Дизайнер обложки Борис Гончарук

© Борис Георгиев, 2018

© Борис Гончарук, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4474-8776-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я слишком много мыслил, чтобы снизойти до действия.

«Аксель», Вилье де Лиль-Адан

Фолдер I

Убить политерия

Я встретился с ним перед последним прыжком. На пересадочной станции с кем только не встретишься! Даже и в нашем захолустье запросто можно нос к носу столкнуться у портала энтенглер-проектора с равлоподобным септоподием откуда-нибудь с тёмной периферии или с металлоядным сауроморфом. «Нос к носу» здесь чистейшей воды эвфемизм, какой может быть у септоподия нос? С сауроморфами вообще сложно – у них где зад и где всё остальное не сразу разберёшь. Зелёные неофиты приходят от этого в восторг, мне же поднадоело, по правде говоря. Вылезешь из кабины сам не свой, и тут навстречу по коридору такая страсть. Сразу мысль – а не ошибся ли порталом? Не вернуться ли подобру-поздорову, откуда телеперекинулся? Новичка хлебом не корми – дай посмотреть хоть через бронестекло, как вылупляется силиконовый задумец, мне же и на углеродцев иногда смотреть не хочется. Это не ксенофобия, просто усталость. На такое по дороге домой насмотришься… Тем приятнее встретить гуманоида.

Я выглянул из кабины, примериваясь шмыгнуть вдоль стеночки в комнату релаксации, и тут увидел его. Теперь я понимаю: не зря он слонялся у портала и не просто так высматривал. Не родную душу искал, нечто другое. Увидел меня, накинулся, схватил за руку. Приятно, когда на заштатной пересадочной станции альфы Малого Пса так встречают землянина. Грешным делом я подумал, что он прознал о заварушке в системе гаммы Цефея и хочет поздравить с тем, что я благополучно дал оттуда дёру. Ошибся. Он взялся руку мою зачем-то осматривать. Понятно стало, физиономия моя ему незнакома, поэтому я представился попросту: сказал, что я Циммерман. Тот самый.

– Глеб, – буркнул он.

– Иосиф, – возразил я.

– Полагаете, я забыл, как меня зовут? – вскинулся он.

Вспыльчивый какой.

Я сказал, что мне очень приятно. Мне действительно приятно было – гуманоид же! – хоть и мелькнула у меня шальная мыслишка… Понимаете, слыхал я от одного профессора ксеноморфологии, что редко, но встречаются в соседней галактике соматофиды, которые приспособились выпускать антропоморфные псевдоподобия. Быть съеденным на последней пересадке не входило в мои планы. Волокиты потом не оберёшься: пока вырастят новое тело, пока то да сё, да ещё как всегда выяснится, что они затёрли селфкопию и нужно ждать, пока соберут межгалактическую комиссию и разыщут мою личность по месту первой посадки.

Я дёрнул рукой; высвободиться не получилось. Глеб вцепился мёртвой хваткой. Пальцы мои осматривал так, будто впервые видел верхнюю конечность двунормального гуманоида углеродного цикла. Казалось, пересчитывает пальцы.

– Что за… – выдавил я, но он перебил.

– Один вопрос, – сказал он, не выпуская руки. Смотрел при этом прямо в глаза как-то жутковато пристально.

– Пожа…

– На ногах у вас сколько?

– Чего?! – удивился я. Стало очевидно, что он не псевдоподобие соматофида. Те вопросов не задают, жрут сразу.

– Пальцев, – пояснил он. Тут до меня дошло, что говорим мы не на унилингве, а по-русски. Отлегло от сердца, но не вполне, потому что очень странно. Сколько пальцев?

– Пять. На каждой.

– Вы уверены?

Я пошевелил пальцами в ботах. Уверен ли? Говорю же, сразу после прыжка я обычно сам не свой, но уж это помню точно, сколько раз пересчитывал.

– Пять, – говорю ему и на всякий случай киваю этим, как его? А, ну да, головой. Больше ведь нечем.

– А мне казалось, чётное, – пробормотал он, выпустив руку.

Нет, ну я точно помню – нечётное. И абсолютно точно, не три и не семь. Значит, пять.

– А у вас? – спросил я, приправив вопрос немалой порцией сарказма

Вместо ответа он схватил меня за рукав и потащил в комнату релаксации, ворча под нос: «Слава тебе господи, хоть тут пронесло!.. С чего я вообразил, что должно быть шесть?.. Чтоб я ещё раз… Не-ет, это дело надо запить».

Я решил не брыкаться, тем более что и сам хотел расслабиться перед последним перемещением. Врачи рекомендуют гуманоидам моего типа отдыхать между прыжками. Запить так запить.

После первой чашки чаю мы уже прочно были на «ты».

– Ты понимаешь, Изя… – говорил он между глотками.

– Ёся, – поправил я. Вечно все путают Исаака с Иосифом, а их обоих – с Израилем.

– Один чёрт, – сказал он и со стуком отставил пустую чашку. – Понимаешь, такое пережить! Пожалел даже, что поехал первым классом.

Когда мы ввалились в комнату релаксации гуманоидов, его трясло, но после первой чашки, кажется, отпустило. Я разлил по второй и приготовился слушать. Знаете, как это бывает, когда перемещаешься из соседней галактики первым классом? Бездна позади, бездна впереди, крошечная пересадочная станция – квант в бесконечности. Рядом какая-нибудь альфа какого-нибудь пса и проезжий путешественник – хорошо если гуманоид. Ну как тут удержишься? Даже я, интроверт до мозга костей, и то иной раз такое выкладываю первому встречному, какое себе самому никогда не рассказываю. Но про первый класс – это он зря. Вторым хуже. Один раз меня угораздило: решил отдохнуть от тела. Подхватил, понимаете ли, в одной передряге насморк, да такой – голова чугунная, глаза на лбу, вместо мозга кисель булькающий. Дай, думаю, полечу вторым. Старое тело после посадки в портал и сканирования дезинтегрируют к чертям вместе с насморком, а при высадке спроецируют меня в новое, со свежим дыханием. Всемилостивый Случай, как же нехорошо было без тела! Тесно, не повернёшься, мысли шевелятся медленно, чувствуешь себя этаким конденсатом Бозе-Эйнштейна. Ну, вы, если перемещались вторым классом, знаете. Каждый прыжок – выпадение памяти. Очнёшься в хранилище на пересадочной станции – не зря его называют мозгариумом! – опять тесно, не повернуться, и рядом сонмы таких же мозгляков. Обретаешься там и думаешь: «Только бы не спутаться с негуманоидом!» Мысль идиотская, но ни на что более возвышенное памяти не хватает в отсеке мозгариума. И вдобавок, пока меня грузили в новое тело при высадке на конечной, продуло на сквозняке так, что я не мог фамилию собственную выговорить. Короче, зря он так про первый класс, первым куда приятнее. Вылезешь из-под раструба энтенглер-проектора, как заново сделанный (так оно на самом деле и есть, тело же с пылу с жару, из синтезатора), выкарабкаешься оттуда, встретишь кого-нибудь пролётного, закатишься с ним в комнату релаксации, чайку попьёшь, баек послушаешь…

– …еле я увернулся, – рассказывал, дуя на чай, прихлёбывая и обжигаясь, Глеб. – В стену вжался, стою, трясусь, зубами щёлкаю, а этот чёрный затормозил с дымом, свистнул боком по полу, и ко мне.

– Кто? – спрашиваю. Видимо, что-то пропустил.

– Да шар этот, только что я тебе рассказывал. Я тоже не сразу допёр, что за штуковина. Чёрный шар вроде бильярдного, только поболее. И чем дольше я на него смотрел, тем меньше он мне нравился. Загнал меня в угол, чую, разглядывает, только непонятно – чем. Или обнюхивает. После перемещения иногда себя не помнишь, потому я и не сразу додумался.

– А! – сообразил я. – Так это же кто-то из бестельников в этом… В бароскафе.

– Именно, – говорит Глеб и кивает, как фарфоровый мудрец из древнего Китая. – И не кто-то, а бозоид из самого центра. Нетяж Гелиани XXVI-ой Бездетный. Он после представился.

– Не знаю такого.

– Он о тебе тоже не информирован, а меня теперь знает, к сожалению.

– Почему к сожалению? Склочник? И какого максвелла он делал в отсеке для углеродцев?

– Не склочник, но тип мерзкий. Вкрался в доверие и… В отсеке у нас он искал гуманоида. Нашёл меня.

– В первый раз слышу, чтобы бозоиду высокого давления нужен был человек. Как же вы с ним общались? Только не ври, что умеешь модулировать гравитационную несущую.

– Три кварка для Мюстера Марка, – изрёк Глеб, щёлкнул пальцами и картинно указал на предмет, украшавший собою столик в самом углу.

«Что за чепуха?» – подумал я, всмотрелся… Нет, ну кому могло прийти в голову затащить на пересадочную станцию альфы Малого Пса пишущую машинку?! Знаете, такую, портативную, в чемоданчике с ручкой для переноски. Я не удержался, подошёл глянуть. Не во всяком музее найдёшь такое чудо. Надпись на корпусе – «Tippa». Лист заправлен, на нём буковки. Рядом стопка бумаги. Типа кто-то только что печатал.

– Откуда она здесь? – спрашиваю.

– Забыл кто-то, – Глеб говорит. – Или бросил за ненадобностью.

– И что?

– Да то, что когда Гелиани загнал меня сюда…

– Загнал?

– Ну, было дело. Слегка перенервничал я там, в углу, в коридоре. Перескочил через него, сбежал и здесь заперся. Слышу – он в дверь ломится. Стук! Стук-стук! Сту-ту… Э, думаю, что это он азбукой Морзе откаблучивает? Вслушался. «Пустите, – просил шар. – Поговорить надо». Ну, я взял в руки что потяжелее – эту вот машинку, – и открыл дверь.

– Смелый поступок, – говорю.

– А ты не иронизируй, – буркнул Глеб поверх чашки. – Себя представь на моём месте. Сразу после прыжка, возле портала энтенглера, нападает на тебя шарообразная хрень, загоняет в угол, потом поговорить зовёт. Кто его знает, что значит это «поговорить».

– И что же оно означало?

– А вот слушай. Открыл я дверь, замахнулся на всякий случай машинкой, а она прямо у меня в руках клавишами: «Тра-та-та-та!» Шарообразный гость, пользуясь моим остолбенением, вкатился, запрыгнул на стойку и устроился в песочке рядом с турками.

– С кем?

– С турками, с джезвами, с… Кофе в которых варят. Не перебивай. Машинка у меня в руках тарахтит, шар скрипит песком, я стою, понемногу обалдеваю ситуацией. Потом догадался всё-таки, поставил машинку на стол и глянул, что она там настучала. Прочёл: «здравствуйте извините беспокойство нужна помощь». Что? Ты не понял ещё? Это Нетяж со мной так разговаривал. Увидел у меня в руках машинку и воспользовался. Так ему показалось удобнее, чем азбукой Морзе.

– На каком же языке он с тобой? Или не на языке? На унилингве?

– Представь себе, на английском.

– Откуда он…

– Да погоди же, дай рассказать.

Я счёл за благо не перебивать, Глеб снова стал злиться, и я испугался, как бы он в забытьи не огрел печатной машинкой меня. Вот что он поведал за третьей чашкой чаю.

Его шарообразный собеседник, оказывается, в последний период времени (длительность периода осталась невыясненной) имел резиденцией представительство бозоидов в недрах какой-то газовой планеты захолустной звёздной системы. К исходу своего пребывания в должности главного надзирателя за чистотой волновых функций он обнаружил на планете Тредиа (так она, кажется, у бозоидов называется) молодого политерия. Совершенно случайно. Нетяж Гелиани отправлял естественные потребности надзирателя, очищая от скверны молоденькую функцию, и заметил искусственный характер загрязнения. Очевидно, что юная безыскусная функция не могла самовозбудиться до такой негармоничности, наличествовала явная наведенность. Кроме того, матрица плотности у юницы имела особенности, не совместимые с атмосферой газового гиганта. «Где набралась?» – подумал Гелиани, принялся исследовать окрестности и наткнулся на политерия. Открытие удивило почтенного надзирателя до чрезвычайности, просто-таки до разрыва сплошности. Политерий в системе жёлтого карлика! Каждому сапиенсу, мало-мальски сведущему в ксенобиологии, известно, что зарождение политерия возможно только в системе двойных звёзд, причём одно из светил просто обязано быть голубым гигантом главной последовательности, иначе ничего не получится. «Выдающееся открытие, пахнет премиальным повышением ранга!» – подумал Гелиани и на радостях приник открытой несущей к политерию. Тот оказался молодым да ранним. Несчастный Нетяж Гелиани XXVI-ой Бездетный получил от общения с ним культурный шок. Рассказывая о бесчинных идеях политерия, он так возбудился, что периодически забывал вовремя нажать перевод каретки и дождаться, пока Глеб заправит новый лист. Треск и перезвон стоял в комнате релаксации.

Политерий, настучал Гелиани, проявил чудеса приспособляемости, осваивая свою невзрачную планетишку, начисто лишённую углеводородной атмосферы, холодную, чуть не сплошь покрытую агрессивным жидким растворителем, всю в корке окислов. Соклетники вообще хорошо приспосабливаются к внешним условиям, но этот – особый случай. Несмотря на то, что нервная система у него электронная, энергию исхитрился добывать из разности гравитационных потенциалов, из движения атмосферных потоков, из электромагнитной радиации центрального светила, из реакции окисления углеводородов (варварский способ, но работает же!) и даже из ядерного распада. В жадности этого политерия чувствовалась первобытная мощь: жрал всё, что видела его эффекторная система, – кстати, она заслуживает особого упоминания. Этот монстр в самое короткое время оплёл всю свою ничтожную планетку нервными окончаниями, и везде, куда он дотянулся, появились его электромагнитные органы чувств. Такое любопытство похвально. Вполне естественно для новорожденного политерия – пробовать всё на зуб…

Тут Гелиани осёкся и после непродолжительной паузы отбил, что не вполне понимает смысл выражения «пробовать на зуб», взял-де его из памяти политерия и употребил, пленившись экспрессией.

Такое любопытство похвально, трещал Нетяж, но нет ничего хуже, когда новорожденный, толком не разобравшись с тем, что у него под носом, и не разучившись паскудить окружающую среду, заглядывается вовне. Этот засорянец, возмущался Нетяж, отрастил внепланетные электромагнитные ложноручки, как оптического диапазона, так и более жёсткие, и стал ковырять ими всё подряд, не ограничиваясь собственной звёздной системой. Бозоиду это, разумеется, не понравилось. Ещё бы! Малопериодный бандит лезет к вам в душу своими грязными ложноручками, лапает изнутри, а после ещё и гадит туда немодулированными импульсами.

Нетяж Гелиани ХХVI-ой Бездетный, пылая в равной степени служебным рвением и чувством личной обиды, стал отправлять естественные обязанности в отношении означенного политерия. Инструкция предписывала Нетяжу подключиться к нервной системе соклетника, изучить его рефлексы и попробовать утихомирить способом нежной силы. До нежной силы дело не дошло, потому что как раз, изучая рефлексы, бедняга Нетяж и пережил культурный шок.