Глава 1. Последний бокал одиночества

Где-то под черепной коробкой, прямо в основании позвоночника, пульсировал и подвывал техно-бит. Пол дрожал, сотрясаемый десятками ног, а свет – резкий, слепящий, выхватывающий из темноты то разгоряченное лицо, то взмах руки, – резал глаза. Воздух был густым коктейлем из дорогих духов, сигаретного дыма и пота.

Денис сидел в самом углу, в полумраке, за столиком, уставленным пустыми стаканами. Перед ним стоял очередной бокал виски. Золотистая жидкость покачивалась в такт вибрациям пола. Он не пил ее, он смотрел сквозь нее. Его взгляд, мутный и тяжелый, блуждал по танцполу, выхватывая девушек. Они смеялись, запрокидывая головы, крутились в такт музыке, бросая взгляды на своих кавалеров или ища новые цели.

Он поймал взгляд одной, рыжеволосой, в коротком черном платье. Попытался скривиться в улыбку, в том самом джентльменско-роковом стиле, который, как ему казалось, ему шел. Но мышцы лица не слушались, и получилась какая-то кривая, отчужденная гримаса. Девушка на мгновение задержала на нем глаза – не с интересом, а с легким, почти инстинктивным опасением, как смотрят на незнакомую крупную собаку, и тут же отвернулась, растворившись в толпе.

Внутри что-то екнуло и провалилось. Не обида, нет. Знакомое, прогорклое чувство пустоты. Он был здесь незваным гостем, чужим на этом празднике жизни. Дорогая, но мятая рубашка нараспашку, джинсы. Ничто не скрывало его внутреннего неряшества.

К его столику подошел официант, подтянутый юноша с безупречной улыбкой и острым взглядом, считывающим всех и вся.

– Господин, вам повторить? Или, может, закажете что-то из закусок? – голос был сладким, почтительным, но в этой почтительности сквозила отточенная до автоматизма практичность. Он видел, что Денис один, что он напивается, и что его стол – один из самых доходных на этот вечер. Его обходительность была обходительностью к кошельку, а не к человеку.

Денис молча кивнул, отодвинув пустой бокал. Он потянулся к пачке сигарет, но руки дрожали, и одна выскользнула, упав на липкий от чего-то пол. Он даже не наклонился, чтобы поднять ее. Просто сидел, уставившись в стену, его животный, ничего не выражающий взгляд скользил по телам, по лицам, но не видел никого. Он был словно выключен из реальности, погружен в свой собственный, густой и липкий вакуум.

Он поднял новый, только что принесенный бокал. «За что?» – мелькнула в голове бессмысленная мысль. За победы, которых не было? За честность, которая никому не нужна? За то, что завтра с утра опять придется надевать маску государственного обвинителя и делать вид, что мир подчиняется статьям Уголовного кодекса?

Он опрокинул виски в себя. Оно обожгло горло, но не согрело. Холод внутри только сгустился. Пора было валить. Ехать домой. В свою пустую, заваленную хламом квартиру. Где его никто не ждал.

Последнее, что он помнил перед тем, как встать, – это спина официанта, уже обслуживавшего веселую компанию по соседству, и собственное отражение в темном стекле стены – отрешенное, помятое и бесконечно уставшее лицо незнакомца.

Денис встал из-за стола, и мир накренился. Пол уплывал из-под ног, пульсируя в такт затихавшему в ушах биту. Он, пошатываясь, направился к выходу, проклиная узкий проход между столиками, где его плечи задевали смеющихся людей.

Путь лежал через зону для курения – открытую террасу, затянутую сизой пеленой дыма и пара от дыхания. Здесь было прохладнее, и Денис на мгновение задержался, пытаясь вдохнуть свежести, но в легкие въелся едкий кальянный душок.

И тут в него врезался кто-то твердый и упругий. Денис едва не грохнулся, успев ухватиться за косяк двери.

– Эй, смотри куда прёшь, дед! – раздался молодой, нарочито грубый голос.

Перед ним стоял парень, лет двадцати пяти, в обтягивающей футболке, подчеркивающей рельеф мышц. Он всем видом – вздернутым подбородком, насмешливым блеском глаз – пытался произвести впечатление на двух девушек, стоявших рядом и с интересом наблюдавших за сценой.

В Денисе что-то перемкнуло. Пьяная, глухая ярость, которую он обычно давил в себе, вырвалась наружу.

– Дед? – сипло процедил он. – Я тебя, щенок, сейчас… Иди выясним.

Он толкнул парня в грудь, но его собственная рука была ватной, а толчок – смешным и слабым. Парень лишь усмехнулся, почувствовав свое превосходство.

– Да хоть сейчас, старичок. Вали на улицу, не здесь же тебя убивать.

Они вышли за дверь, где тусклый уличный фонарь освещал мокрый от дождя асфальт. Денис снял пиджак, скомкал его и бросил на лавочку. Его движения были заплетающимися, медленными. Он был настолько пьян, что один хороший толчок отправил бы его в лужу. Но в его мутной голове жила уверенность старого уличного бойца – он представлял, как бьет этого накачанного мальчишку в челюсть, как тот падает.

Парень же, видя его состояние, уже предвкушал легкую победу. Зрители из клуба обступили их, кто-то уже начал делать ставки. Фаворитом, разумеется, был молодой.

И тут из толпы выскочили двое друзей парня. Один из них, коротко стриженый, что-то срочно и испуганно прошептал на ухо «самцу». Тот нахмурился, не понимая.

– Кто? – громко, с недоумением спросил он. – Он?!

Взгляд его скользнул по Денису, но теперь он видел не просто пьяного «деда». Он видел что-то еще. Его уверенность испарилась в мгновение ока, сменившись паникой. Он выпрямился, его надутый вид испарился.

– Извините… я.… я не знал. Прошу прощения. Серьезно. – И, не дожидаясь ответа, он развернулся и почти побежал обратно к клубу, его друзья пулей последовали за ним.

Толпа, озадаченная, стала расходиться. Денис стоял один под дождем, с непонятой, тупой обидой. Победа, которую он не одержал, оставила во рту вкус еще более горький, чем виски. Он подобрал пиджак, сел в свою «Ласточку», хлопнув дверью.

Руки дрожали. Он вставил ключ в замок зажигания, но не повернул его. Вместо этого посмотрел в зеркало заднего вида.

На него смотрело помятое, осунувшееся лицо незнакомца с пустыми глазами. В уголках губ застыла гримаса отвращения – к себе, к этой ночи, к этой внезапной, трусливой капитуляции противника. Кто он был для того парня в эту секунду? Не человек. Не «дед». Что-то другое. Что-то, что заставляло разбегаться накачанных мальчишек. Что-то, от чего ему самому становилось не по себе.

Он резко отвернулся от зеркала, завел мотор и выехал на пустынную ночную улицу, где дождь, казалось, хотел смыть с города всю эту грязь, включая его самого.

Денис потянулся к бардачку и вытащил оттуда припрятанную пол-литровку виски. Дешевого, противного. Бутылка была начата еще до клуба, и от этой мысли ему стало еще противнее. Он открутил крышку, глотнул прямо из горлышка. Жидкий огонь обжег пищевод, но не смог прогнать внутренний холод.

В этом был весь парадокс его жизни. Солидное положение, костюмы от портного, машина… А денег вечно не хватало. Не потому, что мало платили. А потому, что он был честен. Он отказывался от «подарков», которые считал взятками, ходил мимо кабинетов, где решались «вопросы» за конверты. Коллеги смотрели на него как на дурака, а он смотрел на них… и пил. Пил от осознания собственной ненужности в этой отлаженной системе торгашей в погонах.

Он снова глотнул, поставил бутылку между ног и резко нажал на газ. Машина рыкнула и рванула вперед по пустынной ночной трассе. Скорость зашкаливала. Ему хотелось домой. В свою берлогу. Заглушить эту ноющую тоску о чьем-то тепле, о чьем-то взгляде, в котором он увидел бы не страх или подобострастие, а просто… человека.

В свете фар на секунду мелькнула одинокая фигура на остановке. Он пронесся мимо, но мозг, заторможенный алкоголем, с опозданием выдал команду. Женщина.

«А почему бы и нет?» – пронеслось в голове безумная мысль. Он резко ударил по тормозам. Машину занесло. Сзади визжали шины другой машины, которая чудом увернулась, и гневный, протяжный гудок прорезал ночную тишину. Денису было плевать. Он включил заднюю передачу и с визгом шин поехал назад, к остановке.

Он был прав. Под навесом, подставляя спину холодному осеннему ветру, сидела женщина. Он не разглядел ни лица, ни фигуры – просто темное пятно, сгорбленное существо. Но надежда, грязная и пьяная, уже зашевелилась в нем.

Он открыл дверь. Запах дешевого виски, пота и отчаяния вырвался наружу.

– Садись, – сипло бросил он.

Женщина не сказала ни слова. Она молча поднялась с холодной скамьи и села на пассажирское сиденье, движения ее были обреченно-покорными. Денис протянул ей бутылку.

– Выпей. Согреешься.

Она взяла бутылку, ее пальцы дрожали. Сделала один, два маленьких глотка, подавилась и молча вернула бутылку. Они поехали. В салоне пахло теперь не только им, но и едкой грязью, сыростью и нищетой.

В его квартире он, не включая свет в прихожей, толкнул ее в сторону ванной.

– Иди в душ, потом ко мне!

Сам он, скинув куртку и ботинки, побрел в спальню. Рубашка полетела на стул, брюки – на пол. Он рухнул на неубранную кровать, на которой пахло потом и вчерашним перегаром. Последнее, что он почувствовал, прежде чем сознание поглотила черная дыра, – это звук льющейся из-за двери воды. Потом все смолкло.

Глава 2. Служебный долг и шепот за спиной

Будильник был похож на звуковую отмычку, взламывающую черепную коробку. Денис, не открывая глаз, шлепнул по тумбочке ладонью, скинув ненавистный прибор на пол. Он не выключился, а лишь притих, жужжа где-то в ковре с назойливым, обреченным звуком.

Вставать было пыткой. Каждая мышца ныла, голова раскалывалась на части, а во рту будто кошки ночевали. Он дополз до ванной, не глядя на свое отражение в зеркале, и включил ледяной душ. Резкие, колющие струи заставили его вздрогнуть и прохрипеть что-то нечленораздельное. Но они же и вернули его к жизни, смывая с кожи липкий налет вчерашнего позора.

На кухне царил привычный бардак. Он вскипятил воду в старом эмалированном чайнике и заварил себе кружку «Ассамского чая» – крепкого, почти черного, с терпким, горьковатым вкусом, который мог пробить любую, самую тяжелую ночь. Он выпил его, почти не чувствуя вкуса, запивая им сухой хлебный мякиш с куском колбасы. Есть не хотелось, но организм требовал топлива для предстоящего спектакля под названием «Прокурор Игнатов».

Когда он, уже в отглаженной белой рубашке и форменном кителе с погонами, вышел из спальни, он был почти человеком. Почти. Только глубокие, синеватые мешки под глазами, как клеймо, выдавали истинную цену этого утреннего преображения.

Его рабочий кабинет был таким же двойственным, как и он сам. Солидный дубовый стол, тяжелый и надежный. На столе – строгий набор: компьютер последней модели, стакан для ручек, стопка с входящими документами, разложенная с педантичной точностью. Но если бы кто-то заглянул под стол, он увидел бы слой пыли и закатившуюся туда же пустую пачку от сигарет. В углу стояла дорогая кожаная кресло, но на его спинке висел мятый пиджак, а на подлокотнике лежала папка с делами, из которой торчали растрепанные листы. На книжных полях юридические тома в идеальном порядке соседствовали с хаотичными кипами бумаг. Это было пространство человека, который поддерживает видимый порядок ровно настолько, чтобы не сняли с должности, а в остальном ему было плевать.

Первую половину дня он провел, уткнувшись в бумаги. Дело о мошенничестве. Дело о грабеже. Дело о причинении тяжких телесных. Он читал протоколы, изучал экспертизы, выносил для себя вердикты. Его перо скрипело по бланкам, решая судьбы людей. Он делал это быстро, профессионально, почти машинально. Через боль. Через гул в голове. Через тошноту, подкатывающую к горлу от крепкого чая.

Выйдя в коридор к кофемашине, он прошел мимо курилки, откуда доносился сдержанный девичий смех. Две секретарши из канцелярии, завидев его, сразу притихли. Он слышал за своей спиной сдавленный шепот:

«…опять с похмелья, смотри, глаза как у зомби…»

«…а костюм в порядке, удивительно…»

«…наверное, опять вчера…»

Он налил себе черного кофе, не обернувшись. Ему было все равно. Их шепот был таким же фоновым шумом, как гул системного блока или скрип его собственного кресла. Он давно перестал быть для кого-то человеком. Он был функцией. Должностью. И сегодня эта должность требовала от него трезвого взгляда и твердой руки, даже если внутри все было вывернуто наизнанку.

Обеденный перерыв его коллеги использовали по-разному: кто-то мчался домой к семье, кто-то шел в столовую неподалеку, чтобы продолжить обсуждение дел в неформальной обстановке. Денис никогда не присоединялся. Его дом был пустой берлогой, а коллеги – чужими людьми в приятельских масках.

Он ехал в небольшое кафе «У Леона», затерявшееся в соседнем квартале. Здесь его знали. Не как прокурора Игнатова, а как Дениса. Молчаливого, вечно помятого, но своего.

– Как обычно? – кивнул ему бородатый бармен, когда Денис занял свой привычный столик в углу.

– Том-Ям, – ответил Денис. – И лимон. Отдельно. Побольше.

Через несколько минут перед ним стояла миска с дымящимся, огненно-красным супом, источающим аромат лемонграсса, галангала и чили. И целая небольшая тарелка, доверху наполненная тонко нарезанными дольками свежего лимона. Он выжал сок из двух долек в суп, а остальные просто ел, посыпая солью. Кислота обжигала язык и заставляла взбодриться, а острота супа пробивала даже самую свинцовую тяжесть похмелья, заставляя тело вспотеть и прочищая сознание.

Вслед за супом бармен поставил перед ним высокий стакан с мутновато-зеленоватой жидкостью, в которой плавали кусочки имбиря и несколько листиков мяты.

«Как обычно» – это был безалкогольный коктейль-спасатель, который они с барменом когда-то придумали. Его рецепт был простым и безжалостным:

Основа – сильно газированная минеральная вода (чтобы запустить пищеварение).

Концентрированный рассол из-под соленых огурцов (чтобы восстановить солевой баланс и унять тошноту).

Свежевыжатый сок одного лайма (витамин С и кислота).

Тертый корень имбиря (разгонял кровь и согревал).

Чайная ложка меда (чтобы смягчить удар и дать быстрые углеводы).

Несколько листиков свежей мяты (освежала дыхание и притупляла головную боль).

Денис залпом выпил половину стакана, поморщился от резкого, солено-кисло-острого вкуса, но через несколько минут почувствовал, как спазм в висках ослабевает, а тело наполняется слабым, но ощутимым теплом. Он не пил каждый день, но эти ритуалы – том-ям, лимон, «Как обычно» – были единственным известным ему способом привести себя в человеческое состояние.

Вернувшись в кабинет, он был уже другим человеком. Не свежим и не отдохнувшим, но собранным. Взгляд из мутного стал тяжелым и внимательным. Он просмотрел дела, которые предстояло поддерживать в суде, и отправился на службу правосудия.

Первое дело было простым, почти механическим. Молодой парень, обвиняемый в грабеже. Он выхватил сумку у женщины. Все доказательства были железными: записи с камер, признательные показания. Денис выступал холодно и методично. Он не давил на жалость, не рисовал образы, он просто излагал факты, как бухгалтер отчет. Судья, видя бесспорность обвинения, быстро вынесла приговор. Денис в течение всего заседания чувствовал на себе взгляд подсудимого – испуганный, полный ненависти к «ментовской мрази». Денису было все равно. Он был просто частью механизма.

Второе дело было сложнее. Хитроумное мошенничество в сфере недвижимости. Подсудимый – упитанный, лысеющий мужчина в дорогом пиджаке, с умными, насмешливыми глазами. Его адвокат виртуозно играл словами, оспаривал доказательства, пытался представить своего клиента жертвой обстоятельств. Денис встал для произнесения речи. Он не повышал голос. Но каждое его слово было точно выверенным ударом. Он брал запутанные схемы мошенника и раскладывал их на простые, понятные суду составляющие. Он цитировал статьи, апеллировал к экспертизам, его логика была неумолимой, как работа отлаженного механизма. Он видел, как с лица подсудимого постепенно сходит уверенная ухмылка, сменяясь напряжением, а потом и страхом. В зале была тишина, которую резал только его ровный, уверенный голос.

Когда судья удалилась для вынесения приговора, Денис сел на свое место и почувствовал странную пустоту. Да, он выиграл. Он сделал свою работу безупречно. Но никакого удовлетворения не было. Только усталость и все тот же знакомый холод внутри. Он снова был просто функцией. И самой эффективной частью этого механизма он чувствовал себя лишь тогда, когда внутри у него была такая же ледяная пустота, как в зале суда.

К пяти часам вечера в здании прокуратуры начинался привычный спектакль под названием «Кто последний уйдет, тот самый преданный». Стулья скрипели, компьютеры гудели, вздыхали секретарши, а солидные мужчины в погонах с важным видом расхаживали по коридорам с папками, демонстрируя тотальную занятость. У всех на столах лежали внушительные стопки нерассмотренных дел – символ их незаменимости и тяжелого труда.

Денис в это время закрывал последнее дело из утренней пачки, ставил на нем резолюцию и аккуратно убирал в подписанную папку для отправки. Его стол к этому часу оказывался практически чистым, если не считать трех тонких папок, отложенных на самый край. Он мысленно называл их «на завтра».

Девиз его детства – «Сделал дело – гуляй смело» – был для него не просто поговоркой, а единственно верным принципом выживания. Пока другие растягивали работу, имитируя бурную деятельность, он вгрызался в нее с утра, как бульдозер. Его перфекционизм был не про идеальный порядок на столе, а про безупречную скорость и качество внутри дела. Он не перекладывал бумажки, он их поглощал.

Сначала коллеги шептались, глядя ему вслед, когда он ровно в 17:30 надевал свой слегка мятый пиджак.

– Смотри, Игнатов опять домой собрался. Наверное, у начальства на особом счету, вот и нагрузка у него детская.

– Да ему просто дела полегче сваливаются, везет же некоторым.

До начальства, конечно, доносились эти жалобы. Пока однажды зам. прокурора не устроил внеплановую проверку нагрузки. Результаты повергли всех в ступор. Оказалось, что у Дениса Игнатова в работе одновременно находится почти в два раза больше дел, чем у самого трудолюбивого из его «засиживающихся» коллег. И втрое больше, чем у завсегдатаев вечерних посиделок с чаем. И все они были закрыты с безупречной скоростью и качеством.

Жалобы прекратились. Но их место заняла тихая, неприязненная зависть. С ним перестали спорить, но и здороваться стали сквозь зубы. Он был белой вороной. Гением, который своим существованием напоминал им об их собственной посредственности.

Сегодня, отложив три дела на завтра, Денис поймал на себе чей-то тяжелый взгляд из кабинета напротив. Он не обернулся. Он лишь едва заметно улыбнулся – сухим, безрадостным движением губ. Эта улыбка не имела ничего общего с радостью. Это была гримаса усталого превосходства и глубокого одиночества.