Глава 1

Огромный, словно напитанный самой непроглядной чернотой, валун блестел и переливался под проливными струями дождя.

– Почему?! Почему ты не помог?! – не сдерживая слёз и рвущую душу и сердце боль, кричала она. – Ты же сам меня выбрал! Защитил! Ты дал мне свой знак! – резкий рывок, и рукав мокрой куртки задрался, являя ночи знак на внутренней стороне запястья. – Почему?! Почему ты не помог им?! Они же умерли! Все! А я ничего не смогла сделать! Ничего! И как жить мне теперь с этим?! Как?! Скажи?! Ну скажи???!!!

– Стать сильной. Стать особенной, – раздался тихий голос из темноты. – Он никогда не дарует свои знаки слабым.

– Но я… я думала, что он поможет… – продолжала рыдать она. – Я думала, что он дал мне силу, и я смогу спасти их… а он… он всего лишь спрятал меня! Зачем он спас мен?! Почему меня?! Почему не их?!

– Потому, что ты просила его, и он дал тебе защиту. Всё. Так бывает, – из темноты к ней шагнула крепкая мужская фигура в одеянии Волхва¹.

– Но я… я думала… – начала лепетать она сквозь слёзы.

– Ты ошиблась.

– Тогда я хочу мести. Хочу стать его Волховицей, – зло смахнув слёзы, процедила она сквозь зубы.

– У него нет Волховиц. Не женская это доля.

– Значит, я стану первой, – упрямо мотнула она головой. – Ты не имеешь права отказать. Я уже никогда не стану Волховицей Лады². Я выбираю путь мести.

– Быть Волховицей Чернобога³– тяжкое бремя.

– Я справлюсь.

– Нет.

– Я докажу! Докажу, что справлюсь!

***

Через неделю темной теплой ночью барышня с длинными светлыми волосами, заплетенными в тугую косу, борясь с робостью, стояла у дверей трактира. Вздохнув как перед прыжком в воду, она вошла в утопающее в табачном дыме и винных парах нутро трактира, окинула быстрым взглядом публику, и не найдя ничего подозрительного, прошла к стойке и взобралась на высокий стул.

– Тебе сколько лет? – спросил трактирщик, натирая стойку.

– Восемнадцать, – ответила она, взглянув исподлобья. Он замолчал, поставил перед ней чашку и отошел в сторону. Она помешивала ложечкой горячий чай и терпеливо ждала. Наконец появился её друг.

– Идем, – сказал он и повел ее по коридорам к подсобке.

В небольшой комнате за низким столиком сидели трое молодых мужчин. Его она узнала сразу. Когда она вошла, мужчины замолчали и с недоумением уставились на нее.

– Ты что, спятил? – сказал один из троицы. – Она же совсем ребенок.

– Она нам подходит, – ответил друг барышни. – Можешь мне поверить.

– У меня нет времени на ерунду. Проводи девчонку.

– Можно поговорить с вами наедине? – решилась барышня.

– Не о чем нам говорить. Отправляйся домой в куклы играть.

– Пять минут, – попросила она. – Всего пять минут.

Он нахмурился, но кивнул. Мужчины один за другим потянулись к выходу, тот, кто привёл её, вместе с ними.

– Спасибо, – тихо сказала она, дождавшись, когда за ними закроется дверь. – Моих родителей убили… ночью в постели…

– Я знаю твою историю, – сказал он. – Сочувствую, но…

– Я видела убийц. Их было трое. Двоих я хорошо запомнила. Третьего не видела, но слышала его, он, прежде чем уйти, прошептал пару фраз. Я убью их, с вами или без вас, но убью. Всех. Рано или поздно.

– Вот что, девочка, – поморщившись, заговорил он. – У нас тут не детский сад…

Договорить он не успел, барышня шагнула вперед и в следующее мгновение ловко выдернула из его наплечной кобуры револьвер и приставила к его голове, взведя курок. Он смотрел на нее беззлобно, только с удивлением, он всегда был настороже и теперь гадал, как это девчонке удалось его провести.

– Извините, – сказала она, возвращая ему револьвер. – Я не хотела, чтобы ваши ребята при этом присутствовали.

– Разумно, – усмехнулся он, приглядываясь к ней.

– Люди видят то, что хотят видеть. И не более того. Девчонку, которая еще играет в куклы. Я смогу то, что не сможет никто из ваших. Я могу подойти близко. Очень близко.

Он кивнул, задумавшись, потом спросил:

– А этой штукой ты умеешь пользоваться? – и кивнул на револьвер.

– Я неплохо стреляю, – скромно ответила она.

– Хорошо, проверим.

На следующий день они отправились за город. За рулем старой колымаги сидел её друг, рядом с ним тот, на кого она возлагала большие надежды. Сама барышня же устроилась сзади и всю дорогу смотрела в окно, стараясь успокоиться. Она знала, что эта поездка вроде экзамена, и не хотела, чтобы излишнее волнение ей помешало.

Её друг всю дорогу молчал, она надеялась на его поддержку, на признание, что он сам многому ее научил, но он не проронил ни звука, и она терялась в догадках. Машина свернула в лес. Они оставили её возле поваленной березы и углубились в чащу. Найдя подходящее место, её друг достал из вещмешка пустые бутылки и не спеша их расставил. Потом, также не торопясь, отсчитал шаги и протянул ей оружие. Оружие было не пристреляно, а расстояние слишком большое, ему об этом было хорошо известно, но он промолчал, барышня разозлилась на него, но ничего говорить не стала. «Все в порядке, – мысленно подбодрила она себя. – Ты справишься».

Бутылки фейерверком осколков разлетались одна за другой. Мужчины наблюдали за этим с равнодушными, даже унылыми физиономиями. По крайней мере, барышне казалось именно так. Её друг достал из вещмешка картонную мишень и прикрепил к дереву. Увеличил расстояние, отмерив его шагами, поманил пальцем. Она вновь начала злиться, не понимая его поведения. Он вел себя так, будто они были чужими людьми, а не друзьями. Говорят, злость плохой советчик, но не в ее случае. Все выстрелы были в десятку. Он стал подбрасывать бутылки в воздух, а она, стоя спиной, быстро разворачивалась и стреляла. Эта часть тренировки всегда ей нравилась. Она не сомневалась, что все ее выстрелы достигнут цели. Так и вышло. Когда она закончила, мужчины переглянулись.

– Из винтовки она стреляет лучше, – заметил её друг, впервые с момента приезда открыв рот.

Тот второй кивнул, а потом спросил, поворачиваясь к девушке:

– Кто тебя этому научил?

– Отец. И он, – кивнула она на друга и пошла к машине.

Мужчины шли сзади. Она слышала, как один сказал её другу:

– Занятная девчонка.

– Занятная? – вроде бы удивился тот. – Знаешь, я бы хорошо подумал, прежде чем решился перейти ей дорогу. Ты видел знак на её руке. Сам знаешь, такие как она дороги им.

Собеседник засмеялся, услышав эти слова, но в его смехе не было ничего от сомнения или тем более насмешки. Он ускорил шаг, поравнялся с ней и сказал, глядя не на неё, а куда–то вдаль:

– Ты нам подходишь.

***

Я распахнула глаза, почувствовав, как кто–то весьма невежливо трясет меня за плечо. Затекшая от неудобной позы рука заныла. С трудом выпрямившись, потерла руку, и обнаружила рядом с собой двух городовых. Один был молод и поглядывал на меня с любопытством, второй, постарше, смотрел хмуро.

– Чего надо? – спросила я, подымаясь с лавки и осматриваясь.

Все станции в три ночи выглядят одинаково уныло, эта не была исключением. В тусклом свете лампы пустующие сиденья, стоящие пусть и не в большом зале, навевали тоску. Возле закрытых касс не было ни души, ближе к стене на скамьях спали двое мужчин, сунув под голову сумки, в надежде, что так их ценности останутся при них. Свой старенький саквояж я тоже сунула себе под голову, укладываясь спать. Я тяжело вздохнула, посмотрела на старшего из городовых, нерешительно улыбнулась молодому.

– Чего, чего, – передразнил старший. – Документы есть?

– Ну, – буркнула не вежливо.

– Гну… покажи.

– Простите, я сейчас, – опомнилась я, и суетливо путаясь в ремешке и завязках ридикюля, с трудом достала паспорт.

От неловкого движения из ридикюля выпала книга. Взгляд городового чуть смягчился, но увидев автора, Даная Видная, он опять посуровел. Я лишь пожала плечами. Подумаешь, не нравится ему. На вкус и цвет как говориться… Последние пять лет Данаю Видную и Ладу Гордую⁴, не читал только совсем уж безграмотный. Хотя многие поговаривают, что это один и тот же человек, но я в это не верю. Не верю. Такие разные истории. Такие разные миры. Да–да, именно миры. Лада пишет лёгкие и уморительные фельетоны и повести, в них она передаёт радость, счастье и любовь ко всему. А Даная описывает страшную параллельную реальность. Где Русь – не Русь вовсе, а Россия. Где летоисчисление ведётся как в Европах – от Рождества Христова, а не от Сотворения Мира⁵. Где люд потерял Веру в Истинных Богов, где нет чар. Где страшные войны и болезни, где живут–то всего до семидесяти дет, ну прям как в Европах наших. Где на башнях Кремля не солярные знаки, а странные звезды. Где нет капищ Богов, а есть храмы с золотыми крышами в крестах, где на Красной площади стоит мавзолей с мертвым вождём, где нет Князей династии Словенов, а есть президенты. В её романах ужасный мир. В том мире, страшном и странном, правят деньги, коварство и фальшь. В мире, где все пытаются унизить и растоптать русского человека. Где нет Веры, а люди могут продать родину за кучку денег. Где не сохранилась наша, та самая исконная «загадочная душа русича». Где на протяжении веков всеми возможными и невозможными способами там, в той России, уничтожали по–настоящему великую страну. Где перемололи историю, веру, страну, людей… да всё перемололи! Везде жадность, лицемерие, глупость, алчность, безволие, вероломство, скудоумие, коварство, жестокость, бесчестие. В этих страшных историях герои попадают в наш мир. Мир – где Русь. И в их глазах, Русь – воплощение мечты. Русь – которую не покинули Боги, Русь – где чары идут рядом с технологиями, Русь – где на улице можно встретить и экипаж, запряженный вороными, везущий в театр нарядных дам и кавалеров, и автомобиль, мчащийся по набережным. Русь – где в небесах, словно киты, парят неповоротливые дирижабли, и тут же стремительные, хищные силуэты реактивных самолётов. Русь – где возможны чудеса. Как же красиво она описывает нашу Русь. В её романах это место – где сплелось всё. Футуризм межзвездных перелетов и старинные паровозы. Эклектика славянского средневековья и утонченность классицизма. Конные экипажи и спортивные автомобили. Петровское барокко и тут же высокие готические своды, мосты. Сбитень, наливочка, баранки и рядом с ними теплые пледы, свечи, имбирные пряники и какао с маршмеллоу, уютные книги около камина и огоньки гирлянд. Особенное восхищение досталось одежде, Даная даже ввела новое название – и теперь, то что мы привыкли видеть каждый день на улицах, белоснежные и цветные сорочки, сарафаны, юбки–поневы, передники, пояса, косоворотки, кафтаны, сафьяновые сапоги и парчовые туфельки, кокошники и венки, и тут же, кокетливые цилиндры, корсеты с блузами, юбки с пышным воланами, ботинки со шнуровкой, и чёрные сюртуки, застёгнутые на все пуговицы, рубашки с высоким стоячим воротником и галстуки – называется Невероятный Славянский Шик в сочетании со стимпанком. В её книгах Русь представлена невероятной и сказочной страной. Вот только это лишь в книгах…

Ехидное покашливание городового заставило выбросить из головы любимых авторов, и сосредоточено взглянуть на него.

Городовой полистал документ и, постукивая им по ладони левой руки, спросил:

– Почему на станции ночуешь?

– Нельзя что ли? – буркнула я, желая городовым от всего сердца провалиться сквозь землю.

– Отвечай, когда спрашивают.

– Простите, – опустила глаза. – Я Омнибус⁶ на Москву жду. Первый только через три часа. Паспорт верните, пожалуйста.

Паспорт он вернул, но убраться не спешил, продолжая пялиться. Я положила документ в карман, а городовой вновь спросил:

– И что тебе понадобилось в нашем городе?

– В гости приехала, – напустила на себя несчастный вид.

– В гости? А ночуешь на станции?

– Не ко двору пришлась, вот и ночую. Чего прицепились, делать нечего? – опять не сдержалась.

– Поговори у меня, – посуровел дядька, но тут влез молодой:

– Да ладно тебе…

– Билет на омнибус есть? – не обращая на него внимания, спросил первый.

– Куплю, как только кассы откроют.

– Ну–ну…

Он все–таки развернулся и пошел прочь, молодой чуть задержался и улыбнулся мне. Я скривилась, потом потерла лицо руками, жалея, что меня разбудили в такую рань. Теперь вряд ли усну. Поднялась и, прихватив ридикюль, направилась к аппарату, продававшему взвар⁷, чай и кофе, выгребая из карманов мелочь. Городовые удалились на почтительное расстояние, но старший в мою сторону поглядывал.

– И чего привязались, – в досаде проворчала под нос.

Посчитав монетки, поняла, что мелочи хватит только на самый дешевый кофе. Выпив кофе, жидкого и дрянного, без вкуса и запаха, побрела в туалет. Умылась холодной водой, вытерла лицо салфеткой, присмотрелась к своему отражению в зеркале. Физиономия совершенно несчастная. Кожа бледная, а под светом вокзальных ламп так и вовсе серой кажется, глазища хоть и зелёные да большие, но мутные и уставшие от недосыпа. Вздохнув, я вернулась в зал. Сунула саквояж под голову и попыталась уснуть, зная, что ничего из этого не выйдет.

Я лежала, разглядывая потолок и выжидая время. Через три часа придется отсюда сматываться, неизвестно, когда у городовых заканчивается смена, а мозолить им глаза ни к чему.

Через полтора часа в зале наметилось движение. Мужики у стены напротив проснулись и побрели на улицу, возле касс выстроилась очередь, народ постепенно прибывал. Я даже решила, что спешить не стоит, пока не заметила, что в зале вновь появились городовые. Торопливо направилась к кассам и пристроилась в хвосте очереди. Старший, проходя мимо, посмотрел внимательно, а я попыталась понять, чем ему так не угодила, но мозги с утра были неповоротливы, и на ум ничего стоящего так и не пришло.

Дождавшись, когда они пройдут мимо, я прошмыгнула к выходу, оказалась на станционной площади, огляделась и, перехватив поудобнее свою поклажу, побрела прочь от станции. Возле ближайшей витрины чуть сбавила шаг, разглядывая свое отражение. Юбка до щиколоток в мелкую клетку, черные чулки, стоптанные ботинки, помятая куртка. Черные пряди, выбившиеся из косы, в беспорядке точащие из–под старенькой шляпки, падали на плечи и выглядели неряшливо. Под глазами круги, кожа бледно–серая, унылое выражение лица тоже не добавляло красоты.

– Мда–а–а–а… красавица, – с усмешкой сказала я, покачала головой и добавила: – Эх… ну и влипла же ты.

Весь день болталась по городу. Местные достопримечательности хоть и были красивы, но мне сейчас не до них. Мне бы хорошенько выспаться, вытянув ноги и имея под головой подушку, а не потёртый саквояж. Но об этом оставалось только мечтать. И я накручивала версту за верстой, потом долго сидела на скамейке в парке, прикидывая, стоит подремать или нет. Решила, что не стоит, и побрела дальше.

Часам к шести вечера зверски захотелось есть, пересчитала деньги, вздохнула и подумала, что воздержание пойдет мне на пользу. Минут через десять мой взгляд уперся в вывеску трактира, чуть ниже было название – «Йоханнесбург». Странное конечно название, где мы, а где этот Йоханнесбург? Может тут африканская еда? Потянув носом, поняла, что нет, вполне себе тянет жаренными на огне сосисками. В животе заурчало, что две проходившие рядом молоденькие симпатичные барышни аж вздрогнули и начали озираться по сторонам. Поймав их удивлённые взгляда, поняла: хотя бы чашку взвара следует выпить, и направилась к дверям.

Трактир был довольно большим, с невысокой деревянной перегородкой, делившей его на две неравные части: слева столики на четверых, справа потемневшая от времени стойка, за которой обычно стоят трактирщики, рядом со стойкой высокие столы, но без стульев. Народу было немного, только три стола заняты. Возле ближайшего стояли двое вихрастых парней и не спеша о чем–то разговаривали, еще один посетитель в потрёпанном сюртуке сидел за стойкой с кружкой медовухи, погруженный в глубочайшие размышления. Стены трактира были завешаны красными флагами, разными фотографиями и плакатами. Со стен на меня пялились и мужики в старых камзолах, и дамы в доспехах, люди в разных половиках на плечах, и в беретах, и в фуражках, и в кепках, были и белые, и китайцы, и африканцы, и индусы, кого только не было. А больше всего было фотографий с Че: в берете и без головного убора, с сигарой и без нее. В общем, здесь были собраны все возможные снимки не только красавчика команданте, но многих других. Свободного пространства на стенах не осталось. На перегородке висели сразу три плаката с его изображением и надписью «Hasta la viktoria sempre»⁸.

Вдоволь на все это наглядевшись, я направилась к стойке. Никто из посетителей не обратил на меня внимания, а вот трактирщик посмотрел с любопытством, впрочем, ему к посетителям положено проявлять интерес. Под его взглядом я взгромоздилась на высокий и весьма неудобный табурет и поздоровалась. Он кивнул в ответ, а я спросила:

– Взвару можно?

– Тебе какой?

Парень мог бы быть и повежливее, но заострять внимание на местоимении «тебе» я не стала, только поинтересовалась:

– Яблочный сколько стоит?

Трактирщик назвал цену. Первым моим побуждением было подняться и уйти, но на улице начал моросить дождь, и я обреченно кивнула.

Через минуту я получила свой взвар и сделала первый глоток, стараясь продлить блаженство. Может, потому что посетители не очень ему докучали, трактирщик то и дело поглядывал на меня, пару раз улыбнулся. На вид ему было лет двадцать пять. Невысокий, худощавый, с невыразительной физиономией, он был одет в темные штаны и серую рубаху, поверх всего этого накинут белоснежный фартук. Длинные светлые волосы собраны в хвост, черный берет со звездочкой лихо заломлен на одно ухо. В целом он выглядел законченным недоумком. Я подумала, что тоже не подарок, и нерешительно улыбнулась, когда он ко мне в очередной раз приблизился.

– Впервые здесь? – спросил парень.

Я кивнула, огляделась и спросила тихо:

– А чего у вас тут знамена странные?

– Ты название видела? – усмехнулся он.

– Ну…

– А про Нельсона Манделу и Че Гевару что–нибудь знаешь?

– Ну… у меня, когда–то рубаха была с этим молодым, – кивнула я на фото.

– Рубаха… – передразнил трактирщик.

– Мне–то что, – разозлилась я. – Ваши стены, чего хотите, то и вешайте.

– Ладно, не обижайся, – засмеялся он. – Нельсон Мандела – боролся с апартеидом. Родился в Йоханнесбурге. А Че – один из лидеров кубинской революции. Что один, что другой, оба – легенды. Борцы за свободу и революционеры! Толкутся здесь в основном те, кто считает их героями.

Я хмыкнула и, не удержавшись, заметила:

– Кружка взвара у вас диких денег стоит, тоже мне – революционеры.

Он опять засмеялся, кивнул, вроде бы соглашаясь со мной, и на некоторое время оставил меня в покое, потом снова возник рядом.

– Еще взвара?

– Нет, спасибо.

– Ты кого–то ждешь? – продолжал он расспросы.

– Нет.

– А чего тогда сидишь?

– Нельзя, что ли? – насупилась я.

– Сиди на здоровье, я так спросил, из любопытства.

– Да мне особо идти–то и некуда, – вздохнула я.

– В каком смысле?

– Слушай, – перегнувшись к нему, тихо заговорила я. – Мне бы комнатушку найти подешевле. Никто из знакомых угол не сдает?

Он покачал головой.

– Приезжая, что ли?

– Ну… комната нужна и работа.

– Откуда приехала?

– Издалека.

– А чего там не жилось?

– Я тебя про комнату спросила, – начала злиться я.

Парень разглядывал меня не меньше минуты.

– У тебя в нашем городе знакомцы–то есть?

– Нет.