3

В кофейне Аркадий заказал два капучино. Мы уселись за столиком возле окна, и он начал рассказ.

Я был изумлен проворством его ума, хотя временами мне казалось, что он рассуждает почти как лектор и многое из того, что он говорил, уже говорилось раньше.

Философия аборигенов геоцентрична. Земля дает жизнь человеку, дает ему пищу, язык и разум, а когда он умирает, все это снова возвращается к земле. Родной край человека, пускай даже это полоска пустоши, заросшая мятликом, уже сама по себе святыня, которая должна оставаться неповрежденной.

– В смысле, не поврежденной шоссе, разработками, железными дорогами?

– Поранить землю, – отвечал он с серьезным видом, – значит поранить себя самого, а если твою землю ранят другие, они ранят и тебя. Земля должна оставаться нетронутой, какой она была во Времена Сновидений, когда Предки создавали мир своим пением.

– Похожее прозрение, – заметил я, – было у Рильке. Он тоже говорил, что песня – это существование.

– Знаю, – сказал Аркадий, подперев подбородок руками. – В третьем сонете к Орфею.

Аборигены, продолжал он, ступают по земле легкой поступью; и чем меньше они у нее забирают, тем меньше должны отдавать взамен. Они никогда не могли взять в толк, отчего миссионеры запрещают им совершать невинные жертвоприношения. Они же никого не убивают – ни животных, ни людей. Просто в знак благодарности надрезают себе вены на предплечьях и дают капелькам крови пролиться на землю.

– Не такая уж высокая цена, – заметил Аркадий. – Войны двадцатого века – та цена, которую нам пришлось заплатить за то, что мы взяли слишком много.

– Понятно, – неуверенно кивнул я. – Но нельзя ли нам вернуться к Тропам Песен?

– Можно.

Я приехал в Австралию для того, чтобы попытаться самому – не из чужих книжек – узнать, что такое Тропы Песен и как они работают. Ясно было, что до самой сути мне не добраться, да я к этому и не стремился. Спросил у аделаидской приятельницы, не знает ли она эксперта по вопросу. Она дала мне телефон Аркадия.

– Ты не против, если я буду записывать?

– Валяй.

Я вытащил из кармана черный блокнот в клеенчатой обложке с эластичной лентой, удерживающей страницы вместе.

– Симпатичный блокнотик, – заметил Аркадий.

– Раньше я покупал их в Париже, – сказал я. – Но теперь там таких уже не делают.

– В Париже? – повторил он, приподняв бровь, как будто никогда в жизни не слышал ничего более претенциозного.

Потом подмигнул и продолжил рассказывать.

Чтобы разобраться в представлениях о Временах Сновидений, говорил он, нужно понять, что это как бы аборигенский аналог первых двух глав Книги Бытия – с одним только важным отличием.

В Книге Бытия Бог сначала сотворил «зверей земных», а потом из глины вылепил праотца Адама. Здесь же, в Австралии, Предки сами себя создали из глины, и были их сотни и тысячи – по одному для каждого вида тотема.

– Поэтому, когда австралиец сообщает тебе: «У меня Сновидение валлаби», он хочет сказать: «Мой тотем – валлаби. Я принадлежу к роду валлаби».

– Значит, Сновидение – это эмблема рода? Значок, позволяющий отличать своих от чужих? Свою землю от чужой?

– Да, но не только, – сказал Аркадий.

Каждый человек-валлаби верил, что происходит от общего праотца-валлаби, который является Предком всех других людей-валлаби и всех ныне живущих валлаби. Следовательно, валлаби – его братья. Убивать их ради мяса – братоубийство и каннибализм.

– И все же, – настаивал я, – этот человек такой же валлаби, как британцы – львы, русские – медведи, а американцы – белоголовые орланы?

– Сновидением, – отвечал Аркадий, – может стать любое существо. Даже вирус. Можно иметь Сновидение ветряной оспы, Сновидение дождя, Сновидение пустынного апельсина, Сновидение вшей. В Кимберли кто-то обзавелся даже Сновидением денег.

– Ага, у валлийцев есть лук-порей, у шотландцев – чертополох, а Дафна превратилась в лавр.

– Ну да, старая как мир песня, – сказал Аркадий.

Он продолжил рассказ. Считалось, что каждый Предок-тотем, путешествуя по стране, рассыпа́л вереницу слов и музыкальных нот по земле, рядом со своими следами, и эти линии, «маршруты Сновидений», опутывали весь континент и служили путями сообщения между самыми удаленными друг от друга племенами.

– Песня, – говорил Аркадий, – являлась одновременно и картой, и указателем направления. Если хорошо знаешь песню, то найдешь дорогу в любом месте страны.

– И человек, отправившийся в Обход, всегда шел вдоль одной из этих песенных троп?

– В старые времена – да, – подтвердил Аркадий. – Теперь ездят на поезде или на машине.

– А если собьется со своей песенной тропы?

– Нарушит границу. За такое в него могут метнуть копье.

– Но пока он строго держится маршрута, ему всегда будут встречаться люди, у которых общее с ним Сновидение? То есть, по сути, своих братьев?

– Да.

– И он вправе ждать от них радушного приема?

– А они – от него.

– Выходит, песня – это нечто вроде паспорта и талона на обед?

– Опять-таки все гораздо сложнее.

По идее, всю Австралию можно считать музыкальной партитурой. Едва ли нашлась бы во всей стране хоть одна скала или речушка, которая осталась невоспетой. Наверное, можно рассматривать Тропы Песен как бесконечные строки местных «Илиад» и «Одиссей», извивающиеся, как длинные макароны, то в одну, то в другую сторону, и каждый эпизод этих эпических поэм толковать с помощью геологических понятий.

– Под словом «эпизод», – спросил я, – ты имеешь в виду «священное место»?

– Ну да.

– Вроде тех, что ты включаешь в отчет для железнодорожников?

– В некотором роде, – сказал он. – В буше можно ткнуть куда угодно и спросить у аборигена, который идет с тобой: «А тут что за история?» или «Кто это?». Скорее всего, он ответит: «Кенгуру», «Волнистый Попугайчик» или «Бородатая Ящерица» – в зависимости от того, какой Предок там проходил.

– А расстояние между двумя такими местами можно рассматривать как отрывок песни?

– Вот здесь и кроется, – ответил Аркадий, – причина всех моих споров с железнодорожниками.

Одно дело – уверить землемера в том, что груда валунов – это яйца Радужной Змеи, а глыба красноватого песчаника – печень пронзенного копьем Кенгуру. И совсем