Степь, ей нет конца. Ей нет предела, потому что она в сознании каждого, кто хоть однажды распахнул двери своего сердца, узнал и почувствовал ее покой и тишину – великую жизнь и постоянство; кто хоть однажды глядел в нее, дышал свободой и не чувствовал себя рабом.

Степью можно владеть, но ее нельзя унести с собой – степь существует по своим правилам, независимо от того, кто сегодня считает себя ее хозяином и господином, она беспристрастна к людям до той поры, пока они глядят в нее, сторонясь суеты. Степь – священна. В своей первозданной простоте она хранит все истоки, свободу и полет духа, великое Начало и бесконечность, нетронутую гордость и любовь Неба. Степь целомудренна и оттого легка, стремительна – достигает каждого сердца, словно стрела, выпущенная сильной рукой. От нее нельзя убежать, она простирает свою власть до крайних пределов и вторит Небесам, у нее нет иных богов. Но если вы решили воздвигнуть себе кумиров, сотворить из праха подобие вечности, степь обязательно придет к вам и опрокинет навзничь, и научит поклоняться одному только Небу, стирая в пыль всё, что успели создать. Ведь степь не воюет с Небом, степь, как и Небо, – вечна. Она воюет с человеком в его сердце, ведя за Небо великую Священную Войну.

Глава 1

Ван Юань родился и вырос в степи. В степи родились и выросли его родители, и родители его родителей. Степь стала домом Ван Юаня давно – она выбелила и поглотила кости его предков, стирая память о человеческой немощи и сохраняя в сердце вечную весну. Они все здесь, плывут вместе с облаками над степью, и Ван Юань, раздувая ноздри и вдыхая весенний аромат, улыбается слегка – он дышит тем самым воздухом, который однажды выдохнула его родня: в юрте все дышат друг другом, а великая степь – его дом. Но он знает, что за степью есть пустошь, пески и камни, а за ней – его настоящая родина, удивительная страна, наполненная драконами и людьми, предпочитающими бескрайней лазури медные небеса. И иногда он слышит их звон…

Родственники Ван Юаня пришли в степь давно, они бежали из Поднебесной империи от преследований за христианскую веру и поселились в верховьях Онона и Керулена – священных рек монголов, которые приняли их, как братьев. Чудом вышедшие из пустыни, голодные и оборванные, они встретили приветливых пастухов, напоивших их водой и угостивших сухим сыром – хурутом¹. Крещенные ханьцы рассказали пастухам о Христе, в которого верили сами, и те, ничуть не сомневаясь, приняли Благую Весть.

Племена монголов, звавших себя «вороны»², вскоре пожелали сами креститься и послали гонцов в далекую страну сельджуков, в славный город Мерв³, откуда пришел христианский епископ со священниками; те совершили Божественные службы прямо под куполом Небес, освятили Онон и Керулен и крестили в них всех живших в верховьях этих рек, примерно двести тысяч человек. Многим были подарены монеты с изображением креста – эта древняя арийская печать Сасанидов⁴ передавалась по наследству и сейчас висит на шее Ван Юаня; иногда, когда нужно принять ответственное решение, он крепко сжимает ее в кулаке. С тех пор родственники Ван Юаня обитали среди настоящих братьев, никогда не голодали и ни в чем не нуждались, ведь «вороны» оказались истинными христианами в плане гостеприимства, сочувствия, поддержки, взаимопомощи в трудную минуту, основанной на бескорыстной чистой вере.

Настоящий христианский отец кереитов Тоорил-хан⁵, друг и побратим Эсугэй-багатура, приходился крестным отцом Тэмуджину и еще в детстве окунул Чингисхана в священные воды реки Хатун-туул, на берегу которой находился его стан. Впоследствии, по досадному недоразумению, Тоорил-хану пришлось бежать от повзрослевшего и набравшего силу крестника, он случайно наткнулся на караул найманов, и те по неведению отрубили ему голову. Но когда голову доставили матери найманского Таян-хана и она опознала в ней кереитского правителя, найманы пришли в ужас, стали совершать перед ней свои языческие обряды и жертвоприношения, пытаясь задобрить Небеса. Говорят, голова смеялась в ответ. Ван Юань знает, почему смеялся Тоорил-хан: голова лежала на белой кошме и смотрела в Небо, и видела всю бесполезность человеческих усилий откупиться от Него какими-то ни было подношениями. Небо пришло к ним следом… Тэмуждин жестоко отомстил найманам за убийство своего названного отца, разбив их наголову.

Прошли годы. Степь в союзе с Небом давно продвинулась далеко за синеющие вдали хребты, распространилась во все стороны света, побеждая слабый человеческий разум своей беспредельностью, неся миру освобождение от суеты. Где-то на юге, за большой пустошью, армии монголов подчиняли себе цветущие города Поднебесной, а отправившиеся на запад стремились достичь последнего моря. Мудрые кереитские принцессы Докуз-хатун и Сорхахтани-беки, ставшие женами великих монгольских каганов, инициировали «желтый» крестовый поход⁶. На последнем курултае было принято решение об освобождении Иерусалима и гроба Господня от иноверных: по Большой степи, вдохновленной священным призывом, прокатился набат. Степь в Монголии всегда очерчена и граничит с горами – они держат на себе Небо, и поэтому звуки, отражаясь от гор, перекатываются над равнинами, словно перезвон.

С тех пор как великий багатур Тэмуждин⁷ объединил все племена монгольской степи, «направляя их на путь Истины», и присоединил к ней соседние земли, разбив киданей, найманов, а за ними чжурчжэньское царство Цзинь и тангутское Си Ся⁸, в большую степь двинулись караваны с захваченным невиданным богатством и тысячами рабов-ремесленников. Бедные пастухи возвращались домой с важностью нойонов⁹, степь загудела, словно растревоженный пчелиный рой. После смерти Чингисхана его приемники, сыновья Угэдэй и Толуй, продолжили завоевания, понимая, что, если не занять чем-то народ, в степи начнутся смуты и междоусобицы.

Отец и старшие братья Ван Юаня тоже участвовали в походах; теперь в их шатрах, стоящих на берегу в излучине Керулена, каракитайские служанки по утрам готовили чай, рядом тангутские рабы пасли стада и поили их прямо из священной реки, а ремесленники из Баньляна плели щиты, корзины и делали удобные низкие столы. Стан из нескольких белых юрт превратился в настоящий большой курень – для рабов тоже ставили юрты, и с каждым днем их становилось все больше и больше; селение разрасталось, вокруг юрт бегали маленькие китайчата, по ошибке заговаривая с Ван Юанем на своем незнакомом языке.

Бедный ханьский род, изгнанный когда-то из империи в степь и давно уже ничем не отличавшийся от «воронов», быстро превратился в славную знатную семью – вспоминались традиции, письмо, родная речь. Ван Юаня и младших сестер обучали учителя из Поднебесной, пока старшие братья и отец, командовавший сначала десятком, потом сотней, а теперь тысячей, сражаясь на дальних рубежах, доставляли на Керулен все новые и новые караваны. Воинов себе они тоже набирали в походах, и теперь каждый брат являлся командиром сотни в их «семейной» армии. Военные задачи, которые им ставили, тысяча Ван Бея, так звали отца, выполняла успешно, и темник¹⁰ Тумур держал их у себя под рукой, отдавая в бою самые лакомые куски – ответственные в плане стратегии, и выгодные в плане добычи.

Кереит Тумур был женат на сестре отца Мей, но у них не было детей, и темник покровительствовал племянникам. По традиции в войске Великого Хана существовала семейная круговая порука: воевали вместе и отвечали вместе. Ведь нет более надежного плеча в бою, чем плечо отца и брата. Особенно, когда у каждого крест на щите – легкий круглый щит с ярким крестом заметен в бою. Такие щиты плели из верболоза и обтягивали сырой кожей; высыхая, кожа сдавливала прутья, делая щит пружинистым и почти непробиваемым. Но воины верили, что лучшей броней на нем является крест.

У Ван Юаня тоже есть такой щит, а еще крест на груди, на старинной монете древнего христианского государства. Он часто берет ее в руку и чувствует историю: свет и древнюю святость, восходящую вглубь веков к истокам веры, а возможно, к самим Небесам. Он давно мечтал добраться до этих мест, ступить ногой на Святую Землю, по которой ходил сам Господь, увидеть все своими глазами. Но пока только монета на ладони, круглая, как его щит, как Небо, если лечь в степи на землю… Это произошло как раз, когда собирался последний курултай¹¹, он лег на прогретую весеннюю землю и отчетливо увидел крест через все небо. Крест видели многие и поняли, что это знамение. Курултай незамедлительно принял решение о начале великого крестового похода, сомнений в целесообразности освобождения христианских святынь от варваров и иноверцев, на чем давно настаивали сострадательные христианские жены, ни у кого не возникло.

Глава 2

Сразу же после решения курултая по степи понеслись гонцы, объявляя великий сбор. Всем воинам, находившимся в пределах Монголии, было приказано прибыть к единственному оседлому городу кочевников, столице империи Карахорум¹², построенной на месте бывшей ставки хана кереитов Тоорила.

Место было выбрано неслучайно. Христианин Тоорил-хан здесь часто уединялся во время поста и молитвы; при этом многие не раз видели знамение креста на небе. Как, впрочем, и в последний раз, когда собрался курултай. Поэтому место считалось священным, в Карахоруме сразу построили христианскую церковь и ханский дворец «Десять тысяч лет благоденствия», отделав их зеленым камнем. Красивый камень брали с горы, у подножия которой располагался город. Гора называлась Малахита. Так как в столицу постоянно прибывали послы из различных стран, для них построили буддийский храм и мечеть.

Правители Карахорума отличались веротерпимостью и уважением к другим религиям. О зеленой мечети монгольской столицы в мусульманском мире ходили легенды. Ближайшим родственникам хана тоже было приказано воздвигнуть в Карахоруме по дворцу: послов, прибывающих в столицу, требовалось поразить величием и могуществом императора мира. Искусных мастеров, умевших обращаться с чугуном, железом, медью, золотом, серебром, а также со стеклом и керамикой, собирали со всех окрестностей необъятной империи. И вскоре в Карахоруме появились целые кварталы, где улицы были вымощены гладким булыжником, а в кирпичных домах имелись обогреваемые централизованным отоплением теплые полы. Но существовала одна проблема: монголы не любили жить в домах. Привыкшие к степи, они селились вокруг столицы в белых войлочных юртах. Карахорум при этом напоминал громаднейший военный лагерь, так как монголы в подавляющем своем большинстве были воинами.

По мере становления рода Ванов, положение семьи менялось: теперь, когда отец, командующий минганом, стал нойоном¹³, он обязан был предоставить сына в ханскую гвардию. Но, как упоминалось ранее, у темника Тумура не было детей. И пришлось Ван Юаню отдуваться сразу за двоих. От него требовалось прибыть в ставку, имея при себе двадцать друзей и двух меньших братьев. Ведь по закону, установленному еще Чингисханом, сын нойона должен служить в ханской гвардии вместе с десятью товарищами и одним младшим братом при каждом. Это окружение составляло своеобразную боевую единицу: товарищи были нукерами, а младшие братья занимались обеспечением и выполняли службу посыльных. Если у сына нойона не было младших братьев, интендантскую службу должны были исправлять его сестры.

Старшие братья Ван Юаня находились в походе, тумен Тумура ушел на юг, отвоевывать его потерянную родину. Оттуда постоянно прибывали караваны с новыми людьми и военной добычей. Так как отец и братья Ван Юаня воевали, то по линии отца его могли не трогать. Младший сын оставался при матери. Но по линии дяди, темника Тумура, ему таки пришлось отправиться в столицу, прихватив с собой двадцать лучших парней из куреня, вместе с конями, младшими братьями и прочим хозяйством. Получилась небольшая киданьская армия – ордо, – воины которой практически все были каракитаями или даже ханьцами. И если бы не кресты на круглых щитах, их легко бы могли принять в степи за вражеский дозор.

Столица Карахорум бурлила: в считанные дни она разрослась до невиданных размеров, а в ставку все прибывали и прибывали новые люди. На поверку оказалось, что теперь почти каждый монгол в степи – нойон, обладатель куреня, многочисленного семейства и рабов. Начиная с первых походов Чингисхана, моголы поняли выгоду большой семьи, ведь военная добыча делилась по числу воинов. Теперь у каждого было по многу детей – от жен и от рабынь, их не разделяли. Поднялось два поколения, степь раздалась вширь и разбогатела, отучнела стадами, которые пасли порой очень даже высокородные рабы, а бывшие пастухи стали настоящими хозяевами жизни на своей земле.

Прибыв в столицу, всегда напоминающую военный лагерь, Ван Юань первым делом должен был отыскать своего сотника и стать у него на учет. При всей кажущейся неразберихе, в армии существовал строгий порядок, каждый знал свое место и что ему нужно делать в данный момент; для этого как раз имелась налаженная система посыльных. Как, впрочем, и по всей необъятной империи с ее многочисленными курьерскими службами и ямами¹⁴ – почтовыми станциями, организованными еще при Чингисхане.

Пока нукеры ставили юрту из выбеленного, как снег, войлока, Ван Юань прохаживался промеж рядов таких же, как у него, дорогих жилищ – здесь каждый старался не ударить в грязь лицом. Время, когда пастухи питались сухим хурутом, а для нойона выбирали тарбагана пожирнее, давно прошло. В монгольской империи до сей поры ходили рассказы о том, как великий Тэмуждин голодал и охотился на этих самых тарбаганов. Теперь юрты кэшиктенов, на языке степи – хишигтэне¹⁵, близких и верных слуг Великого Хана, – были расшиты золотом и серебром, а войлок выбеливался до такой степени, что на него было трудно смотреть в солнечную погоду. Да и сами гвардейцы выглядели князьями. Их чистые цветные халаты тоже были расшитые жемчугом, камнями и всякими драгоценностями, пояса сплошь из золотых нитей, а сапоги из верблюжьей кожи, отделанной серебром.

Вот как раз на такого красавца и наткнулся Ван Юань, когда прогуливался между юрт. Тот куда-то спешил и двинул его своим богатырским плечом, не придавая этому существенного значения.

– Постой, так не годится! – вспылил Ван Юань, ухватив наглеца за рукав. – Здесь достаточно места, чтобы разминуться двум всадникам. Чего толкаться?

– Однако… – протянул удивленно багатур, ты уже хорошо говоришь по-кереитски. – Кто твой хозяин?

– Я сам себе хозяин, был им и буду! – вспылил Ван Юань. – И не потерплю неуважительного отношения к себе.

– Да тебя следует проучить, раб! – наседал красавец. – Ты хоть знаешь, что разговариваешь с настоящим борджигином¹⁶.

Парень развернулся, готов в любой момент схватить Ван Юаня за пояс.

– Догадываюсь… Ты из рода Кият-Борджигинов. Я это вижу по твоим серым глазам, – спокойно ответил Ван Юань. – Но это не дает тебе права оскорблять мой род Ванов.

– Ах, ты еще посмел называть себя князем, чужеземец! Много вас теперь шастает по нашей степи.

Багатур схватил Ван Юаня за пояс и хотел метнуть его через бедро. Но Ван Юань был готов к броску. Он сделал резкий уклон назад и потянул за собой крепкого, плечистого юношу. Тот не ожидал такого подвоха и полетел через голову. В результате Ван Юань совершив кувырок, оказался сверху.

– Годится, годится… – послышалось над головой.

Кто-то хлопнул Ван Юаня по плечу.

На удивление, поверженный багатур не вскипел, не посинел от злости, не полез за оружием. Он встал, отряхнул дорогую одежду и рассмеялся. Рядом стояли другие воины-красавцы. Похоже, это были его товарищи. Они весело подмигивали друг другу.

– А он ничего, – один из них взглядом указал на Ван Юаня. – Такого не застанешь врасплох. – Ты хотел его проверить. Ну как, проверил? Случайно не лазутчик?..

– Да вроде нет, раз так хорошо знает нашу борьбу, – улыбнулся багатур. – Видимо, вырос в степи. Ты верно из рода Ванов?

– Вернее не может быть.

– Он таки кереит, я знаю этот говор, – поддакнул еще один сероглазый борджигин. – Но что ты здесь потерял?

– Я ищу юрту сотника Налгара, сына славного Мэргэна.

– А-а-а, – протянул сероглазый, смерив его с ног до головы. – Так вот же она.

И он указал Ван Юаню на юрту, возле которой был вбит в землю туг с трезубцем¹⁷ и знаменем с изображением ворона.

Откинув полог, Ван Юань решительно шагнул через порог и зашел в большую юрту сотника. На дорогом персидском ковре за низким резным лакированным столиком сидел пожилой воин со шрамом через все лицо и неспешно пил кумыс. Увидев гостя, он стрельнул в него орлиным глазом и замер от удивления.

– Хорош, хорош… Якши¹⁸! – произнес Боржгон Мэргэн, поднимаясь и кряхтя. – Красавец, весь в отца! Мы с ним командовали сотнями в походе на хорезмшаха Мухаммеда, воевали в тумене славного Субэдэй-багатура¹⁹. Потом был поход в северные земли… Славное было время. Теперь мой сын Налгар будет твоим командиром. Пожалуй, это несправедливо…

– Я младший в семье, – стал оправдываться Ван Юань. – Остальные братья давно командуют сотнями.

– Э-э-э, не скажи. Сотник гвардии равен тысячнику в армии. Но ты еще молод. Под таким начальством, как мой Налгар, ты быстро продвинешься по службе. Ах, какой красавец! – Боржгон Мэргэн вертел его перед собой, причмокивая языком. – Якши… якши.

Судя по всему, и это словечко – военная добыча из предыдущих походов.

– А как поживает отец, славный Ван Бей? Неужто уже нянчит внуков? – Боржгон Мэргэн хлопнул Ван Юаня по плечу, показывая глазами ниже пояса. – Хорош, ничего не скажешь!

– Отец все еще воюет, он отправился в Южный поход.

– Ох, Бей-багатур, ах, молодец! – ахал Боржгон Мэргэн, – узнаю настоящего «ворона»!

– Да, его всегда тянуло на родину предков, не смог устоять…

– А я вот тут, в столице ошиваюсь, – с грустью сказал Боржгон Мэргэн. – Списали старика. В последнем походе уруское копье разворотило мне весь бок. Не будь твоего отца тогда рядом, не видать мне больше родной степи. Это он не дал мне перерезать себе горло и избавиться от мучений, а отправил вместе с караваном домой. Как я тогда его ненавидел… И как теперь люблю и уважаю. Какой же хороший человек, твой отец. Какой хороший человек…

– Мой отец никогда не принимал скоропалительных решений, – согласился Ван Юань. – Я просил его взять меня с собой в поход, он сказал, что подумает. Думает уже второй год.

– Но ведь он прав! – снова воскликнул Боржгон Мэргэн. – Не будь тебя сейчас в степи, никак не попасть тебе в гвардию. А тем более в такое важное время. Счастливый человек, ты увидишь Святую Землю. Когда будешь там, сорвешь для меня хоть одно райское яблоко. Не забудь, уважь старика. Я бы, конечно, попросил сына, но у него столько хлопот. Тем более, что взрослые дети привыкли сами решать за нас, родителей, что нам нужно, а что нет.

Собираясь в Великий поход на Святую Землю, монголы искренне верили, что увидят настоящий Рай.

– В нашей степи Небо можно достать рукой, но здесь не растут райские сады, – продолжал Боржгон Мэргэн. – Когда мы были в землях урусов, мы ели там плоды, срывая их прямо с веток деревьев. Эти плоды местные называли яблоками. Но на Святой Земле, говорят, есть яблоки желтые, как солнце. Увы, я многих убил, меня не пустят в Рай. Но ты молодой, ты еще никого не убил?

Боржгон Мэргэн озабоченно заглянул Ван Юаню в глаза.

– Что ты его спрашиваешь, отец? Такому дай волю, он перережет весь улус²⁰, – сказал входящий в юрту воин.

Ван Юань резко обернулся и увидел того самого багатура, который наднесь проверял его ловкость.

– Настоящий «серый волк»: говорит, что из рода Ванов, хотя по виду каракитай.

– Так род Ванов как раз и происходит из племени киданей, сынок. Ну, или что-то, в этом роде…

– А как же Ван-хан? Ведь он же кереит, – удивился сероглазый багатур.

– Э-э-э… Это немножко другой Ван, но тоже из «воронов». Смотри, как глаза сверкают, словно угли. Ван Юань – сын моего боевого побратима Ван Бея, который спас мне жизнь. Ты будь с ним поуважительней, сынок.

– Да мы уже успели познакомиться, – заявил сотник Налгар, все еще отряхивая платье.

Он подошел к Ван Юаню и снова взял его за пояс. Но, лишь слегка тряхнув, обнял по-братски, похлопывая по плечу.