Маятник

Два римлянина, всадника, поздно выехали сегодня, неправильно рассчитали время, и вот теперь, вместо того чтобы, закусив на сон грядущий, отдыхать, были вынуждены ехать по ночной дороге. Темень такая, что хоть глаз коли – безлунная ночь. Лошади шли шагом, всадники ехали молча и напряжённо вглядывались в темноту, боясь сбиться с пути. И вдруг, – наверное, их мольбы услышали боги, – едущий первым всадник увидел справа несколько огоньков вдалеке – окна, призывно святящиеся и словно подмигивающие из-за деревьев. Не сговариваясь, всадники свернули в сторону огней, миновали небольшую рощицу и подъехали к двухэтажному белому дому, под плоской крышей, окруженному кипарисами и магнолиями, гостинице, судя по солидному внешнему виду, по фасаду, принадлежащей к разряду мансионесев – гостиниц для знатных римлян и важных гостей. Над дверями висела вывеска, что было странно, а ещё более странным было то, что на ней всадники прочитали: «Отважный ландскнехт», – последнее слово хоть и складывалось из известных им букв алфавита, но было им совершенно незнакомо. Должно быть, что-то варварское, что тоже довольно необычно. Такая, на первый взгляд, солидная гостиница и вдруг эта неуместная вывеска.

Привязав лошадей, два римлянина вошли внутрь постоялого двора. Золотой полумрак, мерцающие свечи, расставленные по всему залу таверны и оплывающие белым воском на колесе, подвешенном к потолку и заменяющем здесь люстру, создавали почти домашний уют. Дополнительно к свечам, на деревянных квадратных столах стояли плошки масляных светильников, коптящих, но источающих приятный медовый запах. Стол в опилках, стены обиты деревом. Посетителей мало – всё же ночь на дворе. Из всех гостей гостиницы вошедшие, прежде всего, обратили внимание на сидящего за дальним столом, в правом углу, настоящего чернокожего папуаса: голый по пояс, с кольцом в носу, губастое лицо разрисовано белой краской, а у стенки, рядом с ним, стоит его копьё с широким плоским наконечником. Папуас из деревянной чаши пил своё горькое противное пальмовое вино и лучезарно скалился, показывая сахарные лошадиные зубы. Что здесь делал этот дикарь? Сначала странная вывеска, а теперь этот папуас. Что-то здесь было не так. Впрочем, привередничать не стоило, возможно, что это гостиница единственная в округе, а ночевать под открытым небо всё же хуже, чем спать под одной крышей с варваром.

Путники продолжили осматриваться. За три столика от папуаса сидели трое мрачных мужчин, одетые необычно – вроде бы в туники, но более грубые и толстые, коричневые цветом и с капюшонами. Они были похожи на служителей культа. Да, но какому богу они возносили молитвы? Отчасти догадка римлян была верной, эта троица действительно посвятила себя служению богу, но имя их небесного господина припозднившимся всадникам бы ничего не сказало, как, впрочем, ничего не дало бы и их название «монахи» – такого термина просто ещё не существовало. Эти самые монахи тихо сидели и ели свою жаренную рыбу. Ну и ладно, эти жрецы никому не мешали. Дальше, с левой стороны зала, компания каких-то оборванцев баловалась пивом из глиняных кружек. А рядом, за соседним столиком, два солдата, египтянина, прислонив свои щиты к столу и положив на него короткие копья, тоже что-то пьют из плоских чаш. Смуглая кожа, набедренные повязки, подведённые чёрным миндалевидные глаза, волосы накручены в шапки каре и похожи на парики. Египтяне пьют не спеша, ни на кого не смотрят. У стойки стоят три босых девки официантки, готовые по первому требованию клиента принести ему того, чего он только пожелает. А слева, ближе к входу, за конторкой восседает тучный хозяин гостиницы, лысоватый, с какими-то стеклами на лбу, которые назывались очки и которые будут изобретены только спустя больше тысячи лет. Хозяин что-то писал в большой книге, а перед ним на столе возвышались столбики монет разных стран и эпох, лежали пачки бумажных денег.

Закончив писать, кабатчик посмотрел на новых гостей, стоящих у дверей. Улыбнувшись добродушной, открытой улыбкой, он поспешил навстречу римлянам.

– Будьте всегда здоровы, гости дорогие! – воскликнул радушный кабатчик. – Проходите, проходите, выбирайте себе местечко по вкусу. Рад, что вы снова к нам заглянули, рад, сердечно рад.

Скидывая плащ на руки подоспевшего слуги, один из римлян, тот, что был повыше, брюнет, ответил кабатчику:

– Что-то ты путаешь, милейший, мы здесь в первый раз. Проездом.

– В первый? – кабатчик будто сильно удивился. – А, ну конечно, значит, в первый. К нам многие заходят, разные, но я всех помню… Что изволите, господа?

Кабатчик подзывает одну из официанток – миниатюрную смешливую блондинку с лицом ребёнка и румянцем на щеках-булочках, а сам отходит к своей конторке и садиться рядом, за столик – за соседний от римлян столик. Римляне расположились, сделали заказ: овощи, мясо, вино. Всё им здесь было в диковинку, никогда прежде в таких постоялых домах, где так относятся к гостям, бывать не приходилось.

Официантка подала заказ быстро: вино прохладное, как раз такое, какое нужно, приятное с дороги уставшим, страдающим жаждой путникам; мясо горячее, ароматное; овощи свежие, сочные, как только что с грядки.

– Удивляетесь, господа? – заметив, что римляне в некотором замешательстве, когда увидели, что в таверну с улицы ввалился германский варвар, вооружённый топором, в куртке мехом наружу, спросил кабатчик.

– А он-то здесь как? – выразил недоумение один из римлян, светловолосый, выпятив вперёд челюсть и в презрении скривив губы.

– А он как все, – ответил кабатчик, встал, подошёл и присел за стол к римлянам. – Вы разрешите? – Получив согласие он продолжил: – Каждый приходит на мой корабль за своим. Какой корабль? – спросите вы, а я отвечу: корабль времени. Кто-то приходит, чтобы всё забыть и идти дальше, а кто-то, наоборот, чтобы помнить. Большинство ко мне заглядывает всего однажды: пришли, покушали – и ушли. Но есть и такие, которые возвращаются раз за разом. Вот, например, как вы.

Признаться, римляне не очень-то понимали, о чём им толковал хозяин – надо ли его слова принимать иносказательно или он не в себе?

– Не то говоришь, хозяин, совсем не то, – отхлебнув вина, упрекнул кабатчика брюнет.

– Ты так всех гостей развлекаешь, да? – спросил светловолосый.

– Хм. Вам, конечно, виднее… Вы не помните, потому что в последний раз захотели забыть… – Римляне перестали жевать и посмотрели на упрямого кабатчика неодобрительно. – А теперь, как я погляжу, пришли, чтобы вспомнить и вернуться домой. Я вас в разных видах видал: и в костюме ушкуйников; и в космической броне; и в будёновках. После вашего визита в революционную бурю кавалерийских рубок вы захотели всё забыть и отправились в древний Рим. А ваша Родина – Киевская Русь, расчётный год – 1180-й.

Пока кабатчик говорил, с римлянами творилось что-то неладное, их будто куда-то затягивало, мир разбегался, расширялся до новых пределов, а когда хозяин гостиницы упомянул про какую-то Киевскую Русь, с их глаз упала пелена, на них словно обрушилась лавина – образов, новых слов, понятий, воспоминаний, сновидений, мыслей. Придавило фальшивых римских всадников так, что им стало физически плохо – как с тяжёлого похмелья, как при тяжёлом отравлении, как от нокаутирующего удара, пропущенного в челюсть. Но они вспомнили! Вспомнили все времена и всё, что с ними происходило в разных эпохах, в разных странах.

– Извините, – сказал смущённый кабатчик, – это всегда так бывает после долго воздержания памяти. Вы прозрели. Потерпите немного, сейчас пройдёт.

Кабатчик не врал, прошло несколько минут, и гости пришли в себя.

– Так значит, мы опять у тебя, – задумчиво проговорил светловолосый, имя которого, данное ему родителями при рождении, было Святополк.

– Всё забывал тебя спросить, – встрепенувшись, начал говорить черноволосый русич по имени Глеб, – а что это такое? – Глеб обвёл вокруг себя руками. – Я, и в будущем побывав, не понимаю как у тебя всё устроено.

– Да, пожалуй, теперь вам можно рассказать. Мой кабак, как маятник, идёт сквозь время – туда – в будущее, и обратно – в прошлое. Ни в какой эпохе он больше чем на два-три часа не задерживается. Тасует дни, годы, столетия, как карты, – и собирает гостей.

– Зачем? – Святополк, как и его друг, очень хотел понять смысл, наверное, поэтому и блуждал по эпохам, искал.

– Вот то-то же, что зачем. Ко мне приходит тот, кто не может реализовать себя в своём времени, а талант их велик и тяга к познанию огромна. И они перемещаются, чтобы стать катализатором процессов развития человеческого общества. Они становятся теми, кто внушает веру в людей, меняющих мир, своей заботой растят лидеров, вождей и их идеи. Вот и вы жили там так, чтобы и другим жилось хорошо.

– Да-а… – протянул Глеб.

– А что, случайных гостей у тебя не бывает? – поинтересовался Святополк.

– Ну почему же, заходят. Если дольше положенного срока задерживаются у меня, то теряются во времени. Они становятся зёрнами неопределённых событий во временном потоке. Своими поступками они поддерживают фактор непредсказуемых изменений и поэтому, в том числе, будущее всё время меняется.

– Не понимаю… для чего это нужно? – пожал плечами Святополк.

Колокольчик на двери звякнул. Раньше, когда пришли Глеб и Святополк, его не было, а сейчас появился. В таверну заявились новые посетители. Вроде бы и времени прошло не более получаса, а открывшуюся на секунду дверь заглянуло полуденное солнце. Маятник качнуло вперёд.

На пороге стояли трое: облачённый в кольчужный доспех, с длинным мечом на боку, в шлеме топфхельм, крестоносец в белой накидке, помеченной красными крестами спереди и сзади; замотанный во всё чёрное, в чалме и с повязкой, закрывающей половину лица, сарацин, у которого из-за спины торчали две круглые рукоятки легких, изогнутых мечей; и гордый самурай в традиционной японской одежде – кимоно, сандалии варадзи, – и в пластинчатых доспехах, с непокрытой головой, с выбритыми висками и длинными волосами, уложенными в аккуратный узел на затылке, на поясе у него висела катана. Хозяин, встав, подошёл и поклонился вновь прибывшим гостям, а потом провёл их к столику. Японец что-то строго сказал кабатчику, а хозяин хлопнул в ладони, и со второго этажа спустилось несколько полуобнажённых дам. Самурай довольно засмеялся. Тут же на стол трём воинам подали разнообразные яства и поставили разноцветные бутылки. Японец из глиняной бутылки нацедил себе в белую чашечку сакэ, одним махом опрокинул себе в рот и, встав, гордо выгнув спину, пошёл к шлюхам. Себе в партнёрши по постельным успехам японец выбрал дородную тёлку с грудью четвёртого размера, но с осиной талией, с белой, сметанной кожей и пшеничными волосами, спадающими локонами до плеч. В обнимку с куртизанкой самурай, хрипло похохатывая, отправился наверх. Его спутники, довольно ухмыляясь, принялись за еду.

Хозяин вернулся к столику русичей. Святополк посмотрел на двоих оставшихся воинов и, обращаясь к кабатчику, сказал:

– Что-то я не пойму, как эти трое оказались вместе?

– А-а. Моя харчевня не просто делает остановки в разных эпохах, она постепенно перебирает день за днём и одновременно открывает двери в разных уголках планеты. Вот они и зашли ко мне вместе, а за то короткое мгновение, когда открывали одну и ту же дверь, но из разных мест, они, так сказать, спелись.

– Ну хорошо, это понятно. Непонятно – кто ты сам есть такой… Бог? – с иронией, но и с изрядной долей страхом спросил Глеб.

– Да нет. Какой я бог, я кабатчик – если хотите, гончар. Да, меня можно сравнить с гончаром, а мой гончарный круг – это время, и я на нём создаю бездонный кувшин мироздания, заполненный бесконечностью.

– Звучит жутко, – заметил Святополк. – Чувствуешь себя даже не рабом божьим, а ничтожной случайной песчинкой, подхваченной бурей.

– Ну, не настолько же… Если честно, то я отвечаю всего лишь за малую часть кувшина. Мой кабак-маятник имеет ограниченную амплитуду полёта. Он начинает движение с веков младенчества человечества, с времени появления на земле первых государств древности, а заканчивает у остывающего трупа цивилизации, в конце двадцать пятого века. – Здесь кабатчик остановил свой рассказ и, будто прислушавшись к чему-то, воскликнул: – О! Вам бы сейчас надо выходить, скоро 1180 год, но позволю себе вас задержать на один ход маятника, – больно разговор у нас выходит занимательный, – а на возвратном движении я вас высажу. Хорошо? – Русичам и самим было интересно – они согласились прокатиться на маятнике в будущее и выйти на обратном пути. – Да, давненько мне не приходилось вот так беседовать с гостями – просто по душам, а без общения мне плохо, скучно.

– Но ты начал… – хотел напомнить Святополк, но не успел закончить.

– Ой, простите. Я сейчас. – Кабатчик вскочил со стула и поспешил навстречу вошедшим в таверну новым посетителям. К этой минуте часть прежних гостей уже исчезла, вышла на своих остановках: ушли монахи и папуас, куда-то исчезла компания оборванцев, а вот египтяне пока сидели.

Те, кто вошли в таверну сейчас, оказались кривоногими всадниками, степняками, монголами. Кривые сабли, за спиной – луки, на голове – их чудные шапки, на ногах – кожаные сапоги гуталы. Быстренько с ними закончив, проследив, чтобы монголам дали варёную баранину, и принесли курдюк с кумысом, кабатчик вернулся.

– Вы о чём-то хотели меня спросить? – продолжил прерванную беседу кабатчик.

Но теперь гости ответить не успели. К хозяину гостиницы подошла одна из официанток и показала на ладони продолговатый кусок металла, тускло отсвечивающий медью, показала и что-то сказала ему на ухо. Кабатчик ответил: «Берём. Это египетский талант. Он как три испанских империала. Рассчитай их». Когда девка ушла, разговор продолжился.

– Да, ты не ответили на наш вопрос, напомнил Глеб.

– Какой?

– Кто ты такой на самом деле? Про гончара очень поэтично получилось, но это не объяснение, а скорее метафора.

– Хм. Кто я… Сам точно не знаю, не очень помню. Я всегда при кабаке. А в начале что-то смутное, словами не описать.

– А зачем тебе деньги? – задал вопрос Святополк.

– Как – зачем? Люди платят за еду, питьё, ночлег и.. – хозяин показал пальцем на потолок, туда, где сейчас развлекался самурай. – Но вы правы, деньги – это всего лишь привычная мера ценности оказываемых услуг. А настоящая плата за мои услуги взимается самим маятником. От гостей он берёт часть их необузданности, часть агрессии созидания и разрушения, перерабатываемой им в движение, а без этого маятник остановится, постепенно замедлиться и встанет.

Дверь таверны открылась и в неё толпой ввалились краснокожие индейцы. Встречать их хозяин не пошёл, объяснив:

– Это южноамериканские индейцы – майя. Не люблю их.

– Почему? – спросил Глеб.

– Дурные они. Им, видите ли, пива и вина мало, они настойки и отвары на псилоцибиновых грибах предпочитают.

Случилось так, как и предполагал кабатчик: индейцы сделали заказ и две официантки принесли им три тыквы-бутылки и блюдо с какими-то зеленоватыми брикетами.

– А закусывают чем? – продолжил расспросы Глеб.

– Тоже… держим для них прессованные смеси из возбуждающих трав, корешков и листьев коки. Ну это что! Они и человеческим мясом не гнушаются. Тьфу.

– И вы что же?.. – Глеб не договорил, но кабатчик его понял.

– О, нет, не беспокойтесь. Я не людоед какой-нибудь. Когда они мяса требуют, я им морских свинок подаю, запечённых на углях. Говорят, что почти тот же самый вкус. Вот увидите, сейчас они напьются и начнут вести себя как скоты. Ну ладно… на чём мы остановились?

– Про плату, – напомнил Святополк и задал новый вопрос: – Зачем лично тебе надо, чтобы качался маятник?

– Я раздвигаю границы – границы существования рода людей на этой планете. Растягиваю периоды. Отодвигаю дальше в прошлое вспышку возникновения первых государств, а в будущем толкаю цивилизацию вперёд, чтобы помочь ей переступить собственный труп и пойти дальше к недостижимому идеалу – балансу между всеобщим счастьем и усилиями по его достижению.

Пока кабатчик объяснял русичам, чему служит маятник и он, египтяне, довольно долго сидевшие за столиком, поднялись и пошли на выход.

– Вот, смотрите, – показал на египтян гончар-кабатчик.

Дверь открылась, и египтяне вышли за порог и тут же их внешний вид изменился: их набедренные повязки выросли в короткие дутые голубые штаны; на плечи им легли платья 16-го века; ноги обтянули коричневые чулки; а сандалии заменили башмаки с большими пряжками; волосы египтян развились, укоротились, а потом и совсем исчезли накрытые париками. Даже шаг египтян изменился, стал из мягкого и быстрого уверенным, неспешным. Из бесстрашных солдат, простых копьеносцев армии фараона – в спесивых придворных французского короля.

– Любопытно, – проследив за метаморфозой египтян, сказал Святополк, но в большей степени его занимало другое. – Вот вы сказали, что маятник растягивает жизнь нашего рода… Да, я помню, мы были там, когда началась ядерная война, а потом мы – люди – постепенно деградировали в радиоактивной пустыне, пока не стали совсем дикими и ко всему равнодушными, жестокими чудовищами.

– Да, – согласился со Святополком кабатчик, – люди ещё какое-то время скакали по мёртвому миру, как блохи по трупу собаки, а потом их поглотила тьма. Кстати, вы двое одни из немногих, кто эмигрировал в ту последнюю эпоху. Обычно оттуда уходят. А вот из 24-го века – расцвета космической эры – почти никто никуда не перемещается.

– А из других развитых веков? – уточнил Глеб.

– Идут. А как же не идти? Многие сильные мужчины там – в мире благополучия – не могли реализовать себя в полной мере. Им требуется открытое противостояние на поле боя, а не в офисе или на спортивной арене. Им нужны враги, настоящие враги. Вот они и перемещаются в века варварства, века кровавых водоворотов событий, чтобы под предводительством, например, Алариха разрушить Рим, или вместе с Наполеоном, Гитлером пройти по всей Европе огнём и мечом. А некоторые из них забираются ещё глубже, а другие мигранты от своего времени отбегают сравнительно недалеко.

– Да, знаешь, я хотел сказать… если сравнение тебя с гончаром верно, то ты, растягивая судьбу человечества, истончаешь стенки кувшина – стенки мироздания, – на доступном тебе участке.

– Я.. простите, – кабатчик обратил внимание, что в его таверне разгорается ссора – зазвучали крики, грохнули несколько выстрелов.

Некоторое время назад в гостиницу зашли красочные персонажи истории морского разбоя – пираты в красных повязках, в белых свободных рубахах, вооруженные ножами, абордажными саблями и длинноствольными пистолетами. Вначале они вели себя вполне пристойно, а потом внезапно устроили дебош. Но, честно сказать, зачинщиками драки выступили не пираты, а индейцы. Майя, насосавшись настойки кактуса Пейотля, изрядно выпив грибного отвара, словив приход сказки, стали кидаться в пиратов – их соседей – кукурузными лепёшками, приняв их то ли за диких зверей, то ли за демонов. Понятное дело, пираты не стерпели: обнажив клинки, постреливая из пистолетов, бросились в атаку. Индейцы встретили их залпом из духовых трубок и завертели над головами топориками. Завертелась мясорубка ближнего рукопашного боя.