Петрушка, вечно ты с обновкой…

Достань-ка календарь.

(А. С. Грбоедов)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Помню, в 2005 году на вступительных экзаменах в МГУ я взял вольную тему сочинения и назвал ее «Я и Горбачев». Дело в том, что накануне нас – вчерашних школьников, абитуриентов собрал декан факультете журналистики Ясен Николаевич Засурский, который пригласил на «встречу с молодёжью» и Горбачева. Не могу сказать, что встреча прошла очень интересно, но она точно повлияла на выбор темы моего сочинения.

Горбачевскую эпоху, писал я, сидя в аудитории 208, помню смутно. На периферии детской памяти засели такие слова, как «перестройка», «гласность»… Тогда я, конечно, не понимал их значения, постигая огромный мир через другие, более ясные и близкие к моему сердцу звуки, как постигает мир каждый ребенок. Это звуки песен, что пела нам мать, вечерних мультиков, голоса дворовых ребят, щебет весенних птиц, шум ветра за окном.

И только кухонный радиоприемник, который включал по утрам отец, доносил до моего уха малопонятные слова, которые так или иначе были связаны со словом «Горбачев». Постепенно их становилось все больше: «Форос», «ГКЧП», «путч», «Беловежье»… Осталось на душе что-то тревожное, смутное. Как непогода, как хмурое ненастье, которое наложило отпечаток на лица, дома вокруг Преображенской площади, на город и весь окружающий мир.

Только потом до меня дошло, что эти тревожные ощущения – отзвуки ушедшей эпохи. А засевшие в голове термины – не что иное, как эхо большого несчастья. Я родился в Советском Союзе и рос до трех с половиной лет. Вот почти 30 лет, как этой страны нет. Но она живет в моей памяти. Нынешняя Родина-мать ничем не хуже, я её тоже люблю. Однако не могу избавиться от мысли, что у меня была та, первая, настоящая. Будто меня оторвали от неё, а затем приютили.

Я чувствую связь с ней, будто до сих пор связан крепкой пуповиной. Нет, это не ностальгия, которой подвержены более взрослые. У меня уже свой опыт, есть с чем сравнивать. Не люблю, когда ее называют «казармой», «тюрьмой народов», «агрессором». Я всегда доверял старикам, строившим ту большую страну, ветеранам, бросавшимся в смертельную атаку с криками «За Родину!» Никогда не спрашивал моего соседа дядю Васю, почему он каждый год на 7 ноября и 9 мая вывешивает красный флаг. Это было его время, оно ему дорого. Но оно куда-то ушло.

Теперь я сам фиксирую важные моменты истории. Тогда на Моховой мы спрашивали Горбачева, почему распалась страна, зачем новая власть ругает старую, почему между нами вражда? Отчего мы то и дело переписываем историю? Ведь она у нас одна. Мы что, обречены жить в эпоху перемен, так и будем реформировать то экономику, то армию, то медицину, то образование…

Но Михаил Сергеевич больше рассказывал о себе. О том, что его в свое время не поняли, не поддержали. О том, что народ был не готов, что все вокруг оказались предателями. Да еще о том, что родился в марте, в марте они поженились с Раисой Максимовной, в марте был назначен секретарем Ставропольского обкома, в марте его избрали Генеральным секретарем ЦК КПСС, в марте начал свою перестройку…

Было ощущение, что на многие вопросы он и сам не знает ответа. А я в том сочинении попытался ответить на них сам так, как бог на душу положит. Кстати, я тоже родился в марте.

Книга «Последняя седмица», на мой взгляд, интересна тем, что она раскрывает многие детали, подробности тех событий, что стали причиной «крупнейшей катастрофы ХХ века», а теперь во многом определяют нашу бренную жизнь. Отец не хотел её печатать, говорил, что она не для «широкого круга читателей», а для тех «кто понимает». Наверное, имел в виду тех, кто понимает его. Но я всё-таки думаю, что и среди «широкого круга» найдется немало тех, кого она заинтересует.

Павел Виноградов, журналист

День первый. Юрик

Звонок от Юрика спутал все карты и нарушил плавный ход мыслей. Марш энтузиастов кнопочного мобильника «Нокия» грянул в абсолютной тишине, в момент безмятежной дрёмы и забытья, когда ты, блаженствуя на свежей больничной койке, пахнущей лекарствами и стиральным порошком, только настроился на иждивенчески-паразитический лад и уж готов был вкусить все прелести принудительной госпитализации. Мысли, и без того обрывочные, стали совсем дискретные, резвые, как газмановские скакуны. Побежав стремглав, они образовали такой бурный поток клипового сознания, что я уже не мог удержаться в привычно житейской колее, и меня понесло все сильнее в неведомую даль.

Мои знакомые из пенсионного клуба «Бархатный сезон», а также члены Партии престарелых знают, о чем я говорю. Они согласны: зимой ли, в осеннее ненастье, когда за окном слякоть и мрак такой, что свет не мил, человек разумный и поживший на этом веку, начинает мечтать о теплом местечке как о последнем приюте в каком-нибудь богоугодном заведении – больнице, санатории, доме отдыха, изоляторе, лечебнице или профилактории, чего в огромном количестве осталось у нас от бывшей тоталитарной советской власти.

Наш полномочный ВОП (врач общей практики) районной поликлиники на Преображенке, а проще – участковый терапевт Степаныч, в общем-то хороший, покладистый мужик, знакомый всему околотку лекарь и костоправ, выписывая мне направление в один из казенный домов, простодушно жаловался на сидящих в очереди назойливых пациентов. Ради нескольких мгновений лазаретного бытия, теплого сортира и халявы, бормотал он, заполняя бланк, это старичьё – хронические доходяги и застенчивые бездельники идут на все – хитрят, плачут в жилетку, кривят душой, святотатствуют и даже лжесвидетельствуют.

– Зима тревоги нашей – их время, – подвел он черту, вручая мне путевку с замысловатым адресом: ГБУЗ ГКБ ДМЗ № 68, что следовало расшифровать как Государственное бюджетное учреждение здравоохранения Городская клиническая больница им. В.П. Демихова Департамента здравоохранения Москвы. В народе ее называют просто – «на Шкулёва», или еще проще – «на Прудах».

Степаныч поднял кверху палец, словно оценивая оригинальность мысли, внезапно озарившей его необъятный разум, и по обыкновению еще раз театрально озвучил любимую фразу из Гиппократа: «Жизнь коротка». Глубокий смысл данного изречения составлял жизненное кредо бывалого эскулапа, если хотите, альфу и омегу, квинтэссенцию его научной теории, медицинской этики и неутомимой практики. Я знал его много лет, и всегда, когда обращался по случаю инфлюэнции, похмелья, геморроя, или еще какой напасти, Степаныч всегда откликался на мою беду и с готовностью выписывал рецепт, но почему-то на самые дорогие лекарства. При этом неизменно завершал аудиенцию тем же манером из Гиппократа, очевидно, считая своим долгом обязательно напомнить хворому клиенту о скоротечности бренной жизни.

Сам он брал от жизни все, что дают благодарные клиенты, – коньяк, водку, соленые грибы, домашнюю колбасу, сушеную воблу, конфеты и слыл большим жизнелюбом. Не отказывался от приглашений и угощений, если мы звали его на кружку пива в небольшой подпольный бар «Опять по пятницам», где народ отводил душу, ругая власть и чиновничьи порядки. Там между первой и второй Степаныч был особенно болтлив, неумолчно с важным видом читая мораль и рассуждая о пользе воздержания, умеренности в желаниях, скромности в быту, человеколюбии и прочих ветхозаветных сентенциях – не кради, не лги, не прелюбодействуй… Потому что, видите ли, здоровье не купишь. Так-то оно так, кивали мы в ответ, стараясь не перечить нашему испытанному наставнику, моралисту и благодетелю.

– А что, не так? – ловил на лету эстафету внезапного здравомыслия Вячеслав Васильевич, преподаватель математики в Технологическом университете и мой сосед по лестничной клетке. – Земский врач и приходской священник испокон веку слыли на Руси большими авторитетами, носителями высшего разума, честью и совестью нашей эпохи.

От таких слов Степаныч рдел еще больше, заводился, и его уж было не остановить. Имея квартиру в кооперативном доме, он, кроме всего прочего, на общественных началах вел среди нас, жителей Преображенки, активную просветительскую работу – читал лекции в библиотеке им. Шолохова, нахваливая и рекламируя здоровый образ жизни. И даже по инициативе начальника местной управы был награжден медалью «ЖОЗ», что в расшифровке означало «Жизни здоровый образ».

Газету с таким названием бесплатно совали в почтовый ящик, редакция души в нем не чаяла и охотно предоставляла свои страницы формата А-4 для его мудрых советов, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Одно время он даже вел рубрику «Будем здоровы», пока районная комиссия не обвинила его в пропаганде алкоголизма.

Чиновники у нас любили изъясняться высоким штилем, стараясь придать невнятной устной и особенно письменной речи, набитой до отказа словами-паразитами и канцеляризмами, как можно более пафосный, возвышенный характер. Отчего у просителя возникало ощущение, что он слушает не какую-то скучную инструкцию по ЖКХ, а патетическую сонату Бетховена или Чайковского. Неизвестно, кто внушил им, что с народом надо общаться именно таким манером, но больше всех в этом деле преуспел сам начальник. Когда он выходил в народ, то говорил исключительно пятистопным ямбом не хуже самого Васисуалия Лоханкина и даже умудрялся кое-где, как лыко в строку, ввернуть фразу древнегреческим гекзаметром.

– Нуждам людей, наш район населяющих, мы чуткое наше внимание теперь обращаем, – говорил он с трибуны, глядя в зал сквозь толстые очки и делая, словно цезуру в гомеровской строке, длинную многозначительную паузу. – Просьбы уважаемых граждан Преображенки удовлетворяем, количество парковочных мест и площадок для выгула собак из квартала в квартал увеличивая.

А подчиненные, даже самые косноязычные, лишь брали с него пример, подражая по мере сил и ораторского таланта любимому шефу в часы приема населения. Получалось не всегда, зато эффективно: после одного такого сеанса общения ходоков с небожителями желание видеть их снова пропадало надолго.

Степаныч великодушно согласился с Вячеславом Васильевичем насчет авторитетов и продолжал нести старорежимную, набившую оскомину ахинею в том же духе. Но тут, как назло, малец с поправкой влез.

– А наш батюшка в церкви на Архирейских прудах говорит, жизнь вечна. К ней мы все идем, только не каждый знает путь истинный, – подал голос молчавший до сих пор еще один участник нашего круглого стола айтишник Вася.

Известный шкода, краснобай и баламут Вася обладал удивительным свойством – он мог испортить всю малину в самый пик увлекательного застолья и политической дискуссии, когда хорошо сидим и уже, кажется, пришли к единому мнению, общественному согласию по наиболее жгучим проблемам современности. Будь то увеличение пенсионного возраста, Сирия, майдан, ситуация на Украине, покорение Крыма или роль таких личностей в истории, как Горбачев или Ельцин, Обама или Трамп.

Ребята с нашего двора считали его шибко грамотным, большим знатоком устного народного творчества и даже в какой-то степени интеллектуалом, за что и уважали. И не только ребята. В свое время Вася закончил технологический колледж на Яузе, хорошо разбирался в компьютерах и в свободное от работы время учил отставших от жизни стариков и старух с нашей улицы азам мудреного HTML и компьютерной грамоты. Он бескорыстно помогал осваивать ставший вдруг популярным среди юзеров легкий, до жути примитивный, но доступный каждому простому смертному язык идеограмм и смайликов.

Чтобы мы, видите ли, не запутались в социальных сетях, общаясь друг с другом не посредством родной речи, а с помощью универсального японского набора хипстеров эмодзи. Я тоже кончил его ликбез. Иначе в современном мире глобализации и хайтека, говорил Вася, никак нельзя. Безусловно, гениальный Пушкин угадал наступление цифровой эпохи, когда в «Золотом петушке» так трогательно живописал страдания царя Дадона: «Горе мне, попали в сети оба наши сокола»…

Беда Васи, однако, заключалась в том, что он имел собственное, отличное от других мнение по любому вопросу и никогда не мог удержаться, чтобы не высказать его. Видимо, поэтому считался продвинутым, был в фаворе и особенно уважаем в либеральной среде, а также в среде неугомонных представителей ЛГБТ-сообщества, которые всё норовили выйти на демонстрацию по Преображенской площади. Было это в тот момент, когда борьба гомосексуалистов за свои права достигла апогея, и казалось они вот-вот возьмут верх над столичным градоначальником.

***

Пять тысяч любителей однополой любви вздумали пройти маршем от Мясницкой до стен Кремля. Но Лужков, закоренелый ретроград и несгибаемый борец с греховодниками, отказал, что и вызвало бурю эмоций. Гей-славяне подали в Европейский суд по правам человека на строптивого «держиморду» и обратились за помощью к мэру Парижа Бертрану Деланоэ и правящему бургомистру Берлина Клаусу Воверайту, не скрывавшим свою ориентацию. Юрию Михайловичу мы все сочувствовали.

Где бы судьба не сводила его с партнерами по оси Москва – Берлин – Париж, они всегда заводили речь на самую щекотливую тему – о гей-парадах. И тогда, на встрече в Лондоне оба «дружка» тянули его на праздник св. Кристофера, чтобы внести вклад в «поддержку демократии», чтобы Москва встала в один ряд со «столицами гомосексуализма» – Веной и Барселоной. При Собянине они стали вести себя тише, не нарывались, а если и тусовались где-нибудь, то, как правило, на проспекте Сахарова, куда в назначенный часа стекалось либеральное ядро несистемной оппозиции. На разогреве они скандировали кричалки: «Мы не бандерлоги!»

Общительный по натуре Вася якшался с активистами движения, знал, как расшифровать аббревиатуру ЛГБД и помогал войти в курс дела несведущим. «Лезбиянки, геи, бисексуалы и трансгендеры», – пояснял он шепотом очередному школяру или убеленному сединами невеже, у которого в его пытливом сознании тут же рождались новые вопросы насчет ориентации каждого из этих подвидов двуногих хомо сапиенс.

Мать честная, что тут началось. Тихая компания пришла в неописуемое возбуждение, не осталось равнодушных, всех задело за живое. Поднялся галдеж и лай, словно на ток-шоу с украинцами про майдан, Бандеру, Донбасс или Крым на главных телевизионных каналах в прайм-тайм. Лучше бы этот баламут молчал, думал я. Дискуссия приняла совершенно иной, чем мне хотелось, довольно крутой оборот и становилась все жарче по мере того, как общество делилось на два противоположных лагеря. Одни, идейные – за веру и Отечество, другие – за царя в голове.

Мол, на бога надейся, а сам не плошай, каждый кузнец своего счастья, никто не даст нам избавленья и т. д. Никто уже никого не слушал и не слышал. Боюсь, даже такой опытный боец полемического фронта, любимый массами оратор и трибун, как Маяковский, на что уж был умен и голосист (помните: «Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря»), даже он спасовал бы и пропал в этом хайпе. Что в переводе на нормальный русский язык означает – гвалт, шум, ор (отсюда, говорят, слово «оратор»), визг, крики, вопли, галдёж, балаган… Или, по меткому выражению Степаныча, грызня собачья.

– Собачья свадьба, – тихо поправил Вася и втянул голову в плечи, опасаясь новой выволочки.

Но старшие товарищи словно не заметили поправки. Более того, они дружно кивнули, очевидно, в знак того, что вариант языкатого мальца им нравится больше как образное и точное выражение глубинной сути малопонятного лексического явления.

– Я удивляюсь, – снова заговорил осмелевший Вася, – в русском языке по этому поводу уйма синонимов, один другого краше. Нет, подавай им какой-то «хайп».

– Не пойму,– еще больше повысил голос тамада, косо глядя в его сторону. – Это чего, в моем доме больше всех орут гости – нахальные ребята из-за бугра. Без них не обходится ни одна тусовка в Останкино. У нас что, своих горлопанов мало? Я тебя спрашиваю, работник СМИ.

Ну что я мог сказать. Действительно, засилье иностранцев в нашем эфире давно стало притчей во языцех, отличительной чертой нашего смутного времени, или, как пишут сердитые блогеры, уродливым лицом молодой демократии.

– Уж сколько лет, – не унимался народный целитель, – тридцать, а то и больше, эти посланцы голубой цивилизации несут здесь чушь, вразумляют нас, сирых и убогих, как жить, любить и размножаться. Будто миссионеры Ордена иезуитов обращают в истинную веру дикие племена аборигенов.

– Точно, – поддержал я предыдущего оратора. – Зудят, не умолкая. Ни в какие ворота не лезет. Это что теперь – национальная забава, вечное покаяние? Ну уж нет, такой хоккей нам не нужен, смотреть тошно.

О родных либералах – «пятой колонне», мракобесах и «врагах народа», я уж молчу. Ничего не поделаешь, у телевизионщиков свои законы, они себе на уме. Как без соли нет обеда, так и без хайпа не бывает зрелища, уверял меня один приятель с НТВ. Не важно, что в этом гвалте тонет истина, никто не соображает, что к чему, и нельзя ухватить смысл. Главное – не ослаблять внимания и держать публику в напряжении, не дать ей опомниться, оторваться от ящика. Рейтинг, видите ли, определяет все – стоимость рекламы, прибыль, сумму дохода, кассу.

Все так, но интересно получается, чем дешевле популярность, тем выше рейтинг. Вот раньше, была тематическая программа «В мире животных». А теперь таких много: Дом-2, Пусть говорят, Давай поженимся, ДНК, Звезды сошлись, Секрет на миллион и т. д. и т. п. У всех рейтинг такой, что профессору Дроздову Николай Николаевичу и не снилось. Любопытно, что бы сказала на это чеховская душечка, презиравшая публику за то, что ничего не понимает, что ей нужен балаган, что ей пошлость подавай! Смею надеяться, я не прав, и все не так уж сумрачно вблизи. В конце концов, мой приятель – телевизионщик, ну что возьмешь. Он из тех, кто еще лет сорок назад говорил: а ничего не будет, будет одно телевидение.

***

Сам я в ток-шоу не участвую, но с некоторыми героями экрана или, как теперь говорят, звёздами, водил знакомство. Не скрою. Как-то раз позвали меня в «РИА Новости» на презентацию одной книги. Пиар-волна уже катилась по интернету – новое слово в журналистике, шедевр, большая удача и все такое. Называлась она, вроде, "Киселёв против Злобина" или что-то в этом роде. Аннотации от публичных людей – адвокат Кучерена, саксофонист Бутман, зав отделом печати МИД Мария Захарова, режиссер Карен Шахназаров – как знак качества. В анонсах – обилие хвалы, предсказаний счастливой судьбы, долгих лет жизни и надежд на вторую серию. Там говорилось: книга способна сформировать устойчивую геополитическую картину мира и веское мнение о событиях. Катехизис современного мироздания, да и только.

Не знаю, как у кого, но у меня после знакомства с этим фолиантом – ксерокопией «яростных споров», построчной записи словестного мордобоя, ничего, кроме раздражения, не сформировала. Если и явилась картина мира, то какая-то невразумительная. Сумбур вместо музыки. Что и говорить, хаотичность мышления – едва не главная примета нашего медийного века с его фейками, лукавством и новостным флудом. Когда вместо фактов и аргументов – вранье и нахрап.

Но огорчает другое, жаловался я пивной аудитории. Почему-то в этом хаосе мы разбираемся не сами по себе, а обязательно с помощью инородцев. Пришлых, званых или приблудных, но непременно с другим, альтернативным мнением. То сеть, батьку казачок, а выходит дело, засланный. Без него якобы невмоготу. Знаем же, они слова доброго о твоей стране не скажут, оболгут, измарают, в душу наплюют, но без них, как без причастия, выходит, никак нельзя?