Повесть

Санкт–Петербург: СУПЕР Издательство

www.superizdatelstvo.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

ISBN 978–5-9965–3372–5

© Булат Арсал, 2025

© СУПЕР Издательство, 2025

Пролог

Во второй половине шестнадцатого века в Русском государстве появилась опричнина, а верные Ивану Грозному воины стали называться опричниками. Объезжая окрестные земли под видом сбора налогов, они грабили, убивали и наводили ужас на людей любых сословий. Их можно было видеть издалека по висевшей на седле с одной стороны отрубленной голове собаки как символу преданности царю, а с другой – метле как символу того, что именно эти люди очищают страну от неверных и ненужных Ивану IV граждан. В руках у «чёрных» гвардейцев царя обычно была секира, которой, очевидно, рубились головы «вероотступников», «христопродавцев», «изменщиков» и «клятвопреступников». Атрибутика этого войска в дальнейшем была запечатлена на гербе опричнины, где так и красовалась отрубленная голова собаки на фоне перекрещённых метлы и секиры.

Прошло четыре с половиной столетия после окончания того смутного и страшного времени, как на территории уже Новороссии вдруг появились люди в военной форме с чёрными повязками на всё правое предплечье и красным шевроном посередине – с точно таким же набором: головы собаки, метлы и секиры. Трудно сказать, кто решил позаимствовать эту эмблему, но, по всей видимости, человек, предложивший её, или не знал истории опричнины, или просто желал в дальнейшем воссоздать исторический кошмар русского средневековья, или был просто человеком с неадекватным чувством юмора… Военнослужащие с такими повязками стали называться «военной комендатурой».

За более чем восемь лет существования в Донецкой Народной Республике отдельного комендантского полка парни с подобной эмблемой на форме ни разу не стали причиной страха мирных жителей, они никогда не ездили по городам и весям Донбасса, убивая людей или отнимая имущество. Это были обычные солдаты обычного подразделения Народной милиции ДНР, вставшие на защиту родного края.

Записи из жизни одной из рот комендантского полка легли в содержание этой книги, первую главу которой вы уже раскрыли перед собой.

Глава первая
Новая коменда

Казармы комендантского полка были на редкость, для донецких войсковых частей, уютны, если не сказать – комфортабельны во всех отношениях. Тут тебе и кубрики на четыре коечки, и туалеты с кабинками, и душ, пусть даже с холодной водой, и стиральная машина–автомат. В комнате отдыха – панель широкоэкранного телевизора и библиотека на всякий вкус. Коридоры широкие – можно строиться в четыре шеренги. С длиной пролётов строители, правда, погорячились, и это мог «с благодарностью» оценить любой солдат, когда драил полы во время дневального дежурства.

Нельзя не описать место для курения, называемое в солдатском просторечии «курилкой». Она была похожа на веранду «садов Семирамиды», где было приятно посидеть просто так и отвлечься от надоевшего, унылого времяпровождения в расположении, где, кроме телевизора, нард и домино, иногда объявлялась всеобщая чистка оружия или конкурс скоростной сборки и разборки личного оружия.

Естественно, что основным условием удобства в армии является место приёма пищи. И это не обязательно всегда столовая. На передовой, в полях, на учениях или прочих выездах приём пищи на земле – явление обычное. Но в войсковых частях, находящихся внутри мегаполисов и цивилизации, приличная столовая с удобными мягкими стульями, покрытыми свежей скатертью столами на четыре персоны, салфетками и цветочками в горшочках, да ещё и с видеопанелью на стене – событие редкое и достойное всяческих похвал в адрес заместителя командира по тылу и начальника столовой. Подобный оазис среди сурового армейского бытия надо ещё уметь создать.

Кормили два повара – Дима и Денис, менявшиеся через каждые две недели между собой по принципу: четырнадцать дней на «передке», четырнадцать – в гарнизоне. Помогал по кухне наряд, ходить в который было несложно и даже выгодно, так как после него обязательно отпускали на сутки домой. Что же касается качества готовки, то все комментарии сведутся лишь к тому, что Дима до мобилизации работал помощником шеф–повара в ресторане при пятизвёздочном отеле «Донецк–Плаза», а Денис откармливал отдыхающих в пансионатах Ялты и Алушты. Высокий класс и профессионализм никогда не вызывали изжоги, несварения желудка и прочих нехороших последствий, как это случается у нерадивых и безответственных поваров. Народ был всегда доволен, искренне благодарен и ещё долго вспоминал добрым словом, даже всуе.

Однако удобства в дальнейшем несколько поубавились. После освобождения Мариуполя украинцы всё же оставили Донецк без централизованного водоснабжения. Это сразу отразилось на количестве и трудоёмкости нарядов, потому что появилась необходимость носить воду на верхние этажи из бочек, которые ежедневно наполнялись водовозками на хозяйственном дворе.

Окна, даже на третьем и четвёртом этажах, пришлось закладывать мешками с землёй в связи с опасностью прилётов вражеских снарядов на территорию военного городка и в окрестности. Курить, правда, разрешили теперь прямо в туалетах, но от этого в помещении поубавилось свежести.

Со временем жить стало теснее, и в кубриках возвели двухъярусные кровати, так как началось резвое пополнение новой роты комендантского полка, формирующегося для отправки в Артёмовскую комендатуру. Город, конечно, ещё взят не был, но оптимизм командиров полка, передаваемый из уст в уста и до ушей постепенно увеличивающегося личного состава, позволял надеяться на скорое отбытие в окрестности этого славного городка, пока называемого украинцами Бахмутом.

Шёл июнь 2022 года…

* * *

Командир роты, лейтенант с позывным «Лодочник», к которому чаще обращались как к Андрею Григорьевичу, был дважды ранен и неоднократно контужен ещё под Иловайском летом четырнадцатого, когда вдвоём с товарищем вышел из–под артиллерийского обстрела, потеряв на поле боя почти целую роту ополченческого подразделения. Возможно, боевое прошлое послужило назначению его командиром роты в звании младшего офицера, когда на должностях взводных стояли два майора и один старший лейтенант.

О майорах – отдельно…

Анатолий Олегович Голодов – «Опер», по его собственным рассказам, чуть ли не в первых рядах восставших ещё весной четырнадцатого пошёл разоружать милицию в Краматорске и возглавил одну из рот под общим командованием самого Игоря Стрелкова. Майором, кстати, он стал ещё в рядах всё той же украинской милиции, где верой и правдой прослужил более двадцати лет и был отправлен на пенсию незадолго до наступления Русской весны. Ростом был невелик, худощав вследствие хронического гастрита и потому патологически жаден до любой съестной халявы. Отправляясь на многочасовые или суточные выезды, никогда не брал с собой тормозков из дома, поручая ответственное дело по обеспечению его персоны харчами солдатам, которые всегда к скромным сухим пайкам прикупали и колбаски, и сальца со смальцем, и овощей из собственного огорода не забывали присовокупить. Жрал он всегда, не стесняясь, много, большими кусками, не успевая прожёвывать как следует. Никогда не благодарил и, закончив трапезу, отходил от бойцов подальше, доставал сигарету – всегда дорогих марок – и курил в гордом одиночестве. Своим куревом, понятное дело, на войне тоже не забывал делиться, хотя для этого случая всегда держал запас из дешёвой «Примы».

Александр Борисович Бабицкий, с позывным «Джавдет», офицерское звание получил, закончив какое–то военное училище ещё в СССР, но, судя по возрасту (шестьдесят с гаком), не очень преуспел в службе. К началу войны на Донбассе был уже на военной пенсии и, тем не менее, в 2014‑м не стал сидеть дома и через старых сослуживцев устроился в штаб комендантского полка г. Донецка. Боевого опыта не имел, но голос задирать на солдат любил при всякой возможности, оскорбляя подчинённых, зачастую не следя за словами и забывая, что в мужском возрастном коллективе не следует опускаться до упоминания матерным глаголом чужих родителей, которых, может, уже и нет на этом свете. Поговаривали, что однажды солдаты комендатуры встретили Джавдета посреди ночной улицы, где он прогуливался в тапочках, застиранной пижаме и с мопсом за пазухой, и всыпали за скабрезный язык по самое «не могу». Фингал не проходил долго, а спину не мог выпрямить аж две недели. Пришлось отлёживаться дома, а потом и вообще уволиться в отставку.

Вновь вернуться на службу буквально пинками вынудила супруга, которую он откровенно боялся, хотя всех уверял, что просто уважает её мнение. Баба она была весьма яркая и видная, как пионерский костёр в ночи. Дама такая высокая, пышногрудая, к тому же властная и придирчиво требовательная к тратам мужа. Скорее, будет правильным сказать, что своих трат у него и не было, так как поступления зарплаты на банковский счёт мужа становились ей известны до того, как он сам узнавал об этом. Причина отправки муженька на старости лет в армию была прозаично меркантильна и никак не сопрягалась с какими–то патриотическими позывами. В войсках объявили о повышении заработной платы в несколько раз, и этого оказалось достаточно, чтобы отменить застоявшийся радикулит, вылечить «стреляющую» поясницу, заткнуть пробкой вываливающийся геморрой и пинком под зад выпроводить еле ковыляющего супруга командовать хоть взводом, хоть отделением – лишь бы деньги в дом тащил. Солдаты догадывались о причинах хамоватой психической ненормальности Джавдета и его показного превосходства над подчинёнными. Униженный и почти бесправный в семье подкаблучник на службе в казарме выплёскивал всю желчь, накопившуюся рядом с женой-Цербером, на бесправных бойцов. Они поневоле были обязаны молча стоять и внимать в свой адрес массу неприятных, гадких колкостей, по праву предназначенных той самой «змеюке подколодной». Со временем подчинённые свыклись с выходками майора Бабицкого, старались просто пропускать мимо ушей оскорбления, не замечать придирки и где–то в глубине души в известной мере сочувствовали ему. «Не дай Бог такую бл***, стерву в жёны взять. Лучше уж в холостяках проковылять, чем вот так в примаках мытариться», – поговаривали в курилке солдаты.

Если майоры командовали первым и третьим взводами, то старший лейтенант Конкин Сергей Анатольевич возглавлял второй взвод. По виду – спокойный, с пивным брюшком и взглядом, не выражающим какую–либо собственную позицию. Под командованием такого офицера служить всегда тяжело уже только потому, что нет уверенности в командире как в отце или старшем товарище. Совершенно индифферентный к просьбам подчинённых, трусоватый в принятии решений, не имеющий ни личного мнения, ни офицерского достоинства – пустой индивид, в бой с которым идти было просто страшно вдвойне. Хотя вряд ли он там был когда–либо до прихода в подразделение.

* * *

В роту приходили и по одному, и группами, как троица ветеранов–казачков атамана «Всевеликого Войска Донского» генерала Козицина.

Наиболее активным и говорливым был, как водится, самый маленький ростом Игорёк с позывным «Руха», имевший за плечами службу в погранвойсках СССР на границе с Афганистаном, а также боевой опыт, ранение и контузию в боях под Иловайском в 2014 году в звании казачьего есаула.

Спутниками Игоря оказались такие же «станичники» с четырнадцатого: подъесаул Юра Беликов и хорунжий Серёга Алищанов. Первый, как и Руха, служил при Советском Союзе в пограничных войсках, правда, на турецкой границе в Грузии. Второй был танкистом и в рядах Советской армии, и в казаках, и в дальнейшей службе в Первой Славянской мотострелковой бригаде, которую уже давно и все на Донбассе ласково называли «Копейкой». Объединяло Юру и Серёгу их частое и при каждом удобном или неудобном случае упоминание типа: «Когда я срочную служил на границе…» или «Да я под Хабаровском в тайге на срочке…».

Колоритнейшим из заселившихся в кубрик ещё за месяц до прибытия Рухи, Беликова и Танкиста (Алищанова) был Сергей Александрович Луцик, за которым уже закрепился уважительный позывной «Саныч». С белым пушистым «ёжиком» на голове, такими же белоснежными усами и бровями на фоне круглого, всегда хитро улыбающегося и в то же время доброго розового лица, пузоковатый добрячок обладал особенным шармом и был больше узнаваем в роли Дедушки Мороза, хоть и без бороды. Было Санычу шестьдесят четыре года, и он считался самым возрастным бойцом, пришедшим добровольно на войну уже не в первый раз. Он успел повоевать в танковых частях в той же «Копейке» с самого начала войны на Донбассе в качестве командира танка. Звание прапорщика получил уже в ДНР, хотя в далёкой молодости в не менее далёком Челябинске окончил танковое училище и дослужился до капитана Советской армии. Чего только в жизни не бывает…

Саныч так же часто сравнивал настоящее с прошлым. Нет–нет да и расскажет в очередной раз, что, когда полез впервые в танк после многих лет гражданской жизни, то обратил внимание, что раньше в Союзе боевые машины имели более широкие кабины и объёмное кресло механика. Молодёжь удивлялась и недоверчиво посмеивалась, полагая, что Саныч загибает. На это он, заливаясь заражающим смехом, отвечал: «Не верите? Вот доживёте до моих лет, нарастите такой мамон, как у меня, тогда поймёте, о чём я вам толкую…».

* * *

Надо сказать, что возрастных бойцов в роте оказалось очень даже немало. Алищанову, Беликову и Рухе давно перевалило за половину шестого десятка. Толику Передряеву – артиллеристу с восьмилетним стажем в артиллерийской бригаде «Кальмиус», постоянно извергавшему самогонный перегар, но никогда не показывавшемуся в пьяном состоянии, было чуть меньше Саныча.

Однажды утром в расположении роты появился бомжеватого вида, совершенно беззубый мужичок с настоящей дворницкой метлой на месте бороды и в роговых очках. Юра Шушпанов буквально на перекладных добрался из Екатеринбурга на войну в Донецк, имея в кармане сущие пустяки. Надев новенькое обмундирование, Юра без сожаления выбросил гражданские обноски в мусорный ящик, сопроводив это действие словами: «Отслужили, пора и честь знать на хрен собачий». В паспорте Шушпанова был проставлен 1958‑й год рождения от Рождества Христова, и теперь он стал самым старым в роте солдатом, опередив по возрасту Саныча на несколько месяцев. Юра был неразговорчив, не брезговал втихаря одеколоном, не стеснялся докуривать окурки, лежащие в курилке в достатке. Экономный был товарищ. Похоже, что и маргинальный вид его был не просто от дальней дороги, а приобретён прежним и весьма долгим жизненным укладом.

Как–то Джавдет, в свойственной ему манере, решил поддеть Шушпанова, назвав Юру «бомжом чушпанным», на что последний не растерялся и послал того к «едрёной матери» и ещё «куда подальше». Строй замер в ожидании скандала, но тогда всё закончилось простым конфузом Джавдета, который обещал шёпотом на ухо Лодочнику, что научит Шушпанова родину любить.

Вечером, во время культурного отдыха у телевизора, когда Юра даже побрился, изрезав всю рожу старым, подобранным в раковине лезвием, Бабицкий–Джавдет решил взять реванш за дневной пердимонокль и продолжил начатое глумление над солдатом:

– Чего ты сюда пришлёпал, чушпан? Захотел себе ветеранское удостоверение выхлопотать? Видать, пенсии–то таким не платят?

Юра молчал. Джавдет не унимался:

– Только тут ведь война, мужик. Пиф–паф. Убить могут запросто. Небось, побежишь при первом же обстреле штаны застирывать?

Юра молчал. Народ напрягся в ожидании развязки. Джавдет продолжал:

– Ну, ничего! Вот поедем в Артёмовск – там увидишь небо в алмазах. Тут ты и обосрёшься, и драпанёшь аж до Сибири…

Джавдет начал было уже сам смеяться над своей «шуткой», как Юра внезапно встал и спокойно вышел из комнаты, оставив в, теперь уже, глубоком молчании остальных телезрителей и глупо ухмыляющегося майора, думающего, очевидно, что достиг результата и сел на коня верхом. Житейская мудрость гласит: «Чем мельче душонка у человека, тем глубже он копает под других». Прошло не то чтобы много времени, и возвращение Шушпанова показалось неожиданным для всех, а для Джавдета – в первую очередь.

Солдат встал напротив удивлённого майора, ткнул прямо в нос красную книжицу и раскрыл правую ладонь… Сбоку сидевший Руха смог рассмотреть на картонке начало вытесненной золотой надписи: «Верховный Совет СССР…». В мозолистой ладони старого воина на развёрнутой белой тряпочке лежал советский орден Боевого Красного Знамени.

– Мне бежать не надо до Сибири. Я на Урале живу.

Джавдету ответить было нечего…

Так народ узнал, что Юра ещё в молодые годы служил в морской пехоте Северного флота и в конце семидесятых был заброшен в составе батальона на территорию Анголы, лояльность которой СССР покупал не только пшеницей, но и жизнями наших советских парней. Младшему сержанту Шушпанову, как и десятерым его сослуживцам из целого батальона, после выхода в Союз вручили известные ордена. Вручили и всем остальным… посмертно.

Респект от сослуживцев к Толику с того момента стал непререкаемым, а вот к майору Бабицкому люди преисполнились откровенным неуважением и брезгливостью. Так ведь заслужил…

* * *

Самым последним из стариков приехал Серёга и сам себе присвоил позывной «Саратов», чтобы лишний раз не докапывались, откуда он прибыл. Тем не менее всегда, услышав его позывной, каждый непременно спрашивал: «Из Саратова, что ли?» Серёга бесился, но отвечал: «Нет, бл***, из Петропавловска–Камчатского. Там название двухсложное, поэтому я – Саратов».