до нас было. А мы с братом просто маялись от безделья. У нас не было ни одной идеи, чем бы заняться. И я всё думал: «Вот если бы у нас спички были и порох, тогда другое дело. Ванька бы тогда точно что-нибудь выдумал. Может, летательный аппарат, а может, ещё что. Он у меня в этом деле мастер – выдумывать всякие штуки». А без пороха нам было ужасно скучно. Хоть волком вой.