Daniel Abraham

A SHADOW IN SUMMER. Copyright © Daniel Abraham, 2006

A BETRAYAL IN WINTER. Copyright © Daniel Abraham, 2007

Published in agreement with the author,

c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

All rights reserved

© Н. И. Парфенова, перевод, 2009

© И. Б. Русакова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Тень среди лета

Посвящается Фреду Саберхагену, первому из моих учителей

Перевод Н. Парфеновой

Благодарности

Романтические представления о том, что создание книги – труд сугубо индивидуальный, требующий изоляции, редко соответствуют действительности. Хочу поблагодарить всех, кто приложил руку к появлению на свет этих романов; в одиночку я бы справился с задачей хуже.

Я признателен Уолтеру Джону Уильямсу, Мелинде Снодграсс, Стиву и Джен Стирлинг, Терри Ингленду, Джону Миллеру, Салли Гвилан, Ивонне Коутс, Эмили Мах, Сэйдж Уокер, Виктору Милану, Джорджу Р. Р. Мартину и всем многочисленным членам писательской мастерской «Критическая масса» в штате Нью-Мексико.

Спасибо также Шоне Маккарти за веру в этот проект и Джиму Френкелю за упорный труд и доброе внимание, уделенные начинающему романисту.

Но особенно я благодарен Конни Уиллис, от которой получил первый совет, Тому Доэрти, давшему совет последний, и Кэтрин Абрахам, без которой промежуток между этими двумя событиями был бы гораздо менее радостным.

Пролог

Удар пришелся по уху и рассек кожу. Тахи-кво – учитель Тахи – взмахнул лакированной розгой. Та просвистела в воздухе, словно птичье крыло. Ота выдержал: не дернулся, не вскрикнул. На глазах выступили слезы, но руки оставались в жесте приветствия.

– Еще раз! – рявкнул Тахи-кво. – Теперь без ошибок!

– Ваш визит – великая честь для нас, высочайший дай-кво, – пропел Ота, словно впервые озвучивая эту церемониальную фразу.

Старик, сидящий перед очагом, пристально посмотрел на него и принял позу одобрения. Тахи-кво удовлетворенно хмыкнул.

Ота согнулся в поклоне и замер на три вздоха, надеясь, что Тахи-кво не станет бить его за дрожь. Молчание затянулось. Ота чуть было не поднял глаза на учителя. Однако не тот, а старик у огня прохрипел традиционные слова:

– Ступай же, отверженное дитя, и возвращайся к занятиям.

Ота повернулся и покорно вышел из комнаты. Лишь закрыв за собой тяжелую деревянную дверь, в холодном коридоре, который вел к комнатам учеников, он отважился потрогать свежую рану.

Другие ребята замолкали, когда Ота проходил мимо; лишь раз или два взгляд задерживался на нем и на новом свидетельстве его позора. Смеялись только старшие ученики – «черные одежды», подопечные Милы-кво.

Ота отправился в свое крыло. Его класс уже спал. Мальчик осторожно снял церемониальное платье, стараясь не запачкать его кровью, и промыл рану холодной водой. Рядом с умывальником стояла глиняная плошка со жгучей мазью для порезов и ссадин. Ота зачерпнул едко пахнущую смесь двумя пальцами и нанес на порванное ухо. Потом, в который раз за время учебы в школе, сел на жесткую койку и заплакал.

– Этот мальчик… – произнес дай-кво, взяв в руки горячую пиалу с чаем. (Фарфор почти обжигал пальцы.) – Как по-твоему, из него выйдет толк?

– Возможно, – отозвался Тахи, поставив розгу у стены и усевшись рядом с учителем.

– Кого-то он мне напоминает.

– Его зовут Ота Мати. Шестой сын хая Мати.

– Братьев я помню. Тоже были способными учениками. Что с ними сталось?

– Отучились свое, получили клеймо и были выдворены, как большинство. Сейчас у нас триста младших школьников и сорок «черных одежд» под началом Милы-кво. Сыновья хайема или честолюбивых утхайемских семей.

– Так много? Я и десятой доли не видел.

Тахи принял позу согласия. Слегка развернутые запястья вносили оттенок не то печали, не то извинения.

– Лишь некоторые сильны и в то же время мудры. А на кон поставлено слишком многое.

Дай-кво потягивал чай и созерцал огонь в очаге.

– Интересно, – проговорил старик, – многие ли понимают, что мы их ничему не учим?

– Мы учим их всему: счету, азбуке. После школы любой найдет себе ремесло.

– Кроме того, которое нужно. Они ничего не знают о поэзии. Об андатах.

– Если они поймут это, высочайший, значит они на полпути к вашим дверям. А те, кого мы выдворим… Что ж, тем лучше для них.

– Неужели?

Тахи пожал плечами и уставился в огонь. Постарел он, подумал дай-кво, особенно глаза. Хотя когда-то и Тахи был зеленым юнцом, до встречи с ним. Стало быть, и морщины, и жесткость – плоды того, что дай-кво в нем посеял.

– Тех, кто не выдерживает испытания, клеймят, а потом отпускают на все четыре стороны. Они вольны идти своим путем, – сказал Тахи.

– Да, но мы отнимаем у них надежду вернуться к родным, занять придворную должность. У них нет семьи. Они не могут подчинять себе андатов, – возразил дай-кво. – Мы выбрасываем этих мальчишек так же, как их выбросили из дома родители. Что с ними происходит, хотел бы я знать.

– То же, что и с остальными, полагаю. Для выходцев из утхайема ничего не меняется. Что до сыновей хаев… клеймо лишает права наследования и, стало быть, спасает от бойни. Это ли не благо?

Тахи-кво был прав. Жители Хайема из поколения в поколение наблюдали за тем, как льется хайская кровь. Так уж повелось. Если все трое наследников убивали друг друга, верхушка утхайема доставала кинжалы, и города начинало лихорадить от насилия, а поэты безучастно наблюдали за происходящим, словно священники – за собачьими боями. Мальчишки, вверенные заботам учителей, были избавлены от этих войн, взамен лишаясь того, что успевали узнать за свою короткую жизнь. И все же…

– Едва ли унижение можно назвать благом, – сказал дай-кво.

Его старый ученик вздохнул:

– Большего мы предложить не можем.

Дай-кво покинул школу рано утром, едва рассвело. Шагнул за высокие бронзовые двери, которые открывали только для него. Ота стоял в рядах своих погодков, замерев в позе прощания. Кто-то за спиной улучил возможность почесаться – было слышно, как скребут по одежде пальцы. Ота не стал оборачиваться. Двое учеников Милы-кво закрыли тяжелые двери.

В тусклом зимнем свете, льющемся с высоты сквозь узкие, как бойницы, окна, мельтешили «черные одежды», отдавали распоряжения своим классам. Задания бывали разными. Утро могло быть посвящено работе внутри школы – починке стен или стирке – либо очистке от наледи садовых дорожек, по которым никто, кроме чистильщиков, не ходил. Вечер отводился на обучение: счет, азбука, религия, история Старой Империи, Второй Империи, Войны и городов Хайема. А еще за последние недели все чаще кто-нибудь из учителей отходил в конец класса, доверяя одному из «черных одежд» вести урок и расспрашивать о пройденном. Мила-кво то и дело прерывал своих подопечных, чтобы рассказать шутку или обсудить вопрос, о котором те не говорили. Тахи-кво только наблюдал и наказывал. Его лакированная розга прошлась по всем одноклассникам Оты.

Сегодня Риит-кво, из числа старших «черных одежд», отвел класс Оты в погреба. Снаружи вставало солнце, но Ота, не видя его, смахивал пыль с камней, которые будто сохранили холод с прошлой зимы, а потом мыл их ветошью, стирая в кровь костяшки пальцев. Наконец Риит-кво построил учеников, прошелся по рядам, раздал пощечины тем, чья осанка ему не понравилась, и вывел в столовую. Ота не оборачивался, не заглядывал вперед, а смотрел строго в спину товарища.

На обед подали холодное мясо, вчерашний хлеб и жидкий ячменный суп, которому Ота радовался главным образом оттого, что он был теплый. Очень скоро Риит отправил учеников мыть ножи и миски, а потом велел следовать за собой. Ота, на беду, очутился в начале колонны и первым вступил в холодный лекторий с каменными скамьями и узкими окнами, не знавшими стекла. Там уже ждал Тахи-кво.

Никто не ведал, почему хмурый круглолицый учитель взял этот класс под опеку, хотя в темноте общих спален ходили кое-какие слухи. Шептались, будто бы дай-кво выбрал одного из учеников и откроет ему тайны андатов сразу, в обход Милы-кво и «черных одежд», сделает поэтом, а значит, наделит большей властью, чем есть у хая. А может, чья-то семья, дальняя родня хая, раскаялась, что отослала сына, и хочет вернуть отпрыска в родовое гнездо.

Ота тоже слушал эти сплетни – мечты слабых и робких, – но не верил ни одной. Он понимал: если уцепится за такую мысль, она сломит его навсегда. Мучаясь в этой школе, надеясь лишь выжить, только так он мог сохранить свою душу. «Дотерпеть бы до конца, – думал двенадцатилетний Ота, – а там нас выпустят обратно в мир». Шел третий год его обучения – как раз середина срока. Сегодня надо пережить очередную беду. Так было вчера, так будет завтра. Заглядывать слишком далеко в прошлое и будущее – себе дороже. Только в самых смелых мечтах Ота представлял, как изучает тайны андатов, а это случалось столь редко, что впору сказать – никогда.

Риит-кво, то и дело поглядывая на учителя в конце лектория, принялся декламировать подопечным притчу о Близнецах-Драконах Хаоса. Ота знал эту историю, а потому мало-помалу отвлекся. За узким стрельчатым окном на ветке сидела ворона. Этот вид напоминал Оте о чем-то смутно знакомом.

– Кто из богов усмиряет духов воды? – резко спросил Риит-кво.

Ота собрался и выпрямил спину. Риит-кво указал на плотного паренька в задних рядах.

– Оладак-странник! – ответил тот, принимая позу благодарности учителю.

– А почему духов, которые не пожелали сражаться ни на стороне богов, ни против них, ввергли в последний круг ада, глубже, чем приспешников Хаоса? – Риит-кво указал на другого ученика.

– Потому что надо было сражаться за богов! – выкрикнул мальчик.

Ответ неверный. Потому что они были трусами, подумал Ота, зная, что прав.

Лакированная розга Тахи со свистом хлестнула ученика по плечу. Риит-кво осклабился и продолжил рассказ.

После урока еще немного поработали, но уже без надзора Тахи-кво. Потом был ужин, и очередной день подошел к концу. Ота был рад наконец забраться на жесткую койку и накрыться тонким одеялом по самую шею. Зимой многие ученики спали в одежде, чтобы не мерзнуть; Ота тоже. Впрочем, он любил зиму больше других времен года. Когда снаружи теплело, он порой просыпался и не мог вспомнить, куда попал, надеялся увидеть стены отчего дома и, может быть, улыбку матери, услышать голоса братьев – Биитры, Даната и Кайина. Эти наплывы воспоминаний были страшней розги Тахи-кво. Ота усилиями воли старался стереть образы семьи из памяти. Дома его не любили и не ждали. Он понимал, что слишком часто вспоминать эту горькую правду смертельно опасно.

В полудреме он заново проживал последний урок, где резкий голос Риита повторял притчу о духах, которые отказались сражаться. О трусах, приговоренных к изгнанию в самую глубь ледяного ада.

Вопрос всплыл неожиданно. Ота распахнул глаза и резко сел. Остальные мальчики спали. Кто-то неподалеку плакал во сне – привычный звук. В памяти звучали слова урока о трусливых духах.

«Что же их там держит? – спрашивал тихий внутренний голос. – Почему они остаются в аду?»

Ота несколько часов пролежал без сна, ломая над этим голову.

Покои учителей выходили в общую гостиную. Вдоль стен громоздились стеллажи книг и свитков. В каменном очаге тлели угли, приготовленные достойнейшими из «черных одежд» Милы-кво. Из широкого окна с двойным стеклом, не пропускающим ни холод, ни летний зной, открывался вид на дорогу, что вела на юг, к главному тракту.

Тахи грел ноги у очага и вглядывался в заснеженную равнину за окном. За спиной у него открылась дверь, и вошел Мила.

– Я ждал тебя раньше, – произнес Тахи.

Мила ненадолго принял позу извинения.

– Аннат Рёта снова жаловался, что кухонная труба чадит.

Тахи фыркнул:

– Сядь. У огня теплее.

– На то он и огонь, – иронично согласился Мила и сел.

Тахи ответил вымученной улыбкой.

– Что он сказал о твоем классе? – спросил Тахи.

– Почти то же, что в прошлом году. «Они заглянули по ту сторону пелены, а теперь ведут младших братьев к знанию». – Мила сложил руки в жесте легкой насмешки. – Все, что они умеют, – издеваться над слабыми. Любой мало-мальски полезный андат сожрет их не моргнув глазом.

– Жаль.

– Можно подумать, кого-то это удивило. А как твои?

Тахи пожевал губу и наклонился вперед, ощущая на себе взгляд Милы.

– Ота Мати опозорился, – произнес он. – Но наказание выдержал достойно. Дай-кво думает, из него выйдет толк.

Мила шевельнулся. Когда Тахи поднял голову, тот уже сидел в вопросительной позе. Тахи поразмыслил над немым вопросом и кивнул.

– Были и другие знаки, – сказал он. – Пожалуй, стоит к нему присмотреться. Только не хочется отдавать его тебе.

– Ты его полюбил.

Тахи изобразил согласие с оттенком признания собственного поражения.

– Может, я и жесток, дружище, – протянул он, явно повторяя не раз сказанное, – но не бессердечен, как некоторые.

Светловолосый учитель расхохотался, и Тахи невольно последовал его примеру. Потом они на время умолкли, думая каждый о своем. Мила встал и сбросил с плеч толстую шерстяную накидку. Под накидкой оказались те же строгие шелка, в которых он вчера встречал дая-кво. Тахи налил себе и Миле рисового вина.

– Приятно было увидеть его снова, – сказал Мила чуть погодя.

В его голосе звучала печаль. Тахи принял позу согласия и пригубил вина.

– И все же он так постарел…

Немудреный план побега не требовал сложных приготовлений, однако Ота «дозревал» почти три недели – с того мига, как понял смысл притчи о духах, до решающей ночи. Вечером он дождался, когда все уснут, вылез из-под тонкого одеяла, напялил все свои чулки и накидки, собрал скудный скарб и в последний раз вышел из общей спальни.

Каменные коридоры не были освещены, но Ота хорошо изучил дорогу и не заблудился бы даже в темноте. Сначала он отправился на кухню. Кладовая была не заперта – никто не хотел попасться на воровстве и получить порку. Ота горстями насыпал в котомку черствые булочки-улитки и сушеные фрукты. Водой запасаться не стал: землю за воротами еще покрывал снег, а Тахи-кво научил оттаивать воду на ходу теплом своего тела, не замерзая.

Когда Ота подготовился, путь привел его к главному залу. Лунный свет из высоких окон обозначил призрачно-серый широкий проход, где каждое утро в течение трех лет Ота и его класс замирали в позе подчинения. На дверях, как обычно, лежал засов. Оте хватило бы сил его сдвинуть, но звук мог кого-нибудь разбудить. Поэтому он взял из чулана за дверями пару широких сетчатых снегоступов и направился по лестнице в лекторий, где узкие окна выходили наружу, в мир, скованный зимой. Ота уже видел пар собственного дыхания.

Он бросил снегоступы и котомку в сугроб, протиснулся в окно и стал спускаться с карниза, пока не повис на пальцах. Падать было невысоко.

Ота стряхнул снег с чулок, привязал снегоступы к ногам толстыми кожаными шнурками, подобрал пухлую котомку и зашагал прочь, на юг, к большому тракту.

Луна, висевшая почти в высшей точке, сдвинулась на две ладони в рукавицах, прежде чем Ота обнаружил погоню. Кто-то шел за ним шаг в шаг, а теперь ступил невпопад – прозвучало намеренно, как привлекающий внимание кашель. Ота застыл. Потом обернулся.

– Добрый вечер, Ота Мати, – сказал как ни в чем не бывало Мила-кво. – Славная погода для прогулки, да? Правда, холодновато.

Ота не ответил, и Мила-кво пошел к нему, придерживая рукой собственную котомку. Ступал он почти бесшумно, а изо рта валил пар, густой и белый, как гусиный пух.

– Вот-вот, – повторил учитель. – Холодно и далеко от постели.

Ота принял позу ученического согласия. В ней не было намека на извинение. Ота надеялся, что Мила-кво не заметит дрожи или спишет ее на холод.

– Уйти, не закончив обучения… Какой позор!

Ота жестами выразил благодарность за урок, но Мила-кво только отмахнулся и сел на снег, разглядывая мальчика с любопытством, от которого тому стало не по себе.

– Зачем? – спросил Мила-кво. – Ты еще можешь все исправить. Тебя могут признать достойным. Так зачем убегать? Неужели ты такой трус?

Ота обрел голос:

– Трус бы остался, Мила-кво.

– Как это понимать?

В учительском тоне не было ни осуждения, ни подвоха. Словно Мила-кво – приятель Оты и искренне хочет услышать ответ.

– В аду ведь нет ни замков, ни дверей, – сказал Ота. Он впервые пытался объяснить свою мысль кому-то, кроме себя. Оказалось, это не так-то просто. – А если нет замков, что может держать, кроме страха, что за воротами будет еще хуже?

– И ты считаешь школу неким подобием ада.

Это был не вопрос, поэтому отвечать Ота не стал.

– Если ты встанешь на этот путь, тебя ждет жизнь изгоя, – предупредил Мила. – Тот, от кого отказалась семья, не найдет ни друзей, ни союзников. А человека без клейма старшие братья вполне смогут выследить и убить.

– Пусть.

– Тебе есть куда пойти?

– Большой тракт ведет в Патай и Нантани.

– Где ты никого не знаешь.

Ота ответил позой согласия.

– Разве это тебя не пугает? – спросил учитель.

– Я так решил.

Мила-кво усмехнулся, словно ответ его позабавил:

– Пусть так. Правда, ты не учел, что есть и другой выход.

Он вытащил из своей котомки небольшой тряпичный сверток. Задумчиво подержал в руках и бросил на снег между собой и Отой… черное одеяние.

Ота изобразил вопрос от ученого к ученому, сейчас не совсем уместный. Впрочем, Мила-кво понял, что имеется в виду.

– Андаты могущественны, Ота. Почти как божества. И они не любят пребывать в одном облике, сопротивляются этому. А поскольку их облик отражает внутреннюю суть поэтов, которые их пленяют, то… В мире полно добровольных мучеников – людей, которые приветствуют творимое над ними насилие. Андат, порожденный подобным умом, уничтожит поэта и сбежит. Ты выбрал действие. Это и отличает тех, кто носит черные одежды.

– Значит… ваш класс… Они все убегали из школы?

Мила-кво рассмеялся. От его смеха стало теплее, несмотря на мороз.

– Нет. Нет, вы все выбрали разные пути. Анся отмахивался от розги Тахи-кво. Ранит Киру задавал запретные вопросы, получал за них наказание и задавал снова, пока Тахи не запорол его до бесчувствия. Бедняга несколько недель не мог носить одежду, – правда, он и так был весь черный от синяков. Каждый из вас на что-то решился. Если ты примешь черные одежды, они твои. Нет – считай, что мы просто побеседовали на любопытную тему, не более того.

– А если приму?

– Тебя не выгонят из школы. «Черным одеждам» это не грозит. Ты будешь помогать нам обучать других тому, что узнал сам, – как выстоять собственными силами.

Ота моргнул, и что-то расцвело у него в груди: безымянное, невыразимое чувство. Побег из школы вдруг приобрел новый смысл, стал знаком стойкости и мужества.

– А как же андаты?

– И до них дойдет, – заверил его Мила-кво. – Начнутся серьезные занятия. Дай-кво выбирает учеников только из «черных одежд».