После укоренения на сцене шекспировской традиции с яркими героями, выраженными страстями и противоборствованиями, убийствами, закалываниями, удушениями, пышными монологами[170] Чехов открывает и преподносит к концу XIX – началу XX века свершение драмы и трагедии как повседневности, как «скучную историю». Будучи существенно новым, такой подход встретил обильную критику. И. А. Бунин, например, считал, что хотя Чехов и велик как писатель, но сочинять пьесы он решительно не умеет, и в «Вишневом саде» кроме образа старого слуги Фирса, тысячу раз до того уже в разных вариациях представленного другими, вообще нет реальных, живых персонажей и коллизий.
Но именно чеховская тенденция в дальнейшем укрепилась и расширилась, заметно потеснив шекспировскую, и Чехов давно уже признан мировым классиком драматургии. И вот, спустя уже почти столетие после написания Чеховым своих пьес, современный режиссер Анатолий Эфрос увещевает чересчур, на его взгляд, экзальтированно играющего актера вполне чеховскими словами: «Запомните: трагедия – всегда тихая»[171]. Позволю себе уточнить: она (трагедия) являет себя разнообразно – от шекспировского полюса до чеховского. Кроме того, не будем забывать, что речь не о точке нахождения героя, а о линии его движения (точнее – переплетении, сплетении линий). В этом плане Чехов, по преимуществу, – мастер отображения начинающейся, становящейся, таящейся («тихой») завязки. Шекспир – окончательной, неотвратимой («громкой») развязки.