Для закрытого или тоталитарного общества литература, казалось, давала какую-то возможность говорить о многих вещах, о которых прямым образом рассуждать было невозможно. Хотя литературная критика («Нового мира», «Дружбы народов», «Юности» и других литературных журналов) пробовала это делать. Пусть даже в рамках тривиальной просвещенческой идеологии: «литература – это отражение (зеркало) жизни». Такие установки могли казаться более или менее подходящими для так называемой «реалистической поэтики» – рутинной конвенциональной манеры описания типовых конфликтов и способов их решения, набора героев, сюжетов и т. п. Ни для «фантастики», ни для авантюрной поэтики или поэтики исторического романа, не говоря уже об авангарде, зауми и прочих способах представления литературной вселенной, это не годилось. Простые ходы, вроде «общей переписи» литературных героев (как это несколько позже предлагал Д. Самойлов), были явно недостаточны для решения таких задач.
Для серьезной аналитической работы с литературными текстами необходим был понятийный инструмент, который позволял бы переводить «литературные конструкции» (героев, персонажей, разбитых на «социальные действия» или «социальные роли»; время и пространство действия, фоновые детали и обстановку – Spielraum, setting, social milieu и т. п., опознаваемые и приемлемые формы разрешения конфликтов и многое другое) в средства социологического описания и анализа, а именно: в социальные нормы, действия, роли, группы, институты, сообщества или объединения, формы социального порядка и его нарушения, типы проявления аномии, социальную структуру, мобильность и проч. И именно такого рода понятийные средства стали предметом нашего поиска при быстро разрастающейся «библиографии» по социологии литературы.
За три года мы, Борис Дубин, Абрам Рейтблат и я, просмотрели большей частью de visu два-три десятка тысяч материалов (статей, книг) по социологии, социальной истории литературы, книгоизданию, герменевтике, рецептивной эстетике, психоанализу искусства и литературы, культурологии, литературоведению, проаннотировав несколько тысяч из них. В изданный в конце концов в ИНИОНе АН СССР (а не в ГБЛ, где мы работали) библиографический указатель5 вошла (не по нашей воле) лишь часть этого собранного массива (точнее – только 1808 названий). Объяснения необходимости этих сокращений и ограничений инионовской администрацией давались как технического (ротапринт не мог проглотить больше 25 п. л.), так и идеологического характера (не проходили ссылки на Л. Троцкого, евромарксистов и т. п.). Но даже в таком урезанном варианте это был третий пример библиографического издания по социологии литературы (после короткой публикации Х. Данкана 1954 года и развернутых работ по социологии искусства и средствам коммуникации А. Зильбермана6), причем на тот момент – самый полный. Разумеется, не все эти работы были собственно социологическими, даже не самая большая их часть, но так или иначе они указывали на разные варианты интерпретации (или возможности таковой) литературных явлений, предлагаемых разными дисциплинами. Поэтому со временем перед глазами возникло проблемное поле исследований «литературы» как структуры различных сетей взаимодействий по поводу «литературы». Приведу оглавление этого указателя, чтобы показать внутреннюю структуру этой новой дисциплины:
1. Теория, методология, методика социологии литературы
1.1. Обзорные работы, справочники, библиографии.
1.2. Хрестоматии.
1.3. Теоретические и методологические подходы и их критический анализ. Основные проблемы. Персоналии.
1.4. Методика и техника эмпирических исследований.
1.5. Социология и литература: общекультурные значения и специфика предметных областей.
1.6. Социология литературы и литературоведение: дисциплинарное разграничение.
2. Исторические определения и самоопределения литературы. Нормы литературности
2.1. Понятие литературности. Общие работы.
2.2. Типы литературы (низовая, тривиальная, маргинальная, не-литература и т. п.).
2.3. Модусы литературного (психологическое, реалистическое, высокое, чувствительное, захватывающее и т. п.).
2.4. Устное–письменное–печатное: границы функциональной значимости нормативной литературной культуры.
2.5. Функциональные эквиваленты литературы.
2.6. Литературная социализация.
3. Литература как социальный институт
3.1. Социальная система литературы, ее компоненты, исторические типы.
3.2. Социальный статус писателя. Внешние источники и формы легитимации.
3.2.1. Исторические проекции роли писателя.
3.2.2. Социальные организации писателей.
3.3. Читатель.
3.3.1. История читателя.
3.3.2. Социально-демографические характеристики читателей и читательское поведение.
3.4. Критик в социальной системе литературы. Функции критики.
3.5. Институциональные механизмы взаимодействия литературной системы с социальной системой общества.
3.5.1. Книгоиздание и книготорговля.
3.5.1.1. Социальная роль издателя и книготорговца.
3.5.1.2. Книжный рынок и чтение.
3.5.1.3. Формы изданий.
3.5.1.4. Издательские стратегии.
3.5.1.5. Складывание специфических генерализованных посредников как предпосылка эстетической автономии: исторические формы издания и распространения литературы.
3.5.2. Системы социальной поддержки.
3.5.3. Системы социального контроля.
3.5.4. Специализированные институциональные посредники.
3.5.4.1. Библиотека.
3.5.4.1.1. Исторические типы библиотек.
3.5.4.1.2. Внутренняя структура института.
3.5.4.1.3. Социальные функции библиотеки.
3.5.4.1.4. Абоненты библиотек.
3.5.4.1.5. Социальная роль библиотекаря.
3.5.5. Другие посредники (журнал, школа и т. п.).
3.5.6. Литература и социальное изменение. Социальный институт литературы и другие подсистемы общества.
4. Литературная культура. Обобщенные образцы поведения в рамках литературной системы
4.1. Общие работы.
4.2. Литература и другие подсистемы культуры.
4.3. Литература и долитературная традиция.
4.4. Литературная традиция и инновация. Проблемы рутинизации литературой системы.
4.5. Писатель. Компоненты и культурные образцы роли. Структура литературного авторитета.
4.5.1. Гений и эпигон.
4.5.2. Любитель, дилетант, профессионал.
4.5.3. Свободный и институционализированный художник.
4.6. Нормативные экспектации публики (вкус, критерии оценки и т. п.).
4.7. Издатель: культурные компоненты роли.
4.8. Критик: культурные компоненты роли.
4.9. Литературные течения и группировки.
4.10. Литература как критика общества.
4.11. Рецепция и интерпретация образца.
5. Произведение как способ культурной тематизации социальных значений
5.1. Общие работы.
5.2. Ценностно-нормативная структура тематизируемого значения. Виды значений.
5.2.1. Представления о социальном порядке. Условия его легитимности.
5.2.1.1. Формулы анализа тематизируемых значений социального порядка.
5.2.2. Формы органической общности как символы идентичности. Идеологические импликации.
5.2.2.1. Нация.
5.2.2.1.1. Формулы анализа значений национального.
5.2.2.2. Структура первичных общностей и их компоненты.
5.2.2.2.1. Семья.
5.2.2.2.2. Половые роли.
5.2.2.2.2.1. Формулы анализа значений семьи и любви.
5.2.2.2.3. Возрастные определения.
5.2.3. Тематизация социального изменения (индустриализация и т. д.).
5.2.3.1. Символы старого и нового порядка (деревня–город).
5.2.4. Границы социально-культурной идентичности: маргинал.
5.2.5. Война: типы значений и формы их анализа.
5.2.6. Специализированные институты.
5.2.6.1. Экономика. Деньги. Предприниматель как носитель социального изменения.
5.2.6.2. Наука. Ученый.
5.2.6.3. Право. Судья.
5.2.6.4. Школа. Учитель.
5.2.7. Религия: проблемы фундаментальных ценностей.
5.2.8. Предельные ценности: проблематика конечности человеческого существования.
5.2.9. Проблемы личной идентичности и типы нормативной референции и самоопределения.
5.2.10. Насилие: импликация культурных значений.
5.3. Способы репрезентации тематизируемых значений.
5.3.1. Структуры и формы определения реальности.
5.3.1.1. Пространство и время как социокультурные координаты организации текстовых значений.
5.3.1.2. Внутритекстовые инстанции упорядочения тематизируемых значений. Направленность и модальность авторских интенций.
5.3.1.2.1. «Имплицитный» автор (рассказчик и т. д.).
5.3.1.2.2. «Имплицитный» читатель.
5.3.1.2.3. Действующие лица. Характер и типы мотивации (причинность, случайность, судьба и т. п.).
5.3.2. Типы организации текста и формулы их анализа (жанры и пр.).
5.3.2.1. Общие работы.
5.3.2.2. Отдельные жанры и формулы.
5.3.2.2.1. Роман. Генезис и культурное значение жанра.
5.3.2.2.1.1. Плутовской роман.
5.3.2.2.1.2. Роман воспитания.
5.3.2.2.1.3. Исторический роман.
5.3.2.2.1.4. Экзотический роман.
5.3.2.2.2. Трагедия.
5.3.2.2.3. Драма.
5.3.2.2.4. Комедия.
5.3.2.2.5. Мелодрама.
5.3.2.2.6. Пастораль.
5.3.2.2.7. Научная фантастика.
5.3.2.2.8. Детектив.
5.3.2.2.9. Песня.
5.4. Экспрессивная техника конституирования ценностных значений.
6. Литература как средство социализации
Мы исходили из того, что литература как ценность, как высокозначимая в определенных группах общества возможность представления в условной форме социальных отношений (переживаний, конфликтов, описаний душевных состояний, характеров, событий и проч.) притягивает или стягивает самые разные социальные структуры – от экономики (как обмена ценностями, аффектами) или власти (авторитета) до способностей воображения, необходимого для понимания действий другого в ситуациях высокой неопределенности и непредсказуемости или иррациональности исторического процесса. Литературоведение в любой форме такого знания дать не могло и даже не сознавало необходимости или возможности этого7. В своем рафинированном виде теория литературы (как бы ни различались ее версии) быстро сводилась к той или иной истории литературы, после чего распадалась на описание и толкование отдельных авторов или их произведений.
Это была общая, то есть коллективная, работа. Говоря «мы», я имею в виду всю нашу тогдашнюю группу в Секторе книги и чтения (а затем – и в Книжной палате, где мы еще какое-то время продолжали заниматься этими темами): С. Шведов начал детально заниматься образцами социализации в учебниках русского языка и литературы для младших классов, Н. Зоркая – теоретико-методологическим анализом рецептивной эстетики (преимущественно Х. П. Яуссом и В. Изером)8. Никто из нас по отдельности не мог такую работу проделать без постоянных обсуждений и споров. Поэтому в качестве ее соучастников надо назвать А. Левинсона, а среди оппонентов – М.Чудакову, участников Тыняновских чтений и других, в том числе и тогдашних социологов, кто, как, например, В. Шляпентох, отрицал возможность перевода литературных значений в социологические понятия, что заставляло нас искать ответы на самые разные теоретические, методологические и содержательные вопросы (как это всегда бывает, когда дело касается новой дисциплинарной парадигмы).
Надо было одновременно решать несколько задач:
1) описать полную структуру самого социального института литературы и его редуцированные варианты (производство текстов, их распространение, цензура и контроль над их обращением, описание механизмов отбора, оценки и передачи от группы «создателей» к реципиентам, хранение того, что считается достойным или важным, необходимым в качестве «литературы» и т. п.);
2) описать траекторию литературной социализации – «спуска» литературного произведения от элиты (группы создателей и первого прочтения) в низовые слои читателей, сопровождающегося банализацией трактовок, упрощением и переинтерпретациями текста; обучение литературе – техники литературной социализации в школах и социализации через литературу, ставшие в конце XIX и в XX веке основой для идеологического импринтинга масс и самих процессов массовизации;
3) описать проблематику литературной культуры (структуру литературных авторитетов, придающих устойчивость организации литературы, типы поэтики, соотнесенной с самоидентичностью разных групп производителей текстов и их потребителей, устойчивые конфигурации и композиции литературных приемов и конструкций, определяющих читательское опознание своих или «интересных» для читателей книг и текстов, – формульные структуры текста) и ее динамику – регулярную смену наборов авторов и авторитетов; и, наконец,
4) анализ тех семантических структур, которые образуют «смысл» литературных артефактов – возможность понимания социальных действий (или их компонентов), представленных теми или иными метафорическими образованиями или их составляющими: типами и функциями «визуальности», времени, point of view, субъективности, воображаемого пространства и т. п.
Первый вариант нашего теоретического подхода был представлен в качестве теоретического «Введения» к названному библиографическому указателю по социологии литературы. Но по «техническим» причинам оно было снято, а то предисловие, которое осталось, не давало представления о концептуальных возможностях нового подхода.
Общая модель института может выглядеть примерно таким образом (схема 1).
Схема 1. Литература как социальный институт (структурно-функциональная или ролевая система)
В основу схемы была положена структурно-функциональная парадигма AGIL (адаптация – целедостижение – интеграция – поддержание или сохранение образца) Т. Парсонса, поскольку она представляет собой не теорию отдельного или исторически конкретного общества, а методически определенный, теоретический язык описания и анализа реальности. Расшифровываю этот подход для литераторов: литература как социальный институт есть устойчивая, то есть воспроизводящаяся во времени вне зависимости от личного состава участников взаимодействия или их поколенческой смены, совокупность ценностей, норм, социальных ролей, а значит – коллективных организаций. Институционализация этого взаимодействия должна
а) отвечать своей основной функции (заданной ее целевым предназначением – производить тексты для чтения;
б) взаимодействовать со средой – получать за это ресурсы в виде той или иной гратификации и поддержки – аффективного признания значимости доставленных читателю переживаний, мыслей, возможностей воображения, или – экономического вознаграждения, а также – наделения писателя социальным авторитетом, влиянием, статусом и т. п.);
в) сохранять свою структуру – порядок взаимодействия разных действующих субъектов, включая группы и организации; порядок, закрепленный и поддерживаемый правом и соответствующими институтами (законами, судом, юристами), наконец,
г) обеспечивать свою целостность (путем социализации новых поколений или социальных групп к литературе, а значит – через обучение в школах, университетах, посредством домашнего воспитания, что предполагает наличие «фондов памяти» – библиотек, курсов истории литературы и т. п.).
Структурно-функциональный принцип рассмотрения эмпирического материала предполагает, что каждый функциональный узел этого института может быть в свою очередь описан через выделение таких же структурно-функциональных звеньев или подсистем9.
Но это полная схема социальных коммуникаций, образующихся вокруг ценностей «литературы», соответственно структурированных социальными ожиданиями (читателей и писателей, издателей, учителей, цензоров, критиков и других акторов) появления или наличия текстов с эстетическими свойствами, условного, экспрессивно-символического характера. Нетрудно представить себе усеченные, неразвитые или редуцированные по тем или иным причинам формы таких отношений: литературу «без писателя» (жестко ритуализированная система обращения канонических текстов – фольклорные записи, священные сочинения); литературу без книготорговца (существующую благодаря меценатству или подписке, государственно-идеологические издания, самиздат, кружок любителей); литературу без литературоведа, критики или библиотеки (газетные, «бульварные» романы-фельетоны, интернетовскую, любительскую или графоманскую), литературу без издателя (литературный салон) и т. п. Важно осознать, что каждое изменение конфигурации социальных взаимодействий в этом плане означает не только другую читательскую адресацию, но и изменение поэтики, интерпретации тестов, структуры авторов и многое другое, то есть другую структуру самого «института» литературы.
Другая линия анализа открывалась с описанием динамики литературного процесса (как динамики литературной культуры, так и динамики литературной социализации): передача литературных образцов от группы создателей (или первых публикаторов, группы «первого прочтения»), обладающих в идеале самым широким горизонтом истории и многообразия литературных явлений и способов их интерпретации, к группам реципиентов (ориентирующихся на них, но профессионально «не занятых в литературе» или «не занятых литературой», однако обладающих достаточным культурным ресурсом, рефлексивными навыками и воображением, чтобы оценить то, что предлагают группы первого прочтения.
Понятно, что диапазон знаний о литературе условной группы «второго прочтения» будет более ограниченным, нежели у первой. Изменятся и формы репрезентации текстов – это уже не рукописи или первые издания, а тиражируемые, воспроизводимые в другой форме произведения (журнал, который структурирует аудиторию самим фактом регулярного поступления новых произведений, отдельное книжное издание, жанровые антологии, сборники разных авторов и проч.).
Схема 2. Литературная динамика: социальные группы, селекция и спуск образца
Еще более ограниченными ресурсами обладают группы «третьего прочтения», которые ориентируются на готовые, отмеченные другими социальными инстанциями (СМИ, модой, референтными группами – коллегами, «поп-звездами») формы представления литературы – «избранное», собрание сочинений, «серии» и т. п.
Схема 3. Литературная динамика: селекция, формы литературных текстов и спуск образца
И так вплоть до полной тривиализации литературного содержания в школьном чтении (романы Дефо или Свифта в переложении для детей, хрестоматии для чтения) и т. п.
О проекте
О подписке