© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Русские женщины первой половины XVIII века

Анне Никаноровне Мордовцевой,

Вере Даниловне Мордовцевой,

Наталье Иосифовне Первольф

с любовью посвящает муж, отец и дедушка – автор

I. Анна Монс (Баронесса Анна Ивановна фон Кейзерлинг, урожденная Монс)

Число русских исторических женщин допетровской Руси было так невелико, что в течение долгих восьми столетий, от Рюрика и до Петра, русская земля выставила на страницы истории только несколько имен женщин, бледные и неясные облики которых или освещались чужим, заимствованным от других исторических лиц светом, или же проходили перед нами как исторические тени, безлично, почти безóбразно, без ясных очертаний.

Последние из них, как царевна Софья Алексеевна или Матрена Кочубей, сошли в могилу с тяжелым сознанием, что время их отошло: одна жаловалась, что горько теперь им стало жить, когда волна новой жизни нахлынула на них и захлестнула их, еще полных энергии, но боровшихся против девятого вала эпохи, говоря образным языком народа; другая не могла не тосковать, видя гибель всего, что она любила, и замену иными порядками тех, к которым она привыкла в своей поэтической Украине.

Отходящих женщин вытесняли собою другие, более современные, более молодые, и, заняв их места, затирали даже след своих предшественниц в памяти людей, не имея только силы окончательно затереть след их в истории.

Такие личности, как царевна Софья Алексеевна или царица Авдотья Федоровна Лопухина, с одной стороны, в Великой России вытесняются более молодыми женскими силами, как «вывезенная из немцев Анна Монсова», Матрена Балкша, Марта Скавронская и целая фаланга женщин русских и обрусевших, с другой – в Малой России – у гетманской булавы вместо несчастной и поэтической украинки Матрены, возлюбленной Мазепы, появляются другие, более современные, хотя менее поэтические украинки, как гетманша Настасья Марковна Скоропадская, просящая у русской царицы для себя маетностей – «несколько изобильных деревень и угодий», или «дочка» этой гетманши, нежинская полковница Толстая, вышедшая замуж за великорусского вельможу и свою украинскую фамилию променявшая на московскую.

С начала XVIII века петровские порядки и петровские женщины вступают в свои права и всецело оттесняют собою и отжившие свой век допетровские порядки, и отживших свою скромную долю допетровских женщин.

Вместо княгинь, княжон, боярынь, боярышень, цариц, царевен, великих княгинь, а чаще инокинь и стариц являются баронессы, графини, генеральши, генеральские дочери, фрейлины и так далее.

Одной из первых между этими новыми русскими женщинами, так сказать заметавшими собою след допетровской русской женщины, является – по времени – баронесса Анна Ивановна фон Кейзерлинг, русская немка из московской немецкой слободы, урожденная девица Монс.

Сама по себе это была личность далеко не крупная и даже далеко не симпатичная, так что не ее именем желательно было бы украсить первую страницу истории русских женщин или список исторических женщин в России, а одним из имен более симпатичных и более высоких, которые могла бы выставить русская земля за последние полтора столетия и с которыми мы встретимся далее в наших очерках; но мы не имеем права обходить ни одного имени, более или менее повлиявшего, хотя бы даже отрицательно, на ход наших исторических судеб, если бы даже влияние это было и не личное, не непосредственное, а рефлективное, через другие исторические личности, как именно и выразилось отрицательное влияние на поступательный ход русской общественной жизни баронессы фон Кейзерлинг: хронологически она первая наступает своей ногой на стирающийся уже след русской женщины отживавшего старого цикла – она же по праву первой явится и в собрании русских женщин нового исторического цикла.

Баронесса фон Кейзерлинг, более известная по своему девическому имени как Анна Монс, была дочь Иоанна Монса, уроженца города Миндена, что на Везере, по свидетельству одних писателей – виноторговца и бочарных дел мастера, по другим – мастера золотых дел. Монс с женой Модестой выехал в Россию в половине XVII столетия и поселился в Москве, в немецкой слободе, известной тогда под именем «Кукуй-городка». Монсы имели трех сыновей, из которых наиболее известен своей судьбой и трагической смертью младший, Виллим, и двух дочерей – Модесту, или Матрену, как ее называли русские, и Анну.

Обе дочери, как и все семейство Монсов, отличались замечательной красотой.

Лефорт, будущий сподвижник царя-преобразователя, был близко знаком с семейством Монсов, а с Анной, по свидетельству тогдашнего австрийского посла Гвариента, этот умный женевец находился в самой интимной дружбе, какая только возможна между мужчиной и женщиной.

«Впоследствии, – говорит другой современный писатель и воспитатель царевича Алексея Петровича, Гюйссен, – когда при стрелецком восстании Лефорт выказал свою приверженность царю и был за то награжден высокими государственными званиями, тогда он из похвального великодушия остался признательным к Монсам, возвышал их, вообще старался сделать эту фамилию соучастницей своего счастья».

Лефорт, всегда умевший среди серьезных занятий доставить молодому царю и соответственные развлечения, свел своего впечатлительного питомца с московскими немцами, и в особенности с красивою семьею Монсов.

Петру понравились обе девушки-немочки; но красавица Анна произвела на него более глубокое впечатление, чем старшая сестра, – и впечатление это было едва ли не роковой минутой для всей последующей жизни царя-преобразователя.

Знакомство его с Анной Монс относят к 1692 году. Одновременно с этим замечают уже и охлаждение царя к его первой супруге, Авдотье Федоровне Лопухиной, которая во время его беспрестанных мыканий из конца в конец русской земли и во время «потешных» экспедиций по Белому морю тоскует о своем «лапушке свет-Петрушеньке» и шлет ему исполненные глубокой скорби письма.

«Только я бедная, на свете бесчастная, что не пожалуешь, не пишешь о здоровье своем. Не презри, свет мой, моего прошения».

Но Петра больше тянет уже на немецкую слободу, в скромный домик Монсов, а не во дворец, где его ждет плачущая царица.

Следуют потом походы Петра под Азов; но и в разлуке он не забывает красавицу немецкой слободы. Петр уезжает путешествовать по Европе и учиться западной цивилизации с топором и пилой в руке. И там, среди чудес Европы, он не забывает своей «Аннушки».

Между тем в России в отсутствие царя вспыхивает стрелецкий бунт.

Царь быстро возвращается домой, везя с собой страшную грозу и неслыханную кару для изменников. 25 августа 1698 года он явился в Москву, но даже и не заехал в тот день во дворец, а посетил только Анну Монс.

«Крайне удивительно, – писал австрийский посол Гвариент, – что царь, против всякого ожидания, после столь долговременного отсутствия еще одержим прежней страстью: он тотчас по приезде посетил немку Монс».

Напротив, в этом нет ничего удивительного: «великий работник» русской земли умел глубоко любить, так глубоко, как глубоко любил он все, что охватывало его страстную природу; полюбив раз, он уже не умел разлюбить, подобно натурам мелким, непостоянным; Петр глубоко любил только двух женщин: Анну Монс, а потом Марту Скавронскую – императрицу Екатерину Алексеевну, – и любил их до могилы. Не правы те историки, которые приписывают «царю-работнику» какую-то недостойную его ветреность.

Нам известно, чтó потом было, когда царь исследовал стрелецкую измену: представителей старого русского ратного дела, стрельцов, постигли ужасные казни; царица Евдокия заточена в монастырь; царевна Софья, одна из наиболее цельных и неподатливых женщин-личностей допетровского времени, тоже исчезла в монастыре под рясой монахини и под скромным именем сестры Сусанны.

С той поры Петр весь отдается своей привязанности к молодой представительнице нового типа русской женщины, к Аннушке Монцовой, и, по свидетельству современников, преимущественно иностранцев, девушка стоила этой нежной привязанности великого человека. Все иностранцы отзываются о ней с большими похвалами, и, без сомнения, в ней было что-либо достойное любви такого человека-великана, каков был Петр.

«Особа эта, – говорит один из современников, – служила образцом женских совершенств: с необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер; была чувствительна, но не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущаемый капризами; не знала кокетства; пленяла мужчин, сама того не желая; была умна и в высшей степени добросердечна».

Они же уверяют, что девица Монс была так безупречна в своих дружеских отношениях к Петру и так целомудренно-сдержанна, что вследствие этой холодности сама лишила себя трона, который она, без сомнения, разделила бы с царем-преобразователем, если бы не оттолкнула его от себя предпочтением ему другой личности, которую она действительно полюбила: царя же, говорят, она не любила, а только умела ценить его любовь к ней, отвечала ему теплой дружбой и умела пользоваться добрым чувством всесильного властелина русской земли.

Между тем русская земля, в особенности же Москва, косо смотревшая на преобразования царя, на немецкий покрой платья и на внимание, оказываемое им, в лице немцев, всей цивилизованной Европе, совершенно иначе смотрела на эти отношения царя к молодой кукуйской красавице.

– Видишь, – говорил один москвич другому, – какое бусурманское житье в Москве стало: волосы накладные завели, для государя вывезли из немецкой земли немку Монсову, и живет она в лефортовых палатах, а по воротам на Москве с русского платья берут пошлину от той же немки.

– Относил я венгерскую шубу к иноземке, к девице Анне Монсовой, – говорил немец, портной Фланк, аптекарше Якимовой, – и видел в спальне ее кровать, а занавески на ней золотые.

– Это не ту кровать ты видел, – замечала аптекарша, – а вот есть другая, в другой спальне, в которой бывает государь: здесь-то он и опочивает…

Тут Якимова, как значится в современном следственном деле, начала говорить «неудобь сказываемые» слова.

– Какой он государь, – говорил также о Петре колодник Ванька Борлют, – какой он государь! Бусурман! В среду и пятницу ест мясо и лягушек. Царицу свою сослал в ссылку и живет с иноземкой Анной Монсовой.

Весной 1699 года Петр вновь отправился в поход под Азов, и, несмотря на свои ратные и государственные труды и заботы, успевал переписываться с своей любимицей, которая так же отвечала ему охотно своими скромными, почтительными и, видимо, сдержанными посланиями, в коих большей частью говорится то о присылке «милостивому государю» апельсинов и «цитронов», чтоб он их «кушал на здравие», то о высылке «цедреоли»; но тут же девушка заговаривает и об государственных делах – она уже является ходатайницею за других особ, за лиц из высшего государственного круга.

В высокой степени любопытны эти письма, характеризующие и время, и женщин того времени, а в особенности женщину, которая могла бы, если бы пожелала, разделять трон царя-преобразователя.

«Милостивейшему государю Петру Алексеевичу.

Подай Господь Бог тебе милостивому государю многолетнего здравия и счастливого пребывания.

Челом бью милостивому государю за премногую милость твою, что пожаловал обрадовать и дать милостиво ведать о своем многолетнем здравии чрез милостивое твое писание, об котором я всем сердцем обрадовалась, и молю Господа Бога вседневно о здравии твоем и продолжении веку твоего государева, и дай Бог, чтобы нам вскоре видать милостивое пришествие твое, а что изволишь писать об цедреоли, и я ожидаю в скором часе, и как скоро привезут, то не замешкав пошлю, и если бы у меня убогой крылья были, и я бы тебе милостивому государю сама принесла.

Прошу у тебя милостивого государя об вдове Петра Салтыкова, что дело у них с Лобановым, если угодно и воля твоя пожаловать меня убогую, чтобы дело то перенес из семеновского в другой приказ, а буде тебе государю не нравно, и милости прошу чтоб до твоего государского пришествия людей той вдовы Салтыковой не трогать и на правеже не бить. Мне, государь, от ней упокою нет. Непрестанно присылает с великими слезами. Пожалуй, государь, не прогневайся, что об делах докучаю милости твоей.

Засим здравствуй, милостивой государь, на множество лет.

Sein getreue dinnerin bet in mein tod.

der 28 may^[1]. A. M. M.».

На адресе этого письма написано: «An myn Heer grot commandeur Peter Alexewitz asoff»^[2].

В другом письме, посылая царю «четыре цитрона и четыре апельсина», чтоб государь «кушал на здоровье», девушка просит, чтоб он не забывал о ней.

«Милостивейшему государю Петру Алексеевичу.

Подай Господь Бог тебе милостивому государю многолетнего здравия и счастливое пришествие.

Прошу у тебя государя, дай милостиво ведать о своем государском многолетном здравии, чтоб мне бедной о таком великом здравии всем сердцем обрадоваться.

Посылаю я к тебе милостивому государю четыре цитрона и четыре апельсина, подай Господь бы тебе милостивому государю кушать на здоровье.

А о цедреоли не прогневайся государь, что не присылаю, во истинно по сю пору не бывала, и вельми об этом печалюся, что по сю пору не бывало.

Засим остаюсь раба твоя bet in mein tod.

Anno 1699 dem 8 iuni^[3]. A. M. M.».

Посылает она наконец ящик давно ожидаемой «цедреоли» и вновь пишет:

«Милостивейший государь.

Подай Господь Бог тебе, милостивому государю, многолетнего и благополучного здравствования.

Послала я к тебе милостивейшему государю ящик с цедреоли двенадцать скляниц. Дай Боже тебе милостивому государю на здравие кушать, рада бы больше прислала, да не могла достать.

Ver bleib sein getreuste dinnerin bet in mein tod^[4]. A. M.».

Петр отвечает своей любимице на ее письма, и девушка вновь шлет ему послание, все такое же сдержанное, полуофициальное:

«Милостивейшему государю.

Подай Господь Бог тебе милостивому государю многолетнее здравие и счастливое пребывание.

Челом бью милостивому государю за премногую милость твою, что пожаловал дать милостиво ведать о своем многолетном здравии чрез милостивое свое письмо, о котором всем сердцем обрадовалась, и молю Богу вседневно о продолжении веку твоего государева. Прошу у тебя милостивого государя, пожалуй прости вине моей, меня убогую рабу свою, что к милости твоей писала о деле Салтыковой вдовы, я о том опасна чтоб впредь какова гневу не было от тебя милостивого государя чтоб так дерзновенно делала.

Sein getreue dinneren bet in mein tod.

Dem 25 iuly^[5]. A. M. M.».

Наконец девушка решается заговорить с своим повелителем и возлюбленным о делах более серьезных: она напоминает ему об обещании сделать ее помещицей – записать за ней из дворцовых сел волость.

«Благочестивый великий государь царь Петр Алексеевич, милостивно здравствуй, о чем государь и милости у тебя государя просила, и ты государь позволил приказал Федору Алексеевичу выписать из дворцовых сел волость и Федор Алексеевич по твоему государству указу выписав послал к тебе государю чрез почту, и о том твоего государева указу никакого не учинено. Умилостивися государь царь Петр Алексеевич для своего многолетнего здравия и для многолетнего здравия царевича Алексея Петровича свой государев милостивый указ учини.

Ich ver suche mein gnadigste herr und vader seyt mein gnadige bitt nit af urn Gottes widen posalu mene sein undergnadigste dienerrin bet in mein tod.

Dem 11 september^[6]. A. M. M.».

Кроме государевых волостей, девушка получала от своего высокого друга и другие доказательства его любви к ней: так, Петр пожаловал ей с матерью ежегодный пенсион в 708 рублей, что при бережливости, даже скупости царя-преобразователя и при постоянной нужде его в деньгах, которых так много требовалось на постройку кораблей, на прорытие каналов, на возведение крепостей, на посылку молодых вельмож за границу и нескончаемые войны со шведами, представляло тогда солидную субсидию. Мало того, государь построил своей любимице огромный каменный палаццо, в самой немецкой слободе, недалеко от немецкой кирки, чтоб его возлюбленной ближе было ходить в церковь. Наконец, государь подарил ей свой портрет, осыпанный бриллиантами, ценностью в тысячу рублей – и это было тогда, когда молодой супруге царевича Алексея Петровича буквально было нечем кормиться, как мы увидим ниже.

Осыпанное милостями царя, семейство Монсов скоро стало злоупотреблять своим влиянием, в чем, по всем вероятностям, наиболее виновата была мать девушки, по-видимому очень корыстолюбивая старуха. Корыстолюбие, впрочем, замечается и в характере самой девушки.

Монсы начали вмешиваться в государственные дела, ходатайствовали по присутственным местам за себя и за других – и в виду дружбы к ним государя все государственные люди спешили сделать им все угодное. По свидетельству Гюйссена, воспитателя царевича Алексея, в присутственных местах даже принято было за правило, что если madame или mademoiselle Montzen имели какое-либо дело или тяжбу, будь это их собственное дело или их друзей, то об этом делались особенные reflexions salva justitia^[7], и Монсы так широко воспользовались этим снисхождением царя, что стали мешаться в дела нашей внешней торговли, ходатайствовать за иноземных купцов, набирать себе через это большие деньги и ставили себя в совершенно исключительное положение.

Трудно винить в этом случае девушку: она, надо полагать, пользовалась своим влиянием в подобных нечистых делах совершенно невинно, руководимая своей корыстной матерью.

Вот один из примеров влияния девушки на царя.