Глава 1. Приживалка

Остров не зря стоял на спине старой жабы. Топкие берега его дышали густыми туманами, испещрённое бородавками бочагов и омутов тело источало прохладу с ранней осени и почитай до самой серёдки лета, а пришлецу, не ведавшему тайных запруд да проток, подобраться к Яру и вовсе было не суждено.

Гадючий яр – так прозвали остров соседи. Оттого что крутые обрывы перемежались на нём глубокими оврагами, оттого, что змей на острове водилось видимо-невидимо, и оттого, что змеи, как врут бабки, испокон веков не трогали тех, кто вырос на болотах. Болот на Гадючьем яре тоже было едва ли не больше, чем твёрдой земли. Оно и промышляли местные не пашней, а охотой, рыбалкой да мастерством. Ясно, что людей светлых да ласковых подобный край родить не мог. Про выходцев с острова на большой земле так и говорили: с Гадючьего яра выбрался, да так гадюкой и остался.

В остальном же остров был как остров. Рыбачили, клюкву собирали, изредка торговали. Да и с соседними деревеньками, чьи леса темнели близёхонько, дитёнок на лодке осилит, на ножах не были. И, конечно, веселились во славу богов в отведённые для того дни. Все веселились: стар и мал, хил да удал, улыбчивые красавицы и… Ирга.

Как бы так сказать, чтоб не обидеть кукушонка?

Вот, к примеру, случается, что девка выходит во двор, и будто бы солнышко светит ярче, соловьи заливаются, а скотина, предчувствуя добрую хозяйку, призывно подаёт голос. Бывает и так, что девка, вроде, ладная-складная: медны косы до пояса, глазища что изумруды, стан гордый да шаг твёрдый… А соседи разве что не плюются ей вослед! Немудрено. Рожаница жестоко пошутила над девочкой: поцеловала в лобик, одаривая красотой, а после возьми да и дёрни за язык! Так Ирга и осталась. Вроде собою хороша, а смолчать невмоготу! Вот и то утро сразу пошло наперекосяк. Ждали большой праздник – Ночь Великих Костров. А к празднику, вестимо, и воды надобно натаскать, и угощение сготовить, и избу украсить… Суетились, бегали кто где. Ирга со всеми вместе носилась, понёвы не просиживала. Ну и проскочила мимо соседки, не отвесив поклон да доброго дня не пожелав. Впрочем, не приближайся праздничный час, она с вредной бабкой всё одно лясы точить не стала бы, но тут, вроде как, и упрекнуть не в чем. Однако ж соседка прошипела девке вослед:

– У-у-у, гадюка!

Кто другой шёл бы себе и шёл до колодца, но Ирга воротилась, спустила коромысло с плеча, уперла руки в бёдра и в упор поглядела на бабку.

– Ну-ка повтори!

Старуха пожевала губами, раздумывая, стоит ли до полудня затевать спор, но в удовольствии себе не отказала и чётко повторила:

– А я говорю! Гадюка и есть!

Девкин прищур добра никому не сулил. Зелены очи так и сияли – ну чисто колдовка! Однако Ирга в Гадючьем яре выросла, и соседка, ещё в малолетстве гонявшая рыжуху со двора, не убоялась.

– А ежели я сейчас тебе ведро на голову нахлобучу и как дам! – пригрозила Ирга.

– А ну давай! Поглядим ещё, кто кого! – засучила рукава старуха. – Где ж это видано, чтоб ни поклониться, ни доброго слова молвить! Али я тебе чужой человек?

– Угу, – поддакнула девка, – такой родной, что вчера два кочана капусты едва со двора у нас не увела!

Соседка присела от неожиданности: ишь, глазастая девка! Да уж не она ли спустила с цепи старого пса, спугнувшего горе-воровку? Сорвала с головы платок, дабы видом седых жиденьких волос устыдить нахалку.

– Ты что это такое говоришь?! Это что же, я?.. Меня?! Люди добрые, вы послушайте только!..

– А и правда, – согласилась Ирга и тоже повысила голос: – Люди добрые! Вы послушайте, кто к нам вчера ввечеру в дом залез!..

– Ты что?! Молчи, молчи!

Бабка не то замахала на Иргу платком, не то попыталась хлестнуть, но та только оскалилась.

– И верно, вора-то я сама не видала. Зато слыхала, как кобель его в пыли повалял. Небось ещё и покусать успел. А что, бабка Лая, отчего левую ногу бережёшь? Прищемила где?

– Да как смеешь! Ты! Перестарок недоделанный! Сидишь на шее у брата, так ещё его добро считаешь!

Ирга всерьёз подумала, что ведро на голову вредной бабке надеть всё ж не помешает. Знала, гадина, как побольнее ужалить! А тут ещё – вот насмешка богов! – Василь и сам выглянул на шум из избы да поспешил к спорщицам.

Лая сразу в лице изменилась: пригладила волосы, повязала обратно платок, губы в улыбке растянула – ну чисто волхва Небесных прях!

– Василёчек, отрада моя! – залепетала она. – А я спрашиваю, чего это тебя не видно? Неужто прихворнул?

– И тебе доброго утречка, соседушка!

Поравнявшись с женщинами, Василь отвесил низкий поклон, а старая Лая победоносно зыркнула на Иргу поверх его спины. Ирга же не преминула сложить бабке шиш.

– Вашими молитвами! – ровно ответил брат. – А вы как, бабушка? Ни стреляет ли спину? Ни… – он сделал едва чутную паузу, – болят ли ноги?

Лая вперилась в соседа внимательным взглядом, но тот так тепло улыбался, так ясно сияли его очи, что и подумать не можно, чтобы насмехался!

– Годы своё берут, годы, милок, – пробормотала она, отступая. – Пойду, недосуг мне с вами…

Василь поклонился ещё раз, не отрывая от бабки внимательного взгляда зелёных глаз, и ещё долго махал вослед, когда та ненароком оборачивалась.

Они с Иргой стояли рядом не то похожие как две капли воды, не то разные, как пламень и лёд. Одна колючая, ершистая, языкастая, второй улыбчивый и добродушный, отродясь не сказавший никому худого слова. Рыжие, зеленоглазые – в мать. Один подвижный и резкий, другая медлительная и плавная. И никого-то в целом свете у них не было, кроме друг друга.

Василь, не убирая улыбки с лица, попенял сестре:

– Ну что ты опять?

– Я?!

– Дорогу ей не уступила? О здоровье не справилась?

– Не всё ли равно? – огрызнулась Ирга. Карга всегда находила, чем бы остаться недовольной. То на неё не посмотрели, то, напротив, слишком долго разглядывали. Ирга нехотя буркнула: – Не поклонилась.

– И что, жалко, что ли? Пополам развалилась бы?

– Может и развалилась бы. Я не ты – всем угождать.

– А я не ты – со всеми ссориться.

Василь пожал плечами и направился домой. Но напоследок бросил:

– А кобеля вчера я на неё спустил. Неча…

Ирге вдруг захотелось расплакаться и броситься брату на шею, как случалось в детстве, если кто обижал кукушат. Но она сдержалась. Детство давно минуло, и нынче… Девка сцепила зубы. Нет, это раньше они друг у друга были вдвоём. Нынче иначе. И склочная бабка разозлила её так сильно оттого, что баяла правду: Ирга и верно сидела перестарком на шее у младшего брата. Смех да и только.

Она закинула коромысло обратно на плечо и двинулась к колодцу.

***

Если есть в подлунном мире праздник, что так или иначе встречается у любого народа, от Северных земель до Мёртвой шляховской степи, то это Ночь Великих Костров. По-разному эта ночь зовётся, по-разному рассказывают враки о том, кто разжёг первый пламень, но суть одна: в серёдке лета, когда солнышко припекает всего жарче, а урожай входит в силу, напитываясь материнской любовью почвы, вспыхивают огни. Сладко у тех огней, тепло, светло! Иной раз злые враги примиряются в их медовом зареве, союзы заключаются, зачинаются дети, коим суждено нести свет в мир.

Ирга и Василь сызмальства ходили на Ночь Костров рука об руку. С тех самых пор, как не стало матери, а бабка поставила их перед собою и сказала:

– Берегите друг друга, кукушата! Мир большой, но брат сестру, а сестра брата всегда отыщет и всегда выручит!

С этими словами старая Айра вручила им по тлеющему угольку в глиняном черепке – накормить божественный пламень – и отправила на праздник.

Через год от того дня не стало и Айры, а Ирга и Василь в самом деле остались друг у друга одни. Много воды с тех пор утекло, много случалось ссор и недомолвок, но в назначенный день они всегда нагребали угольков из устья печи, брались за руки и шли к кострам. Пока однажды в их дом не пришла, откуда не ждали, Беда.

Ирга сидела у окна и правила погнувшиеся от времени височные кольца на очелье. Кольца были простенькие, медные, хлипкие. Никогда они с братом не голодали, но и дорогого убора али шелковых тканей в доме не водилось. Она сидела и смотрела исподлобья на свою Беду. А та знай сюсюкала с Василём: то кисельку ему поднесёт, то обнимет. Никак не уймётся! Беда ходила уже с трудом, переваливаясь с ноги на ногу, как бокатая кошка. Немудрено: девятый месяц на сносях! А всё норовила то посуде новое место, поудобнее, отыскать, то кашу сварить не как Ирге привычно, а как повкуснее. Беда носила имя Звенигласка. Голос её взаправду звенел ручейком, особливо когда ятровь¹ вечерами вышивала под окном, на том самом месте, где сидела нынче Ирга, и песня летела до самого края острова и стелилась над озером. Ирга ненавидела Звенигласку. А ещё боле ненавидела чадо, которое та принесла в их дом.

Дело было недавно, и года не прошло. Лето выдалось холодное и дождливое, туманы густые и пахучие, а от сырости люд был зол и напуган. Это островные могут рыбой да морошкой промышлять! А коли погниёт пшеница на большой земле, сколько деревень останется без пищи! Потому, как слыхала Ирга, у соседей случилось немирье. К осени меж селениями завёлся разбойный люд, а нередко целые деревни поднимались и шли на соседей с железом, так страшен был надвигающийся голод. Что удавалось, забирали друг у друга силой, и платили за отвоёванное не монетой, а горячей рудой. Совались даже в Гадючий яр, да уходили несолоно хлебавши: дважды вороги не находили протоков, чтобы провести лодки, а раз плутали так долго, что местные успели собраться и встретить неприятеля вилами. Но то Яр, его сама матушка Жаба защищает. Другим же боги благоволили меньше.

В тот день, верно, небожители и Ирге не благоволили. Поздняя клюква едва успела покрыть дно новенького лукошка, сплетённого Василём. Брат был мастер на все руки, и рыжуха больше думала о том, как удобно легла на локоть рукоять, чем о том, чтобы наполнить туес. И вдруг – скулит кто-то. Да так жалобно! Какие уж тут ягоды?

– Никак зверь в силках запутался, – решила девка и пошла на звук.

Знай она, что сделается дальше, бросилась бы со всех ног прочь! Но разве небесные пряхи открывают судьбу тому, кого обвивает их тонкая нить?

В камышах у протоки застряла лодчонка. Плохонькая, кривенькая, подтекающая. В Гадючьем яре, где каждый первый жил рыбным промыслом, таких не держали даже детям – смех, а не лодчонка! Уж не пристал ли к берегу недобрый люд?

Но подул ветер, посудина зачерпнула левым бортом воды, а камыши наподдали с правого, и лодчонка начала медленно тонуть. Куда уж тут думать? Плач стал маленько тише, но не умолк. Тот, кого принесло Лихо к берегу, не мог либо не хотел выбираться. Ирга облизала пересохшие губы и, осторожно ступая по кочкам, чтобы не увязнуть в топи, подобралась к камышам. Протянула руку – не достать! Отломила ветку и шлёпнула ею по задравшемуся носу посудины.

– Эй, кто там? Зверь али человек? – как могла грозно спросила она.

Скулёж стих, а после на днище кто-то завозился, от чего судёнышко лишь быстрее пошло тонуть. Ирга приказала:

– Вылазь! А не то хуже будет!

Но вместо того, чтобы подчиниться, человек, а Ирга уже не сомневалась, что в лодке прятался никакой не зверь, перевалился через борт и… целиком скрылся в реке. Только вода забурлила!

– Чтоб тебя Щур драл! – выругалась рыжуха и кинулась следом.

Чужаки Гадючий яр не любили ещё и за то, что причалить, не зная места, было никак не можно. Берега сплошь топкие, болотистые. Станешь не там – провалишься в бочаг. А оставишь судно без присмотру, речные духи утянут на вязкое дно – не сыщешь. Так вышло и на сей раз. Недолго лодчонку удерживали на поверхности камыши, но куда им справиться с непосильной тяжестью! И вот теперь русалки пускали со дна пузыри и веселились, деля добычу – лодку и человека. Да и пусть бы им! Что Ирге неизвестный чужак? Но словно толкнул её кто под колено, и вот уже девка сама – бултых!

Грязная вода, густая, что кисель, полилась в рот и уши, илистое дно заглотило ноги до коленей. Тьма пеленою заволокла глаза: где погибель, где спасение? Второпях девка и воздуха в грудь набрать не успела, и теперь всё нутро жгло огнём. Хлебнёшь мутного киселька – навеки мертвянкой останешься. Станешь топить лодки да зазевавшихся рыбаков, плести косы из ивовых ветвей и туманов, играть на рогозе, как на свирели… Страшно!

«Выручай, бабушка!» – мысленно взмолилась Ирга.

И будто бы ответила из Тени добрая старушка! Протянула руки, в посмертии украшенные белоснежными лентами: хватайся, внученька! Ирга схватила, что схватилось, и всем своим существом потянулась к тусклому солнцу, ворочающемуся за тяжёлыми тучами.

Как выбиралась из топи сама и как волокла за собою спасённого, Ирга по сей день уразуметь не могла. Однако ж страх подстегнул, и сил хватило что на первое, что на второе. Лишь спустя время, очухавшись и извергнув из себя бурую воду, девка разглядела, кого ради чуть не утопла.

Девка! Почти девчушка: маленькая, сжавшаяся в комочек, оборванная. И нет бы поблагодарить! Безучастно глядела на спасительницу, словно ей дела не было, на этом она свете или на том.

– Как… – За хрипом Ирга собственного голоса не узнала. Прокашлялась, утерлась мокрым рукавом и спросила снова: – Как звать тебя?

Девчушка медленно-медленно моргнула, и лишь тем она в тот миг отличалась от мертвянки. А после поворотилась на другой бок.

Ирга села, обхватив колени, и долго глядела на клубы тумана, парящие над спокойной гладью воды. Не выберись они на берег, туман плыл бы дальше, а отдалённый плеск вёсел всё так же тревожил пелену тишины. И лишь на двух глупых девок в этом мире стало бы меньше.

– С большой земли сбежала? – угадала Ирга.

Но девчушка не пошевелилась.

– Обидел кто? Эй?

Едва ладонь легла на плечо бедняжки, та забилась, как в падучей, беззвучно разевая рот, а после, когда силы покинули её, свернулась калачиком плотно, как ёж

. Но глазастой Ирге хватило времени разглядеть порванное платье, ссадины на зарёванном лице и продолговатые синяки на запястьях и ногах. Больше она у девчушки ничего не спрашивала. Впрочем, желающие на это дело и без неё нашлись: заслышав возню, к берегу направили лодки рыбаки.

Ершистую Иргу и саму по себе в Яре не жаловали, а тут ещё и чужачка! Словом, перво-наперво мужики решили, что это само Лихо в человеческом облике к ним пожаловало, и, не то в шутку, не то всерьёз, предложили забить девок вёслами.

– Я тебе это весло знаешь, куда засуну? – негромко спросила Ирга.

С земли она не поднялась, да и видок после купания был так себе, зато взгляд твёрдый, а голос ровный, хоть и тихий. И почему-то занесённое весло Дан, внучок бабки Лаи, опустил.

– В воду её и дело с концом! Нечисть она, как пить дать! – ткнул длинным пальцем в чужачку долговязый Костыль. – Вернём туда, откуда явилась!

Ирга осклабилась:

– А ты дурак дураком, давай тебя теперь мамке между ног обратно засунем!

Остальные трое мужиков оказались подальновиднее. Отправив гонца за старостой, они сгрудились вокруг девчушки и нашли, что не так уж она мала, как показалось наперво Ирге, и что хороша собой.

– Небось свои же и поваляли, – заключил Дан и недобро усмехнулся: – Напросилась, а опосля в рёв. Знаем мы таких. Эй! – Он наклонился и за подбородок повернул чужачку к себе лицом. – Кому тебя возвращать-то?

Девка и без того была полубезумная и либо молчала, либо скулила, не в силах толком объяснить, что стряслось. Но тут её словно ужалил кто – кинулась вперёд да как вцепится зубами Дану в самый нос!

Тот в крик!

– Что творишь?! Я тебе головёнку-то ща как откручу!