Пожар разгорался стремительно. Маленькое двухэтажное здание поселковой школы вспыхнуло и разгорелось словно сухая солома на ветру. Одна искорка в износившихся от времени проводах, и вот уже пылает целое здание, построенное еще до войны.

Прожорливые и безжалостные языки пламени вырвались из окон первого этажа. Жадно облизывали фасад школы. Пытались добраться до высоких деревьев, что мирно росли по соседству.

В этот жаркий летний день посетителей в школе было мало. Завуч и двое учителей успели выбежать в школьный двор до того, как пламя захватило холл и поглотило лестницу на второй этаж. Они же позвали на помощь. Но пожарные были еще в пути, а жители поселка только хватались за ведра.

А летняя школа, состоящая из разновозрастной ребятни, эдакой солянки классов от первого до одиннадцатого, уже была заблокирована на втором этаже.

Шла третья неделя моей работы в должности учительницы рисования. И сегодня была моя очередь следить за ребятишками.

Удушливый запах гари и перепуганные крики коллег появились одновременно. Велев малышне оставаться в классе, я вышла в коридор. Дверь кабинета ИЗО располагалась в самом углу здания. Уже понимая, что стряслась беда, я побежала по коридору.

Запомнить всех коллег по именам и лицам я еще не успела, но ориентировалась в школе прекрасно. Благо, что ее миниатюрный размер никакой путаницы не предполагал.

Лестница, идущая от входа на второй этаж и делившая здание на две ровные половины, была единственным путем к спасению. И в тот момент, когда я подбежала к ней, она с треском, поднимая миллионы огненных искр, рухнула вниз.

Тамара, учительница по химии, бросившаяся нас предупреждать, страшно закричала. Но я видела, что она успела вовремя отскочить.

Задыхаясь от дыма, я бросилась обратно в свой класс. Заперла дверь. Перепуганные дети забились в угол. Они кашляли и начинали задыхаться. Но каждый из них видел спасение во мне.

Густой едкий дым пробивался сквозь старые доски пола. Жар пылающего на первом этаже пламени был столь силен, что стало невозможно стоять на месте.

Я бросилась к окну. О правилах спасения при пожаре я знала не больше, чем о молекулярной физике, то есть ровным счетом ничего.

Но все же где-то в закоулках задымленного сознания билось вспоминаемое с детства правило о том, что окна открывать нельзя.

Раздался страшный треск. Перекрытия держались из последних сил. Счет пошел на минуты.

Страх сковал детей, когда начался пожар, он же заставил их зайтись в зверином крике теперь.

В кабинете не было ровным счетом ничего, что могло бы нам помочь. Разве что выцветшая схема эвакуации на двери, но какой от нее теперь прок?

Пот заструился по лицу. Смахнув его нетерпеливо, я приблизилась к детям. Стараясь говорить громко и не закашляться, быстро объяснила нехитрый план старшим. Вцепившись в малышей, они кивнули.

Оставаться в здании было нельзя. Прыгать со второго этажа на первый – идея хуже некуда. Но внизу буйным цветом росли кусты сирени, дотягиваясь едва ли не до подоконника кабинета ИЗО.

За их пушистой кроной я с трудом, сквозь дым и слезы, углядела завуча, Елену Степановну, размахивающую изо всех сил руками. Жаль, что у нее не было крыльев, способных затушить огонь.

Сеня, девятиклассник с веснушками на румяных щеках, тоже ее увидел. Кажется, она была его теткой.

Бросившись к соседнему окну, он потянул на себя задвижку. Мы переглянулись. Скомандовав малышам, подбежала ко втором окну и я.

– Давай!

Стекла в старых рамах дрогнули и затрещали от столь небрежного обращения. Поток свежего воздуха ворвался в класс. Бушующее пламя разъярилось пуще прежнего. Здание затрещало еще сильнее.

До этой секунды мне казалось, что все самое страшное в моей жизни уже произошло. Но нет. Я ошибалась.

Сеня, с совсем не детской самоотверженностью и храбростью, помогал своим друзьям вскарабкаться на подоконник и спрыгнуть вниз.

Я хватала малышей и, стараясь целиться в пушистую сирень, выбрасывала их, словно они были кулями, в окно. Один за другим они падали на ветки, подминая их под собой. Я видела, что Елена Степановна и учителя разделились, заняв пост у каждого из окон. Я видела, что несколько местных жителей успели добежать до места трагедии и теперь принимали детей. Они что-то кричали нам, но звук их голосов не долетал до класса.

Ухватив за лямки комбинезона, я, с совершенно не свойственной мне силой, легко подняла и вышвырнула на улицу третьеклашку. Обернулась назад и поняла, что смышленая девчушка была последней.

Перехватив шатающуюся раму, я прохрипела:

– Теперь ты.

Сеня заколебался, но я толкнула его от себя. И бравый малыш полез на подоконник. В кабинете химии что-то взорвалось. Дом пошатнулся. Потеряв равновесие, малыш полетел вниз, словно подбитая ласточка.

Я лишь в ужасе проследила за ним взглядом, неспособная помочь хоть чем-нибудь.

Зато его Ангел Хранитель не дремал. Приземлившись на переломанные ветки, Сеня прокатился по ним, будто по горке, аккурат в руки ловящего его старика.

Усевшись на подоконник, я собралась последовать чужому примеру. Правда, в то, что мое падение будет благополучным, я не верила. Но все же это лучше, чем добровольно гореть заживо.

Но едва я перекинула ноги, как Елена Степановна закричала дурным голосом:

– Оленьки! Оленьки не хватает!

Я обернулась. Кабинет заволокло дымом, но все же он пока неплохо просматривался. И только сейчас я увидела, что дверь приоткрыта. Сердце застыло в ужасе.

– Прыгай! – закричал кто-то истошно.

Как и всегда, послушаться я и не подумала. Нырнув обратно, я устремилась в коридор. Но не дойдя и до середины класса, зашлась в страшном кашле. Голова закружилась. Я бы непременно рухнула в обморок. Но природное упрямство, за которое мне столько раз по жизни доставалось, вновь взяло верх.

Разглядев сквозь пелену дыма свой стол, я подползла к нему. Схватила сумку. Выпотрошив содержимое на пол, неслушающимися руками открыла бутылку с минералкой. Тут же вылила ее на свой шарф. Прижала к лицу. Стало чуточку легче дышать.

Поднялась и поспешила прямиком в бушующее пламя.

Большая часть коридора уже была в огне. Огненные языки жадно поглощали стены коридора, двери кабинетов. Пылала библиотека. И от дыма ее небольшого собрания было совершенно невозможно дышать.

Отчаянно борясь с кашлем, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, я остановилась. По счастью, первоклашка Оленька убежать далеко не смогла. Забралась в соседний кабинет. И сидела в самом уголочке под партой. Сквозь черный дым, под гнетом невероятного жара, я бы вряд ли смогла ее углядеть. Но сегодня она пришла в очень ярком платьице, и пятно ультразеленого цвета я смогла заметить даже издалека.

Откуда ни возьмись во мне проснулась неведанная сила. Я бросилась к ней. Перебросив через плечо, ринулась обратно. Девочка не сопротивлялась. Надышавшись дымом, она потеряла сознание.

Едва я оказалась в кабинете, как одна из балок в коридоре треснула и рухнула, подминая под собой большую часть пола, пробивая здание насквозь. Стены зашатались. Что-то страшно загудело, затрещало.

Лишь чудом не упав на ходящем ходуном полу, я добралась до окна. Всеми силами прижимая к себе ребенка, вновь забралась на подоконник.

За несколько минут, что меня не было, успели прибыть пожарные. Ничего уже толком не видя и не понимая, я все же разглядела их форму, расслышала голоса. Отвратительное чувство дежавю страшной болью отдалось в груди.

Прижав малышку что есть силы, я прошептала:

– Не в этот раз… Только не опять… Пожалуйста…

И спрыгнула вниз.

Способность дышать еще не вернулась ко мне. Едкий дым так разъел глаза, что я толком ничего не видела. В голове стоял страшный хаос. Чувства отказали все разом.

Все, на что я была способна, это прижимать к себе ребенка в нелепой попытке защитить его от беснующейся стихии.

Гомон голосов. Крики. Боль. Жар огня. Вой сирен. Все смешалось. Перепуталось.

Кто-то схватил меня и поволок куда-то. Я отчаянно хотела вырваться, но сил на это не было. Я пыталась закричать, но могла лишь кашлять или хватать воздух.

Все же в этом гомоне я смогла различить вполне отчетливо:

– Я врач! Отпусти девчонку! Я помогу!

И только тогда ко мне пришло осознание того, что я уже не в пылающей школе. Потратив все оставшиеся силы, я разжала руки. Отпустила малышку. Кто-то тут же выхватил ее. Но я не сопротивлялась. Знала, так надо.

«Все хорошо… Все будет хорошо», – вспышкой света пронеслось в сознании. И прикрыв веки, я уступила тьме.

Я пришла в себя неожиданно. Так бывает во сне, когда снится, что падаешь. Резко распахнув веки, я в бессмысленном ужасе уставилась в потолок.

Я отлично помнила, что было со мной до того, как тьма победила. Сразу осознала и то, что наступает ночь. Но где нахожусь, не понимала совершенно – бывать здесь раньше мне не доводилось.

Школа, где мне довелось работать учительницей рисования, располагалась в крохотном поселке между Петербургом и Москвой. О существовании поселка сего я узнала совершенно случайно, оказавшись здесь по воле Судьбы – жизнью моей она вертела как хотела, так и сюда зачем-то привела.

Но местечко это оказалось славным, жители дружелюбными, и я осталась. В том, что я все еще здесь, было понятно даже моему затуманенному дымом сознанию. Сквозь тюлевые занавески можно было без труда разглядеть знакомые крыши домиков, очертания центральной улицы. Виднелась даже гладь озера, где я купалась по утру перед уроками.

И все же комната была мне незнакома. С трудом приподнявшись, я свесила ноги с высокой перины. Дав себе возможность передохнуть, осмотрелась.

Обычная деревенская комната. Чистая. Нарядная. Повсюду цветные половички, вязанные крючком салфетки. А в углу на колченогом столике дремлют ноутбук и стопка любовных романов в мягкой обложке. Сквозь приоткрытое окно струится свежий воздух с ароматами сада.

На небе ночная дымка. Но часов поблизости нет, и сколько времени я проспала, неясно.

С осторожностью спустившись на пол, я прислушалась к своему организму. Похоже, пожар не слишком мне навредил. Пламя меня не коснулось. Сил на пол чайной ложки и дурная голова – вот и все последствия.

Я машинально коснулась головы. Там, под темными тяжелыми прядями волос, скрывался свежий шрам. Тогда мне тоже «повезло». Но отчего-то я не радовалась.

Углядев у двери зеркало, я приблизилась. Зеркала я не любила – мне не нравилась та, что смотрит на меня с зеркальной глади. Но пугать приютивших меня в своем доме людей не хотелось.

Светлое платье оказалось сплошь перепачкано сажей. Отвратительный запах дыма пропитал всю меня. Вспомнилось озеро, и отчаянно захотелось нырнуть в его теплые глубокие воды.

Но вместо этого я попыталась оттереть сажу со своего лица. Зазеркальная я наблюдала за моими попытками с привычной грустью. В темных глазах за пушистыми ресницами тоска, алые губы забыли вкус улыбки. Вкус поцелуя любимого.

Темные волосы разбросаны по плечам, спускаются до самой поясницы тяжелым покрывалом. При падении они высвободились из тугого узла, в который я старательно завязала их поутру.

Чуть смуглое лицо сейчас непривычно бледно. И от этого, должно быть, глаза сияют так лихорадочно. Опасно.

Оставив попытки привести себя в порядок, я отвернулась поспешно. Еще раз оглядела комнату, на этот раз в поисках своих босоножек. Не преуспела.

Покинув убежище, неуверенно вышла в коридор. Мысли мои прояснялись, но сил больше не становилось. Немного пошатываясь, но держа спину прямо, я отправилась на звук голосов.

На просторной террасе ужинала семья. Трое мужчин, трое женщин. Едва я появилась, как разговор оборвался. Образ девицы, день напролет драившей замок по приказу злой мачехи, мне не шел. А гостеприимных хозяев и вовсе расстроил. Всплеснув руками, ко мне бросилась Елена Степановна.

– Изабелла!

Ее примеру тут же последовали остальные. Усадив за стол, они окружили меня. Что-то говорили, зачем-то касались. Пытались то ободрить, то утешить, то похвалить. А мне хотелось сбежать отчаянно. Но это было неважно.

Куда важнее другое.

– Как дети? Оленька? Сеня?

– Все благополучно, – охнула Елена Степановна. По ее чуть пухлым, усеянным морщинками, щекам покатились слезы. – Обошлось, слава Богу!

– Мама, ну что ты…, – тут же заволновалась ее младшая дочь и поспешила усадить разволновавшуюся Елену Степановну на диван у стены.

Хотя у самой тоже все глаза от слез опухли. В школе она работала учительницей русского языка и литературы, а ее сынишка-пятиклашка ходил на мои занятия. Во время пожара его не было на уроке по чистой случайности – перенесли запись к стоматологу на день раньше и пришлось ехать в райцентр.

Старшая дочь хозяйки тут же подала ей стакан воды. Елене Степановне нельзя было нервничать, и об этом знали все.

Супруг завуча и мужья ее дочерей неуклюже топтались в стороне. Не зная, чем помочь, они заметно погрустнели, застыдились. Но за происходящим следили зорко, стараясь быть хотя бы на подхвате.

Когда все немного успокоились и пришли в себя, мы пересели за стол. Дочери Елены Степановны заварили свежий чай. Не сговариваясь, все члены семьи продвинули мне кто-варенье, кто конфеты. Чувствуя неловкость от их заботы, я смущенно благодарила каждого. Но все внимание сосредоточила на рассказе хозяйки.

Длинной ее повесть не была. После того, как я отключилась, меня перенесли в дом Елены Степановны.

– Фельдшер хотел тебя в больницу отправить. В райцентр. Но мы отбили. Там такие врачи, что лучше сами выходим…

– Спасибо, – промямлила я. С некоторых пор я отчаянно боялась появляться в людных местах и тем более учреждениях.

Дети, что было важнее всего, не пострадали. Прибежавшие родственники разобрали их по домам. Тех, у кого взрослые были на работе, увели друзья. Все сложилось благополучно. Никто не пострадал. И Оленька пришла в себя, едва оказавшись на свежем воздухе.

– Школу не восстановить, – пригорюнилась хозяйка. Вся ее семья подавлено замолчала, но говорить об этом пока не решалась, опасаясь за слабое сердце Елены Степановы.

В былые времена я легко исправила бы эту несправедливость. Но теперь могла лишь скорбно молчать.

– Выключи ты его, – вдруг сердито буркнула старшая дочь хозяйки. – Надоели уже, ей Богу. Одно и то же целый день. Нашли цирк!

Я машинально проследила ее взгляд. На стене веранды беззвучно работал телевизор. Показывали новости.

– Журналюги эти мимо нас в соседнюю деревню ехали. Там гусиную ферму кто-то из местных открыл, вот и позвал их.

– Ага, и вместо того, чтобы помогать детей спасать, они за камеры схватились. Что за люди?!

Все внутри меня словно похолодело. От ужаса я далеко не сразу смогла заговорить. Заметив произошедшие во мне перемены, гостеприимные хозяева расценили их по-своему.

Решив, что кадры моего в обнимку с Оленькой падения из окна напугали меня, заставив вспомнить о пожаре, поспешно выключили телевизор.

Но это было не так. Я боялась вовсе не увиденного. Сила, внушавшая мне страх, была куда сильнее и опаснее любого пламени.

Я нервно убрала за ухо упавшую прядь. Стараясь казаться естественной, поднялась. Руки предательски дрожали, я поспешно убрала их за спину.

– Ты так побледнела, – охнула Елена Степановна. – Того и гляди в обморок упадешь. Тебе нужно срочно прилечь!

– Все хорошо, – заверила я, пятясь к выходу.

Мне нужно было срочно бежать, а не прилечь. Моя неловкая попытка улыбнуться еще больше насторожила хозяев. Все разом бросились уговаривать меня остаться. А я физически ощущала, как отпущенное мне время истекает.

Все же я смогла высвободиться, не обидев Елену Степановну и ее семью. Точнее, обидев несильно. Они охотно поверили в мою усталость и желание привести себя в порядок. Убедить их в том, что провожать меня не нужно, оказалось труднее, но и с этим я справилась. Ведь дом моей подруги, где я жила с момента появления в поселке, был совсем рядом.

Едва скрывшись за забором гостеприимного дома, по обе стороны которого росли шикарные высокие кусты жасмина, я припустила к себе.

В столь поздний час поселок неизменно спал. Но сегодня в некоторых домах еще горел свет – свидетельство дневных переживаний.

Однако дом моей подруги находился в самом конце улицы, укутанный ночными сумерками, спрятанный за кронами деревьев и кустов небольшого сада.

Стараясь не замечать, как сильно кружится голова, я побежала. Длинные мои волосы развевались словно пиратский флаг на корабле, несущемся прямиком в смертельную бурю.

Оказавшись в саду, я остановилась. Прислушалась. Тишина стояла невероятная. Подобное здесь было редкостью, ведь совсем рядом проходила железная дорога и гулкий перестук колес был столь же естественен, как воскресный звон церковных колоколов и утреннее щебетание птиц.

Мне стало чуточку легче. Быть может, я и вовсе потревожилась напрасно. Вполне возможно, что это были местные новости и о репортаже уже завтра никто не вспомнит. Никто не узнает.

Эта мысль придала мне сил. И все же я уже знала, что в поселке не останусь. Заберу паспорт, рюкзак с нехитрыми пожитками и в путь. Неважно куда, главное подальше.

С деньгами у меня было хуже некуда. Но это не беда. На дорогу хватит. А дальше… Дальше как-нибудь справлюсь. Что-нибудь придумаю.

Это не беда. Беда, беда, беда…

Приободряя себя подобным образом, я поднялась по скрипучему крыльцу. Домик достался Рае от тетки, которая наведывалась сюда только в грибной сезон. Похожий на старый, немного покосившийся скворечник, он был окружен запущенным садом и высоченными кустами сирени. Скрипя каждой своей дощечкой, он все же стоял крепко. Дарил прохладу в жару и бережно хранил в подполье ненужные вещи хозяев. Внутри он состоял из небольшой кухоньки, двух спаленок и предбанника. А сердцем его, пылавшим жарко, была небольшая печка, любовно побеленная хозяйкой.

Оказавшись внутри, я вдохнула ставший привычным аромат сада, земли и чужих ушедших лет. В домике было темно, но я достаточно хорошо ориентировалась, чтобы не тратить время на возню с лампочками на кухне. Они работали из рук вон плохо, но никаких проблем мне не доставляли. Весь световой день я проводила в саду, а вечером читала у окна или под желтым светом настольной лампы в комнате, которую Рая называла моей.

Словно опытная беглянка, я держала свой небольшой рюкзак собранным всегда. В нем было все, что потребуется. Документы, деньги, сменная одежда. Забросила за плечо – и ищи ветра в поле. Видя его, Рая хмурилась, а мне так было спокойнее.

Не подвела и интуиция, приготовления были вовсе не напрасны.

Обдумывая дальнейшие действия, я прямиком направилась к окну. Там на старом венском стуле дремал мой рюкзачок. Не мешало бы позвонить подруге, но мой мобильный пропал в пожаре. Просить о помощи кого-то из местных я не стану – незачем навлекать на невинных людей беду.

«Позвоню, как устроюсь, – решила я, но не слишком веря, что это случится скоро, поспешно поправила саму себя. – Нет, лучше с какой-нибудь станции. А то будет волноваться понапрасну». Мы взяли за правило созваниваться каждый вечер. Сегодня я звонок пропустила, и это очень плохо. Не хватало еще, чтобы она примчалась меня проведать и угодила в историю.