4

Мы выходим из магазина косметики и замечаем их.

Амалита и я провели два часа, пробуя разные тестеры и сравнивая бренды. Амалита, безусловно, разбирается в этом. Она могла рассказать о каждом средстве: насколько оно качественное, для чего предназначено, как долго держится, кто из звезд его рекламирует и кто действительно им пользуется, хорошо ли оно на них смотрится. Стилист Кайлера Лидса, похоже, большой поклонник именно той линии косметики для волос, которую обожает Амалита. Упоминание этого факта выливается в совместное пространное признание в любви к Кайлеру. Мы понимаем, что однажды нам придется сразиться не на жизнь, а на смерть за право быть с ним.

Ринзи, Тейлор, Шон и великан спускаются вниз по эскалатору. Они нас не видят. Пока что.

Я хватаю Амалиту за руку.

– Давай вернемся в магазин. Думаю, мне все-таки нужно купить тот увлажнитель для кожи под глазами.

– Я не боюсь Ринзи, – говорит Амалита, пристально глядя на них. – И ты не должна.

– Я и не боюсь. Просто когда я вижу осиное гнездо, то не пытаюсь его разворошить.

– Ну ты прямо как Джек и Джей-Джей! – Она бросает на меня тяжелый взгляд. – Если хочешь затаиться, ты не с той связалась. Я всегда действую прямо.

– Считаю, это здорово. Просто…

– Отем!

Амалита и я одновременно поднимаем головы. К нам идет Шон. Мы не виделись с первого урока, и я прикидываю, не переоценила ли я в своих воспоминаниях его привлекательность.

Нет, не переоценила. И он идет прямо ко мне.

– Думал, мы встретимся еще на каком-нибудь уроке, но увы, – говорит он.

– Увы, – тупо повторяю я.

Это странно. Последний раз, когда я его видела, он был среди толпы тех, кто хохотал надо мной, а теперь заявляет, что искал меня на других уроках?

Я стараюсь настроить мой внутренний детектор лжи на максимальную чувствительность, но это дается мне с большим трудом, потому что я могу сейчас думать только о его глазах и улыбке.

– Вы уже знакомы? – спрашивает он, как будто только сейчас осознал, что он не один. – Тейлор, Ринзи, Зак… А это Отем.

Его приятели стоят поодаль. Зак поднимает руку в приветствии, а Ринзи и Тейлор одаривают меня вынужденными улыбками. Я отвечаю такой же. Мне боязно даже взглянуть, что в этот момент делает стоящая рядом со мной Амалита.

– Вы что, решили здесь поужинать? – спрашивает Шон. – Мы вот обсуждали, не пойти ли нам в ресторанный дворик. Может, присоединитесь?

– Какая отличная идея! – захлебывается от восторга Амалита. – Разве это не здорово, Тей? Мы можем перекусить в бургерной «Черная Борода». Помнишь, когда ты еще не парилась так по поводу того, что люди скажут, мы надевали пиратские шляпы? Подожди-ка, по-моему, у меня и фотки сохранились…

Она достает свой телефон, и, могу поклясться, Тейлор готова выбить его у нее из рук. Прежде чем ей это удается, Ринзи вступает своим визгливым голоском:

– Ой, хотелось бы, конечно. – В ее голосе столько же искренности, сколько у главного злодея в ток-шоу. – Но мне только что мама написала: она уже приготовила нам ужин. Так что нам уже пора.

– Да? – говорит Шон, а потом улыбается мне. – Жаль. Тогда до завтра?

– Конечно! – пищу я в ответ, мысленно отвешивая себе подзатыльник. Однако, когда я смотрю ему вслед, он оборачивается, чтобы улыбнуться мне еще раз. Дважды.

Амалита смеется.

– Да уж, затаиться тебе не удастся! Она уже занесла тебя в свой черный список.

Я смотрю на нее:

– В смысле?

– Ты что, не видела, каким смертоносным взглядом смотрела на тебя Ринзи? Она позаботится о том, чтобы превратить твою жизнь в ад.

– За что? – занервничала я. – Что я такого сделала?

Амалита берет меня под руку и ведет мимо магазинов.

– Она влюблена в Шона. Все это знают, кроме него. Или, может, он тоже знает, просто не хочет с ней связываться.

Я очень надеюсь, что так оно и есть, и он не хочет – совсем не хочет – с ней связываться.

– Шон любит, чтобы все шло мирно, без конфликтов, – продолжает она. – Как это предложение перекусить всем вместе. Он не идиот, и ему прекрасно известно о наших отношениях с Тей и Ринзи. Он знает, что этому не бывать.

– То есть он приглашал не всерьез?

Мне хочется, чтобы мой голос не звучал разочарованно. Но по гримасе на лице Амалиты я понимаю, что так и есть.

– Нет, ему хотелось, чтобы мы пошли. Или, вернее, чтобы ты пошла. – Она издает горький смешок. – Просто он из тех людей, которые думают, что если неприятности не замечать в упор, то они сами уйдут.

Я на минуту задумалась над ее словами.

– Но это… довольно мило.

– Считаешь? – Амалиту я не убедила. – Конечно, можно закрывать глаза на проблему, но когда ты их откроешь, она все еще будет тебя ждать, хочешь ты этого или нет.

* * *

В отличие от Шона, мы с Амалитой все-таки посетили ресторанный дворик, но сделали выбор не в пользу «Черной бороды», а променяли бургеры на жареную картошку с сыром и чили – блюдо, в котором овощи, молочные продукты и протеин превращаются во вкусную и гармоничную еду. Поэтому когда я добираюсь до дома, я не голодна, хотя энчилада^[15], которую мама приготовила на ужин, издает дивный аромат.

– Ну, как дела в школе? – спрашивает она, поднимая голову от планшета.

– Было классно, – отвечаю я, наливая себе стакан воды и роясь в буфете в поисках десерта, который я смогу позже съесть в своей комнате наверху.

– Я рада, – говорит мама. – Знаю, утро выдалось тяжелым.

– Ммм… – Нашла. Пшеничные крекеры с шоколадом.

– У тебя есть минутка? – спрашивает она. – Мне нужно с тобой поговорить.

Что-то в ее голосе мне не нравится. Я сажусь за кухонный стол напротив нее.

– Я хочу, чтобы ты кое-что послушала. – Она встает, подходит к автоответчику и нажимает на кнопку воспроизведения. Я слышу пронзительный голос с кубинским акцентом.

– Отем, mi corazon^[16], это Эдди, твоя бабушка. Мама пообещала прокрутить тебе эту запись, если я перезвоню. Я должна тебя увидеть, querida^[17]. Я скучаю по тебе, но дело не только в этом. У меня для тебя что-то muy importante^[18]. Что-то, что может изменить твою жизнь.

Потом идет продолжительная пауза, во время которой слышится только тяжелое дыхание, как будто она не знает, как закончить. Затем запись прерывается.

– Эдди, твоя бабушка?! – переспрашиваю я.

– Да, знаю, у нее есть склонность к театральным эффектам. Но мы во Флориде уже три недели. Я навещаю Эдди практически ежедневно. Эрик ездит со мной два раза в неделю. Ты была у нее только один раз. Один!

– Я была занята!

Мама смотрит на меня так, будто это самая злая вещь, какую я когда-либо говорила.

– К тому же она сумасшедшая, – добавляю я, поскольку мама по-прежнему смотрит на меня. – Я понимаю, у нее был инсульт, и с этим ничего не поделаешь, но послушать только: «Что-то, что может изменить твою жизнь»! Кто бы говорил!

– Хочешь знать, что я думаю? – спрашивает мама таким тоном, каким разговаривают с неразумным ребенком. – Я думаю, ты винишь Эдди за то, что случилось с твоим отцом.

Серьезно? Это что, диагноз психоаналитика?

– Конечно, она в этом виновата! – говорю я. – Если бы она не заболела, папе не нужно было бы сюда приезжать и он бы не попал в аварию. Это факт.

На лице у мамы удивленное выражение.

– Хорошо. Но она же не специально! Ты не можешь ее за это винить.

Еще как могу! Внезапно я чувствую такую усталость, что мои глаза слипаются. Мне нужно подняться наверх, и я обещаю маме, что завтра после школы съезжу навестить Эдди. Я пробуду там ровно столько, сколько нужно для ее судьбоносного сюрприза, а потом уйду.

Гарантирую, этим сюрпризом станет ее очередной керамический горшок.

5

На следующий день я выхожу в школу пораньше, чтобы обогнать Джей-Джея, дождаться, когда он окажется у меня за спиной, развернуться к нему и заявить, что преследование – это федеральное преступление, за которое полагается пожизненное заключение без права составлять анаграммы. Когда я дохожу до его улицы, я даже хихикаю в предвкушении, потому что впереди его не видно.

В этот момент он как ни в чем не бывало вылезает из живой изгороди, идущей вдоль дорожки, и оказывается прямо рядом со мной.

– Не стоит ходить так близко к зарослям кустов, – говорит он. – Никогда не знаешь, что они скрывают.

Вообще-то он напугал меня до смерти, но мне удается не показать этого, хотя сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Вот, значит, как мы теперь будем поступать? – спрашиваю я бесстрастно, в глубине души испытывая сумасшедшую радость от того, что теперь у меня есть друг, с которым можно скоротать дорогу до школы.

– Не исключено, – отвечает он, отряхиваясь от веточек и листвы, когда мы уже шагаем рядом, – но пока я не заброшу все свои дела, чтобы заняться исключительно разработкой хитроумных планов с подробными чертежами, все захватывающие способы появления на твоем пути исчерпают себя дней через пять.

– Значит, у тебя уже есть пять сценариев?

– И я предпочел бы придержать их до особых дат. Например, до Хеллоуина или твоего дня рождения. Впрочем, раз я уж упомянул эти дни, будем считать их рассекреченными. На них сюрприза можешь не ждать. Если только я не говорю это специально, чтобы ты расслабилась. А на самом деле все как раз наоборот. Или нет?

– Может, я буду отправлять тебе эсэмэску прямо перед выходом из дома, чтобы ты точно знал, когда я появлюсь?

– Мне нравится. – Мы обмениваемся номерами.

– Твой лоб выглядит получше, – замечает он. – Менее…

Я предостерегающе поднимаю руку:

– Не надо. Спасибо.

В школе, мы с Джей-Джеем расходимся каждый к своему шкафчику, но мой не открывается.

Я думаю, что набрала неправильный код. Пробую еще раз. То же самое. Дергаю дверцу посильнее.

Подходит Джей-Джей вместе с Джеком. Тот показывает Джей-Джею что-то в своем телефоне.

– Статья из «Нью-Йорк Таймз»^[19], – объясняет Джек. – Рупор общественного мнения. «Увлечение комиксами – новый тренд!»

– Скорее, хренд, – отвечает на это Джей-Джей.

В этот момент я, упершись ногой в дверцу шкафчика и схватившись за навесной замок, тяну его изо всех сил на себя. Если он все-таки откроется, я рискую растянуться на полу. Чувствую, как от усилий у меня даже подмышки вспотели.

– Эй, парни, у меня шкафчик не открывается!

– А ты набрала правильный код? – спрашивает Джек.

– Как же я об этом не подумала? – саркастически говорю я. – Я набрала правильный код шесть раз. Все равно не открывается.

– Дай-ка я попробую, – предлагает Джей-Джей. Я уступаю ему место и называю комбинацию цифр. Он медленно набирает код, а затем резким рывком дергает замок вниз.

– Ой, я, кажется, плечо вывихнул!

Джек и я смеемся, глядя, как Джей-Джей отскакивает от шкафчика, тряся рукой.

– Нет, нормально? – обращается он ко мне. – Я, между прочим, для тебя старался!

– Знаю, извини, – говорю я, стараясь успокоиться. – Просто ты так уверенно взялся за дело, а потом…

– Привет! – К нам направляется Амалита. На ней пурпурное платье в обтяжку и крупные висячие серьги с бирюзой. – Где вы ходите? Я была там на площадке совсем одна.

– Отем сломала замок, – отвечает Джек.

– Не я его сломала, а он не открывается, – возражаю я.

– Забей, – говорит она. – Нам пора идти в класс.

Действительно, коридоры стремительно пустеют. Я опять начинаю дергать дверцу:

– Не могу. Мой учебник французского внутри. Если не заберу его сейчас, другого времени до второго урока у меня не будет.

– Ладно, – соглашается Джей-Джей. – Давай срежем замок.

У меня нет ни малейшего представления, как он собирается это сделать, но он остается со мной, в то время как Амалита и Джек направляются в класс. В результате Джей-Джей не сам срезает замок, а находит дворника. Тот смотрел себе спокойненько телевизор в помещении для охранников и особо не спешил на помощь, медленно бредя по коридору с большими кусачками в руке. Он вскрывает замок буквально за секунду, после чего я хватаю свои учебники, прощаюсь с Джей-Джеем и несусь в класс.

Опять опоздала. Естественно, Шон вместе с остальными разворачивается в мою сторону.

– Отем Фоллз снова финишировала последней. – Пока мисс Ноулз продолжает проверять посещаемость по списку, я спешу занять свободное место. Оно нашлось в заднем ряду, и пока все еще смеются над такой замечательной шуткой, Ринзи разворачивается ко мне.

И подмигивает.

И тут до меня доходит.

– Это она поменяла мой замок, – сообщаю я Амалите, Джей-Джею и Джеку во время обеденного перерыва. Я яростно вгрызаюсь в свой сэндвич с сыром.

– А я тебе говорила, ты в ее черном списке, – говорит Амалита, пожав плечами.

– Возможно, – заявляет Джей-Джей, кусая свой ролл со свининой. – Но ей пришлось бы вернуться в школу вчера поздно вечером или прийти сегодня с утра пораньше, чтобы срезать твой старый замок и заменить его новым.

– Обычно они запирали не шкафчики, а людей. Это что-то новенькое, – бормочет Джек, просматривая фото в «Инстаграме».

– Но я же ничего ей не сделала! А почему тебя нет в ее списке? – спрашиваю я Амалиту. – Ты-то постоянно насмехаешься над ней!

– Она украла мою лучшую подругу, – резко заявляет Амалита. – Это она в моем черном списке!

– О чем это вы? Что за люди? Какие списки? – позже интересуется Дженна, когда я звоню ей, чтобы поделиться новостями. Уроки закончились, и я еду на автобусе проведать Эдди. Я думала откосить, но раз уж обещала, пришлось поехать. Ненадолго.

– Не знаю, – говорю я. Мимо автобуса проезжает вишневое «Порше» с мальтийской болонкой, выглядывающей в окно. – У нас с тобой никогда не было никаких списков. А у них тут какое-то «Лицо со шрамом»^[20]. Они все здесь такие мстительные.

– Это, наверное, от влажности, – заявляет Дженна. Мы еще немного болтаем, а потом я замечаю, что уже приехала, и мы прощаемся.

Автобус высаживает меня как раз напротив «Сенчури Акрз»^[21]. Несмотря на свое название, дом престарелых занимает не так уж много акров земли. Здание довольно большое с высокими потолками и тремя этажами квартир, которые крыльями расходятся в обе стороны от центрального вестибюля.

Когда я захожу внутрь, меня оглушает фортепианная музыка. Вестибюль расширяется в достаточно большую зону отдыха с диванчиками и рядами складных стульев. Сейчас все места заняты: пожилые мужчины и женщины улыбаются и хлопают в такт довольно фальшиво звучащему музыкальному сопровождению и не менее фальшивому, хоть и очень энергичному, исполнению попурри из старых песен.

Я пробегаюсь глазами по рядам седых голов. Сзади любую из них можно принять за Эдди.

Затем я слышу ее голос. Она подвывает исполнителю. Ее сильный кубинский акцент делает каждое второе слово в песне почти неузнаваемым.

Нет! Только не это!

Я вижу, как моя восьмидесятилетняя бабушка, одетая в тренировочный костюм розового цвета, ложится животом на рояль и тянется за микрофоном, задрав вверх ноги в фиолетовых кроссовках. Она прижимается щекой к играющему на рояле мужчине средних лет, чья редеющая растительность на голове напоминает лохматую прическу Эйнштейна, и начинает петь с ним хором.

– Поют все! – громко провозглашает она, усаживаясь на рояле. Она поднимает руки высоко над головой и начинает качаться из стороны в сторону.

Ну все! Пора сматываться!

– Отем! – кричит она.

Вот черт! Я не успела сделать и пары шагов.

– Эдди, – откликаюсь я с неестественной улыбкой, словно прилипшей к губам, – я тебя не заметила.

Эдди хватает микрофон:

– Леди и джентльмены! Это моя внучка Отем. У нее ангельский голосок. Иди к нам, Отем, споем вместе!

Все аплодируют. Зачем только я согласилась сюда прийти?

Я пробираюсь к Эдди, и она тычет мне микрофоном в лицо.

– Всем здравствуйте, – с вымученной улыбкой произношу я. – Я, пожалуй, не буду петь. Я приехала проведать бабушку.

Нестройный хор из «А-а-а-а!» перебивается гневным «Тогда слезай со сцены!».

– Эй, потише там! – набрасывается Эдди на обидчика. Она соскальзывает с рояля, берет меня за руку и, петляя, ведет через толпу. Ростом она едва доходит мне до подбородка, но она очень шустрая. Чтобы поспевать за ней, мне приходится согнуться почти вдвое.

Она замедляет шаг, только когда мы выходим в вестибюль и направляемся к ее комнате. Она обхватывает меня рукой и притягивает поближе. Ее голова упирается мне в бок на уровне груди. Это несколько затрудняет движение.

– Здравствуйте, миссис Рубинштейн, – обращается Эдди к женщине, идущей нам навстречу шаркающей походкой. Они обнимаются, болтают о родственниках, Эдди представляет меня… Стоит нам отойти, Эдди ворчит: – Эта женщина – та еще язва! Две недели подряд подменивала мне карточки в бинго^[22]. А мои были выигрышные!

Произносит она это достаточно громко. Я оглядываюсь, чтобы извиниться перед миссис Рубинштейн, но у нее на лице блуждает та же улыбка, что и раньше.

Я делаю из этого два вывода. Первый: средняя школа никогда не кончается, и второй: гораздо приятнее, когда ты просто не слышишь те гадости, которые о тебе говорят.

Может, потратиться на беруши?

К моменту, когда мы добираемся до комнаты Эдди и она устраивается в своем любимом кресле, я уже по горло сыта этим заведением. Но Эдди продолжает рассказывать:

– А эти медсестры? Ты думаешь, они дают мне те лекарства, которые доктор прописал? Как же! – Она опускает голос до шепота, хотя в комнате мы одни, а входная дверь закрыта. – Они ставят на мне свои эксперименты!

Я роюсь в сумке в поисках телефона. Интересно, Эдди заметит, если я буду писать сообщение Дженне?

– Ты хотела приготовить ему boniatillo, – говорит Эдди. – Ему бы это очень понравилось.

Я буквально застываю на месте, моментально забыв о телефоне.

– Что?

Эдди наклоняется ко мне из своего кресла. На ее морщинистом смуглом лице застыло торжественное выражение, а в глазах грусть.

– Рейнальдо. В тот день, когда он должен был вернуться домой. Это был хороший выбор! Это блюдо всегда было его любимым. Как и ты. Только не говори об этом своему брату.

Она подмигивает мне, но я почти не слежу за ее словами. По иронии, впервые за все это время в том, что она говорит, появился какой-то смысл.

– Это тебе мама рассказала?

– Твой брат. Он показал мне видео. Шеф-поваром, mi corazon, тебя, конечно, не назовешь, но в конечном итоге все выглядело muy delicioso, muy authentico^[23].

– Спасибо.

Я произношу это тихим шепотом. Мама, Эрик и я никогда не говорим о том дне. Никогда.

– Ты прослушала мое сообщение? – спрашивает она.

Я киваю.

– У тебя есть для меня что-то, что изменит мою жизнь.

– Если ты позволишь.

Эдди достает что-то из ящика прикроватной тумбочки и протягивает мне. В бумажную салфетку завернуто что-то прямоугольное.

– Извини за такую упаковку. Рейнальдо оставил мне это перед уходом. У меня больше не во что было положить.

Внутри салфетки лежит блокнот в коричневой кожаной обложке. На коже выдавлен какой-то символ, изображающий треугольник с лицом внутри. Я провожу по нему пальцем. Обложка на ощупь мягкая и довольно потрепанная, но, когда я заглядываю внутрь, вижу, что разлинованные странички девственно чисты.

– Это папа тебе дал? – спрашиваю я.