свойство человека (о чем уже говорилось в гл. I, § 2), другое дело, что путь к этому обретению, как правило, драматичен и при жизни принципиально незавершен. Он не дан, а задан. В этом плане предельный смысл всегда субъективно открывается не полностью, а с ощущением остатка чего-то, причем очень важного (может быть – самого важного), но недовыраженного, недопонятого, недопережитого, словно остающегося еще запечатанным, сокровенным, закрытым. Это «не-до», что не ухватывается, не дается («не-до-дается») до конца в руки, – феноменальное проявление самой ненасыщаемой из потребностей – потребности в осмысленности своего бытия, в обретении его общего высшего смысла[140]. Не деятельности только, которой я увлечен, не действия только, в завершении которого я столь заинтересован, но всей моей жизни в целом, в отношении ее к прошлому, настоящему, будущему, к самой вечности, без чего и смыслы конкретные, казалось бы – столь насущные, начинают блекнуть, вянуть, опадать.
Причем раскрытие, ухватывание этого неухватываемого возможно, о чем говорилось неоднократно, только через внутреннюю работу самого человека, его переживания, уяснения, понимания. Смысл не есть внешняя вещь, которую надобно выбрать среди других. Он – еще раз – не дан, а задан как чаемое раскрытие связи жизненных отношений к вещам, миру и людям. Задача эта обращена к каждому из нас, ко мне лично, и никем иным, кроме как мной (с Божьей помощью – добавит верующий), выполнена, решена быть не может.