Предчувствие

"Лучше быть ангелом, чем Богом!" – отчетливо прозвучал голос говорящего из-за куста боярышника. Молодой человек и девушка, сидевшие рядом на низкой могильной плите, переглянулись. Они слышали голоса детей, но не вслушивались в их слова; их внимание привлек смысл фразы. Девушка прижала палец к губам, призывая к тишине, и мужчина молча кивнул; они замерли, словно мыши, пока двое детей продолжали свой разговор.

* * * * *

Сцена, способная восхитить сердце художника. Старинное кладбище. Приземистая церковь с квадратной колокольней и длинными окнами с каменными переплетами; желтовато-серый камень, тронутый временем и нежно расцвеченный лишайниками. Вокруг нее беспорядочно выстроились покосившиеся надгробия. За церковью темнела гряда узловатых, извилистых тисов.

Кладбище утопало в зелени прекрасных деревьев. С одной стороны возвышался величественный кедр, с другой – раскидистый меднолистный бук. Среди могильных плит и надгробий тут и там алели и благоухали многочисленные цветущие деревья, поднимаясь из высокой изумрудной травы. Золотистый ракитник искрился в июньском полуденном свете; сирень, боярышник и плотные заросли таволги, обрамлявшие берег неспешного ручья, сплетали свои густые ароматы в сонную благоуханную дымку. Желтовато-серые, осыпающиеся стены местами покрывались морщинистыми листьями костенца, а их венчали яркие гвоздики, сочные розетки молодила, неприхотливый очиток и дикие цветы, чье упоительное благоухание навевало дремотную негу совершенного лета.

Однако среди этого буйства красок особенно выделялись две молодые фигуры, расположившиеся на старой серой могильной плите. Мужчина был одет в традиционный охотничий костюм: красный сюртук, белый галстук, черная шляпа, белые бриджи и высокие сапоги. Девушка являла собой одно из самых пленительных, ярких и вместе с тем изысканных зрелищ, какое только мог встретить взгляд. Она была в амазонке из алого охотничьего сукна; ее черная шляпка кокетливо сдвинулась набок из-за пышной копны рыжевато-золотистых волос. Шею обвивал белый батистовый шарф, завязанный по-мужски, как охотничий галстук, плотно прилегая и скрываясь под золоченым жилетом из тончайшего белого твила. Когда она сидела, перекинув длинную юбку через левую руку, из-под нее виднелись ее крошечные черные ботинки. Ее перчатки с крагами были из белой оленьей кожи; ее хлыст для верховой езды был сплетен из белой кожи, с рукоятью из слоновой кости и золотой окольцовкой.

Уже в четырнадцать лет мисс Стивен Норман подавала надежды на поразительную красоту, красоту редкого сочетания. В ней словно проявились различные черты ее происхождения. Волевой подбородок, более широкий и квадратный, чем обычно у женщин, высокий изящный лоб и орлиный нос указывали на знатное происхождение от саксов через норманнов. Великолепная копна рыжих волос, истинно пламенного оттенка, говорила о крови другого древнего северного предка и прекрасно гармонировала с чувственными изгибами полных, алых губ. Насыщенно-черные глаза, воронёные брови и ресницы, а также изящный изгиб ноздрей напоминали о восточной крови дальней прародительницы, жены крестоносца. Она уже была высока для своего возраста, с той угловатостью, которая часто предшествует развитию поистине прекрасной фигуры. Длинноногая, длинношеяя, прямая как копье, с гордо поднятой головой, покоившейся на изящной шее, словно лилия на стебле.

Стивен Норман, несомненно, являла собой задатки великолепной женщины. Гордость, уверенность в себе и властность читались в каждой ее черте, в манере держаться и в любом, даже самом легком движении.

Ее спутник, Гарольд Ан Вульф, был примерно на пять лет старше и благодаря этой разнице в возрасте и определенным качествам уже долгое время занимал положение ее наставника. Он был выше шести футов двух дюймов ростом, с глубокой грудью, широкими плечами, узкими бедрами, длинными руками и большими кистями. Его отличала видимая сила, с гордо посаженной шеей и слегка выдвинутой вперед головой, что характерно для успешных атлетов.

Оба сидели тихо, прислушиваясь. Сквозь негромкое гудение полудня доносились голоса двух детей. За воротами кладбища, в тени раскидистого кедра, изредка били копытами лошади, которых донимали мухи. Конюхи были верхом; один держал под уздцы изящную белую арабскую кобылу, другой – большого вороного коня.

"Лучше быть ангелом, чем Богом!"

Маленькая девочка, произнесшая эту фразу, являла собой образцовый пример воспитанницы воскресной школы. Голубоглазая, с румяными щечками, крепкими ножками и прямыми каштановыми волосами, стянутыми в тугой пучок помятой вишневой лентой. Один взгляд на нее убедил бы самого скептически настроенного человека в ее доброте. Нисколько не самодовольная, она излучала довольство собой и своими поступками. Дитя простого народа; рано встающая; помощница матери; добрый ангел для отца; маленькая мать для своих братьев и сестер; чистая душой и телом; самостоятельная, полная веры и жизнерадостная.

Другая девочка была красивее, но отличалась более упрямым нравом; более страстная, менее организованная и бесконечно более напористая. Черноволосая, черноглазая, смуглая, с большим ртом и вздернутым носом – сама суть необузданной, импульсивной, эмоциональной и чувственной натуры. Наблюдательный взгляд отметил бы неизбежную опасность, подстерегающую ее в ранние годы женственности. Она казалась пораженной самоотречением, заключенным в словах ее подруги; после паузы она ответила:

– А вот и нет! – возразила Сьюзен. – Я бы предпочла быть на самой вершине и, если захочу, приказывать ангелам. Не понимаю, Марджори, почему тебе больше нравится подчиняться, чем повелевать.

– В том-то и дело, Сьюзен, – ответила Марджори. – Я не хочу приказывать, мне больше нравится подчиняться. Должно быть, ужасно тяжело постоянно обо всем думать и желать, чтобы все делалось по-твоему. К тому же, я бы не хотела быть справедливой!

– Почему бы нет? – в голосе Сьюзен звучала вызывающая нотка, хотя в нем чувствовалась и какая-то тоска.

– О, Сьюзен! Только представь, каково это – наказывать! Ведь справедливость требует не только похвалы, но и наказания. А ангел проводит такое чудесное время, помогая людям, утешая их и принося свет в темные места. Каждое утро роняя свежую росу, заставляя расти цветы, принося младенцев и заботясь о них, пока их не найдут матери. Конечно, Бог очень добрый, очень милый и очень милосердный, но, о, Он, должно быть, и очень грозный.

– И все равно, я бы предпочла быть Богом и иметь возможность все делать!

Затем дети отошли, и их голоса стали не слышны. Двое, сидевших на могильной плите, проводили их взглядом. Первой заговорила девушка:

– Это очень мило и добродушно со стороны Марджори; но знаешь, Гарольд, мне больше нравится идея Сьюзи.

– Какая именно идея, Стивен?

– Ну как же, ты разве не слышал, что она сказала: "Я бы хотела быть Богом и иметь возможность все делать"?

– Да, – сказал он, помедлив. – Как идея – неплохо, но вот принесет ли это счастье в итоге, не уверен.

– Ты правда так думаешь? Да что может быть лучше? Быть Богом – разве этого мало? Чего тебе еще не хватает?

Тон девушки был насмешливым, но ее большие черные глаза горели искренностью, скрытой за шуткой. Молодой человек покачал головой с улыбкой доброй снисходительности и ответил:

– Дело не в этом – неужели ты не понимаешь? Амбиций мне, слава богу, хватает; но даже для меня есть пределы. Однако я не уверен, что эта милая малышка не права. Она, кажется, интуитивно уловила более глубокую истину, чем осознавала: "только подумать, каково это – быть справедливым".

– Не вижу в этом особой сложности. Каждый может быть справедливым!

– Прошу прощения, – ответил он, – но, пожалуй, нет ничего труднее во всем спектре мужской деятельности.

В глазах девушки вспыхнул вызов, когда она спросила:

– Мужской деятельности! Почему именно мужской? Разве это не женское дело тоже?

– Ну, теоретически, полагаю, должно быть; практически же это не так.

– И почему же, позвольте спросить? – Сама мысль о какой-либо неполноценности женщины как таковой вызывала у нее мгновенное сопротивление. Ее спутник подавил улыбку и неторопливо ответил:

– Потому, моя дорогая Стивен, что Всевышний предназначил, чтобы справедливость не была добродетелью, доступной женщинам. Заметь, я не говорю, что женщины несправедливы. Вовсе нет; когда дело не касается интересов их близких, они могут проявлять такую искреннюю справедливость, от которой у мужчины кровь стынет в жилах. Но справедливость в абстракции – это не обычная добродетель: она должна быть не только строгой, но и рассудительной, а главное – беспристрастной ко всем интересам и ко всем без исключения…

– Совершенно с вами не согласна! – горячо перебила девушка. – Вы не сможете привести ни одного примера, где женщины несправедливы. Я, конечно, не имею в виду отдельные случаи, а целые категории дел, где несправедливость является обычным явлением.

Подавленная улыбка невольно скользнула по губам мужчины, что чрезвычайно раздражало девушку.

– Я приведу вам пример, – сказал он. – Вы когда-нибудь знали мать, которая была бы справедлива к мальчику, побившего ее собственного сына в школе?

Девушка тихо ответила:

– Жестокое обращение и травля – это повод для наказания, а не для справедливости.

– О, я не это имею в виду. Я говорю о получении наград, на которые претендовали их собственные сыновья; о том, чтобы быть лучше всех в классе; демонстрировать превосходство в беге, крикете, плавании или в любых других состязаниях, где мальчики соперничают друг с другом.

Девушка задумалась, затем произнесла:

– Что ж, возможно, вы правы. Я не совсем с этим согласна, но признаю, что этот аргумент не в мою пользу. Однако это всего лишь один случай.

– Довольно распространенный. Как вы думаете, шериф Голуэя, который за неимением палача собственноручно повесил своего сына, поступил бы так, если бы был женщиной?

Девушка ответила немедленно:

– Честно говоря, нет. Не думаю, что на свете найдется мать, способная на такое. Но это ведь не самый распространенный случай, правда? У вас есть еще что-нибудь?

Молодой человек помолчал, прежде чем ответить:

– Есть еще один, но я не уверен, что смогу честно обсудить его с вами.

– Почему же?

– Ну, потому что, в конце концов, Стивен, вы всего лишь девушка, и от вас нельзя ожидать понимания таких вещей.

Девушка рассмеялась:

– Ну, если это что-то о женщинах, то уж девушка, даже в моем нежном возрасте, должна знать об этом больше или хотя бы догадываться лучше, чем любой молодой человек. Однако говорите, что думаете, а я честно скажу, согласна ли – то есть, если женщина вообще способна быть справедливой в таком вопросе.

– Короче говоря, вот в чем суть: может ли женщина быть справедливой к другой женщине или, если уж на то пошло, к мужчине, когда замешаны ее собственные чувства или вина другого человека?

– Не вижу никаких причин для обратного. Уж конечно, одна лишь гордость должна обеспечить справедливость в первом случае, а сознание собственного превосходства – во втором.

Молодой человек покачал головой: