Глава 1. Пробуждение в яйце.

Внимание!

Все события и герои в этом произведении вымышленные. Любые совпадения с реальными событиями, именами, названиями или местами являются случайными.

Эта книга предназначена только для развлечения. Она не пропагандирует ничего и не призывает к каким-либо действиям. Автор не стремится оскорбить или унизить кого-либо.

Автор категорически против того, чтобы кто-либо повторял действия, описанные в книге, или пытался воплотить в жизнь сюжет или его отдельные элементы.

Поехали!

– Е-мое, где это я? – очнулся внутри чего-то. Склизкого… Будто в яйце сижу. И не темно вроде, а так, стенки просвещаются немного. И из кожи оно. Гладкое, на ощупь – теплое! А я голый. Весь. И мокрый. Бывает, поди, такое?! Мож, перебрал вчерась-то? Вот и мерещится всякое! Было один раз уже: черти на люстре скакали. Борзые такие! Скачут, пальцами в меня тычут и ржут, приговаривают:

– Ты, Терентий, дурак! – и снова скакать…

А я им:

– Вы, мол, некультурные совсем! Люстру энту нам многоуважаемая мама жены на годовщину подарила, а вы скакать! Прекратите немедленно безобразие это! Ага…

Так они чего удумали! С люстры поспрыгивали и меня хвать, и вроде бы растягивать пытаются. И ребра мне щекочут. Словно на баяне играют! Разозлили они меня тогда. Вот на кой им живого человека вместо баяна растягивать? Вырвался и погонял я этих чертей. Хорошо погонял. Даже вспотел мальца! Только после разглядел, батюшки, не черти-то! Санитары меня пеленать приехали… Жена вызвала. Ага, она такая! Заботливая… Только не вышло у них ничего. Их-то всего четверо приехало! Тогда я еще больше разозлился. Это как это меня так не уважают, что вчетвером брать приехали?! Ух я их! Шестерых-то! Ага, четверо в хате полегло, водитель ихний да сосед мой. Чего сосед? Да потому что козел. Вот почему! Помянешь, дык икнется…

Помню, стоит, о забор опершись. Рожа ехидная такая! Глядите-ка, говорит, Терентия нашего белая горячка хватила! А я себя оглядел – не белый. Лоб пощупал и даже спину и ноги. И то, что ниже спины. Теплые. Но не горячие же?! Брехло поганое! Я и его погонял. Он у меня вместе с забором в хату полетел. Очнулся он потом и в погреб схоронился. Сидел там, нос не казал! Неделю сидел. Жонка его ему харчи туда таскала. Чтобы с голодухи не окочурился. Знаю я его «голодуху»! Там у него канистра с самогоном прикопана. Так сказать, стратегический припас! Вот он стратегию свою там и осуществлял. Пока и по его душу санитары не приехали. Сам всё вылакал, в одно рыло! А с нами, с мужиками, ни грамма не поделился. Потому и козел! Ну и шут с ним. Тьфу, зараза. Помянешь, дык икнется…

А за санитаров даже стыдно маленько… Люди-то образованные! Слова всякие знают. Умные. И говорят так красиво! Навроде по-писаному. Мол, «Здравствуйте, уважаемый Терентий Павлович! Снова Вы за старое?» – это они так мой перепой обзывают. Можно же сказать: «Нажралося, скот!» Ан-нет! Так говорят. Суть вроде та же, а приятно! Ребра я им помял. Одному вроде руку сломал. Водителю зуб выбил. И глаз подбил. Осерчал маленько, за чертей принял. Вот и стыдно мне…

Участковый тогда приходил. Наш «Дядька-Вий». Не, это мы про себя так кличем его! За глаза. Но не по-злому, а с уважением! Виктор Семенович он. Он мужик здоровый, кулаки – как гири пудовые! Бывало, кто шалит дюже здорово, так он придет и сразу в нос – бац! А потом смотрит так… Вроде и добро так, по-отечески, и вроде смертушка тебе прямо в душу заглядывает и нутро холодит, жилушки тянет, силушки лишает. Вмиг каменеешь. И хочется вроде чего-то сказать, да губы не разлепить! Вместо слов – одни му-му. Взгляд у него такой. Ага, Дядька-Вий он и есть!

Было дело, бандюки повадились в нашу-то деревеньку. Аль залетные, али беглые. Кто их знает! Трое их было. Так они наше сельпо хотели грабануть. Видать, совсем туго было. С головой, конечно! У нас там два прилавка всего. Один с хлебом двадцатилетней выдержки, а второй с водкой паленкой и крупой прелой. И гвозди еще. Рядом в ящиках. Крупы немного, а вот гвоздей хоть завались! Всё можно приколотить, хоть заколотись совсем! Только там никто ничего не покупает. Водки, ее и своей полно, а хлеб и крупу даже свиньи не жрут! Не еда-то для них. Несъедобное. Вот! А гвозди, гвозди стоят, мама не горюй… Никаких денег не напасешься. Потому всё и лежит годами! Ну а мы с мужиками наловчились старые гвозди ровнять. И даже преуспели! Возьмешь гнутый, как поросячий х… хвост! Положишь на кусок рельсы и тюк-тюк-тюк! Главное, чаще переворачивать, чтоб равномерненько. И снова тюк-тюк-тюк. И готово. Красиво, ровно! Хоть глаз коли! Только не в глаз, конечно, шучу я! А, допустим, дверь прохудилась, вот те гвоздь и дощечка. Молоток у каждого! Снова – тюк-тюк, и красота! И не надо деньжища за гвозди в магазин тащить! Такие дела.

А магазин – государственный. На балансе. Потому и не закрывают. Только продавщицы меняются часто. От водяры кочурятся. Она ж там дешевая. Даже дешевле самогонки! Наши бабы знают за ту водку и не трогают. Да и некогда им. В огородах кверху задом от рассвета и до заката! А идут туда приезжие да залетные всякие, кому в городе жизни не далось. Вот те бабоньки по незнанию и стограмятся. В последний раз – в последний путь! Жалко их. Вот помню, там одна была. Ох, какая! Губы – во! Сиськи – во! Ноги – от ушей! Как напялит на себя юбку модную, так вся деревня мужиков туда сбегается. На моду ту поглядеть! Конечно, юбка та в обтяжку, да едва пояса шире. Всё женское богатство видать! Соберутся мужички, глазеют. А она прям зацветает вся! И так нагнется, и эдак! И улыбки всем, и подмигивает прям как светофор своими глазищами. Мужички шум поднимают, крик, свист посреди магазина. А бабы их за шкирку и домой, чтоб рты не разевали, да не повадно было!

Машка, ее звали. С соседнего города приехала. Не сложилось там у нее. Да и жилья там тоже не было, и с работой туго стало, много чего там не заладилось. Так она сюда. К нам. Тут и хаты пустые, и работа какая-никакая есть. Да и налогов никаких. Живи да процветай! Только одна она совсем. А у нас бабе самой туго очень. То гвоздь надо приколотить, то забор поправить, то сарай, то соседа отвадить, чтоб картошку с погреба не крал! Тьфу на него… Помянешь, дык икнется… Вот Машка мужика себе и искала. Да не нашла. Не успела… Жалко. Руки у ней нежные, ласковые, да губы жаркие, умелые. Ностальгия прям…

Участковый расследование вел. Установил: «Отравление некачественными алкоголесодержащими веществами». И дело закрыл. А чего его открытым держать? Так и сказал, когда папку с делом захлопнул и в пакет целлофановый ее определил. «Чтобы мухи не загадили!» – и справку о захоронении Марии «такой-то» выписал. Вдруг кто потребует? Да не потребует никто. Никому мы тут не нужны…

Машу мы за крайней хатой похоронили. У речки что. Красиво там. Водичка шумит, березка растет, да птичка когда-никогда на ветку сядет, споет… Пусть лежит сердешная наша Машенька. Все ее любили! И даже участковый. Руки у ней нежные, ласковые, да губы жаркие, умелые. Ностальгия прям у всех мужиков была. Плакали…

Так вот, про бандюков! А то как про Машеньку припомню, так всё вмиг с головы вылетает. Жена говорит, это у меня с детства. После того как с нашим племенным бычком пободался. Будь он неладен. Крыша набекрень! Не знаю, что бабе-дуре привиделось, каждый раз, как говорит мне такое, выхожу – смотрю: крыша хаты на месте. Ровненько! Что она там мелет… Поди разбери бабскую голову!

Мне тогда десять было. Или около того. Не помню уж. У одних хозяев жил бык. Пиратом кликали его. Здоровенный! Метра два в холке! Стадом командовал. Всех коровушек окучивал. Телятки справные от него шли. Только противный был, мама… Как невзлюбит кого, всё, пиши пропало! Бодать до смерти будет. По-хорошему, застрелить бы его, да такой бык один, а людишек много! Поэтому не стреляли его. Не рентабельно энто! Так и порешили. Вот…

Одного раза, шел я мальцом коровушку нашу забрать. Матушка, царствие ей небесное, послала. Мол, подоить надо. Чтоб молока свеженького! Раньше сама ходила она, а в этот раз чего-то приболела, занемогла. Вот и шел я. А энтот зверюга там! И что-то я ему не понравился тогда. То ли просто так не понравился, то ли он вроде собрался нашу коровушку окучить, а тут я помешал и его объект вожделения увожу, в общем, разные версии думать можно… Так он на меня буром и попер! Дурная башка… Он же бык! Откуда ему было знать, что я не из тех, кто побежит? Вот я и не побежал. Только развернулся к нему и лбом навстречу. Как шваркнет! Я на жопу, звезды в глазах, а бык – на бок. И с концами! Сам не знаю что, да как, сдох он и всё тут… Был Пират – и нету Пирата.

Влетело мне тогда от матушки. И от хозяев бычка того. И от Дядьки-Вия. Он тогда еще молодой был… И от всех. Орали, орали, даже побить собирались, да не собрались, передумали. Кто на меня с кулаками полезет? Я ж не побегу. Отбиваться буду. Не с таких! Чего мне с мужичками-то местными тягаться? Хотя двое тогда на меня отважились! Может, не знали меня? Иль посмотрели, что малец, да в силушку свою уверовали? Кто ж их разберет! Завязались мы тогда. Хорошо завязались! Здоровые мужики, как лоси здоровые! Дык они ж все равно не такие, как я. Выдохлись быстро! Враз тогда всё закончилось. Каждому в рыло – и порядок! Лежат, скулят… Демократию постигают.

Матушка тогда деньги за того бычка отдала хозяевам. Много денег! Она год их копила. Хотела мне костюм новый купить, чтоб красивый я был. Но нет. Тьфу на того бычка… Померла тогда матушка моя. До осени не дожила. Болезнь проклятая… Сиротой стал. Дядьке-Вию помогал, чтоб за еду. Дядька-Вий, он хороший! Вырос я при нем. И даже через столько лет тех бандюков я ему тоже помогал в овраг кидать.

Про бандюков-то, епть! Опять из головы вылетает… Точно башка дырявая! Пришли, значит, эти бандюки магазин грабить. Злющие… Один даже с берданкой был! Продавщица кассу им отдала. Они орать на нее давай: мало им! А откуда там будет? Край наш небогатый… На их беду Дядька-Вий зашел. Ну, проверить там, все ли нормы Конституции выполняются, или, может, закон нарушает кто? Оказалось – нарушает! Причем нагло и вооружено! Еще и с применением нецензурного словца. А Дядька-Вий ох как не любит, когда нецензурно, да еще и по отношению к женщине! Он сразу тогда меры и принял. Как умеет. Носы им в щеки повбивал. Все дела. У него кулачищи – во! Арестом дело не закончилось. Не дошло до ареста. Мы их в овраг поскидывали. Лежат такие, в глазах удивление крайнее, и носы из затылков торчат. Только обратной стороной. Ага! А берданку участковый себе забрал. Он ее на стену дома над диваном повесил на гвоздик. На фоне ковра с оленем. Красиво. Боевой трофей!

Вот и тогда ко мне Дядька-Вий приходил. Когда я чертей гонял. Хотел мне в нос дать, но не дошло до меня правосудие его. Пожалел он меня. Или снова злить меня не хотел… Я уже тогда успокоился совсем! Смотрел он на меня своим взглядом. По-отечески так. Молча смотрел. Головой качал. Осуждал шибко, видать! Ну а я, как дитя нашкодившее, во фрунт вытянулся да замер. Уважаю я Дядьку-Вия. Вот! Стою и жду наказания. «Виноват, мол, за санитаров и водителя. А за соседа – не виноват! Потому что он козел! Тьфу на него. Помянешь, дык икнется…»

Он тогда мне одно сказал. Дядька-Вий-то:

– Огорчаешь меня, ты, Терентий. Вона сколько шкоды наделал! Санитаров помял? – Помял! Руку, вона, сломал человеку! Угу… Она ж не казенная! Шоферу ихнему глаз подбил? – Подбил! Машину ихню перекинул? – Перекинул… И соседу своему забор поломал и стену в хату проломил! Кулаками махать, Терентий, то дело не хитрое. А кто компенсирует? – Ты, Терентий! И срок тебе – неделя!

И пошел восвояси. По делам своим служебным, видать. Проверять соблюдение норм права законного.

А жена моя, любимушка миленькая, ему вдогонку:

– А шо, и все? Вы его в тюрьму не заберете?! Иль санитарам бы подмогли, да в психушку его, алкоголика окаянного, с глаз!

Это она обо мне так беспокоится. Переживает, что здоровьечко мое спортилось маленько. Хочет, чтоб подлечили. Заботливая она у меня. Люблю ее…

Дядька-Вий ей ничего всякого такого, что обычно отвечают, чтоб отстали, не ответил. А кулак показал ей под нос и буркнул очень умное:

– Так и всех можно в психушку! И тебя… – и пошел.

Жена тогда разом умолкла и на огород убежала. Картошку полоть. Видать, умные слова – они силу имеют. К труду располагают!

А я стоял тогда и думу думал… Прав ведь Дядька-Вий! Кругом прав! Потому что умный он! Осерчать-то оно дело быстрое, а вот люди пострадали зазря! И стыдно мне тогда стало, ох как стыдно… Я тогда всё сразу всем компенсировал. И санитарам проставился, поляну накрыл. Пили, ели, всё чин-по чину! И шоферу ихнему тоже проставился: картошки мешок принес, да лука сетку. Непьющий он. Язвенник. Принял. Даже рад был. У них с зарплатами-то не шибко, а тут припасы появились! Авось денежка, сэкономленная будет. И то дело! И соседу забор поправил, и стену. Козлу этому, будь он неладен… Тьфу на него. Помянешь, дык икнется…

Простили меня тогда они. Обнялись мы. И Дядька-Вий даже улыбнулся. Значит, всё правильно я сделал! И никто зла на меня не держал. Душевные у нас люди. Сердешные! Кроме соседа. Тот злыднем до сих пор ходит. На меня косится. Стена-то новая! И ему, видите ли, теперь остальные стены надо переделывать. Только за свой счет. А деньги где брать? Тьфу! Как вспомнишь…

Так и живем!

А сегодня я почему-то в яйце. Мокрый и голый. Даже башкой потряс. Не, не с перепою… Не кажется мне это. Не причудилось! А как такое может быть? И чего это я тут делаю, собственно…? И кто меня сюда определил?.. Ответов нет. Дык и кто мне ответит? Я ж тут один! Сидел-сидел. Тепло и даже уютно. И не душно вовсе. Дышать-то есть чем, ага! Вроде и как в мешке сижу, а воздух откуда-то идет. И дышу. Только надоело! Думаю, вылезать мне пора. Засиделся!

Поерзал, пошебуршил руками. Уперся в стенку, давлю… Не, не идет! Оно прогибается маленько, а дальше не идет. Только назад ползу. Голой жопой по мокрому. Еще придавил. Силы собрал и давлю, что есть мочи! Оп, и сзади что-то твердое уперлось. Как раз туда! Ой! И шевелится оно! Еще чутка – и грешное будет! Мамочка, что же это за дела такие?! Так оно еще и само туда лезть пытается… Как заору! Как со всей силы вмажу по шкуре-то! Лопнула окаянная, и я следом, словно десантник, прыг! На волю!

Выпал, лежу… Мокрый, скользкий, голый, и жопу ладошками прикрываю. От греха! Страшно и зябко мне. Но вроде как вылупился! Как цыплак. Или, если глянуть на яйцо кожаное, то, скорее, змей. Или ящер какой… Только не длинный и не шиплю. Молча лежу. Мысли всякие думаю.

Вот, например: а что, если я заново так родился? Ну, вроде, жизнь моя неудачная была, а кто-то взял и назад все повернул! Вот приду домой, а дома маманя меня встречает, молочка парного, свеженького, из-под Мартушки нашей, коровушки. Да хлеба испеченного краюху! Пей, сыночек, Терентьюшка, ешь да расти большой! А я одной рукой пью молочко-то из скляночки, а другой маманьку поднял и к сердцу прижал! Хорошо-то как! Здорово! Вот такая мысль. Прям на душе потеплело от нее! Только понимаю, что зря это всё. Не бывает так в жизни, чтоб всё вспять вернуть. Всё уходит и проходит. А как хотелось бы! Чтобы и маманька жива была, и коровушка наша Мартушка при нас, и даже почему-то Дядьку-Вия коло нас представил. Будто он мне вместо папаньки родного. Вот так! Я даже слезу пустил…

Не было у меня папаньки. Не, ну был, конечно, откуда бы я тогда взялся? Только я его не помню. Маманя говорила – космонавт он. Меня заделал и в космос. Покорять просторы межзвездные! Ага. Понимаю, что она так специально говорила, чтобы я, вроде, не чувствовал себя безотцовщиной. Будто и есть у меня папка, да далеко он. И воротится очень нескоро! Малым был – верил! Даже когда сосед мне сказал, что мамка моя врет и нагулянный я от невесть кого, так я ему тогда в морду дал! Чтоб не трепался, мурло! Первый раз в своей жизни я тогда человека ударил. Чтоб прям кулаком да в рыло! Сосед до сих пор без двух зубов ходит, козел. Без передних. А как лыбу растянет, ну, вылитый нетопырь, право слово! Иль выдра. Тьфу на него. Помянешь, дык икнется…

А мамане своей я верил! Даже когда узнал, что в космос уже лет сто никто не летает. Как последняя война началась, так летать и перестали. Все ракеты тогда в другое переделали. Чтоб не в космос, а врагам на головы летело. Ядерные заряды рвать! Так и рвали поначалу. А потом оно взад полетело. Да еще пуще нашего! Кто ж подумать-то мог, что и у врагов тех окаянных таки-ж ракеты найдутся? Ото ж… Военный просчет вышел. Помню, маманька рассказывала, а ей до этого ее маманька, что генералов тех просрамившихся вешали. Почти всех перевешали. А кинулись новых назначать – так нету никого! Таки-ж пьяньдылыги сидят на казенных харчах, жрут в три горла, да пьют в пять глоток, а как стратегию какую придумать, чтоб и врагов извести, и народ свой сберечь – так хер! Привыкли кучу народу в атаки гонять.

Только не было тех куч уже. Поди и трети народу не набралось… Махнули, плюнули и назначили тех, кто под руку подвернулся. Не успели они покомандовать. После ядреного еще чем-то жахнули. Да так жахнули, что и войне тогда враз конец! Радовались вроде поначалу. Ну да, не было счастья, да несчастье помогло! Войны нет. Мир! Ага… Люди умирать стали кругом. И тут, и там. И везде. Видать, шибко ядреным чем-то жахнули! А опосля детишки больными да невдалыми родиться начали. С уродствами. Да не жильцы почти все. Только к третьему поколению выровнялось. Но появились и другие люди. Совсем не такие, как все! С особенностями всякими. Как Дядька-Вий! И до сих пор такие родятся. И я такой народился. Таки дела…

А маме я верил. Чтобы ни было, все равно верил! И очень хотел, чтобы она это знала и от этого стала еще хоть чуточку счастливее! Одна она у меня была родненькая. А я у нее. Вся наша семья. И больше никого. Вот так.

Ну лежать и мысли думать – то оно хорошо, только надо на ноги подниматься! Не дело так живому человеку на земле валяться. Гляди, не ровен час, и почки простужу! Иль та зараза, что норовила в меня залезть с тыльного хода, вылезет поглядеть, где же это объект ее желаний подевался? Не-не-не! Не мое это, не готов я к таким мероприятиям! Чай не на Первомай по селу ходить и в окна людям тарабанить, да поздравлять, чтоб налили сто грамм. Тут целый интим, да без моего согласия! Тьфу…

Встал. Подтянулся. А не земля это вовсе! Тоже шкура. Мягкая, а как буцанешь, подрагивает, ухает… И вокруг будто комната, не комната, а полусфера, и все стены из такого же. Шкура, вены, жилы… Всё пульсирует, подрагивает, живет! И не одно такое яйцо, из которого я вылез. Много их! Посередине комнаты-полусферы огромадный столб из кожи и с венами, как хер. И яйцами весь унизан. Одни лопнутые, и пусто в них, висят просто, шкуру свесив. А другие – полнехоньки! Шевелятся, тоже ухают… Мамочка… Где это я?! Подсказал бы кто! Да у кого же спросишь! У столба? Или в яйца спрашивать? Некультурно это…