Быть или не быть

Машина мчалась на большой скорости через знакомые страны, пройденные не раз, перенося меня во Францию, в большой город на Эльзасе, в Страсбург. Не то что бы там ждали меня какие-то важные дела или деловые встречи. Нет. Сын моего питерского приятеля, закончив аспирантуру в Питере, отправился улучшать своё образование в Страсбург. Так как он был умницей, французкое государство выдало ему такую стипендию, что он преспокойно мог и жить, и учиться. Артур за какие-то шесть лет почти в совершенстве изучил французский и английский, начинал успешно коммунизировать на немецком языке. Артур был одарённый и старательный паренёк. Он-то и пригласил меня посетить его в его новом городе на пару дней. Так как со всеобщим кризисом дел особо никаких не было, после долгих оттяжек я всё же воспользовался его приглашением.

Достаточно быстро преодолев эти 500 километров с небольшим хвостиком, разделявшие его жилище от моего, я въехал в залитый огнями полуночный город, к вокзальной площади . Не думаю , что сам город так поразил меня . Он был торжественный, немного помпезный, нарядный. Может оттого, что я уже достаточно посмотрел подобных городов, показался он мне чуточку неуместным в этой своей приукрашенной чопорности. Разобравшись с картой и адресом своего приятеля, я не без труда запарковал машину и позвонил ему в дверь. У Артура был вкус и амбиции, он снял своё жильё в одном из самых дорогих районов, в вилле, где жили представители посольств и даже английский барон. Тихий респектабельный район по соседству с большим парком и полицейским участком для спокойного чувства безопасности. Пусть квартирка и была в полуподвальном помещении особняка, с крохотной кухонькой и душевой кабинкой прямо в ней, с двумя малюсенькими одноместными кроватками, зато здесь была такая нужная изоляция и удалённость от всех этих представителей бывших колоний-«республик», как Мороко, Алжир и Тунис, что Артур был по-настоящему счастлив этим своим «подвальчиком» при особняке.

Мы сидели за столом и говорили взахлёб о нашей жизни, пытались допить бутылку красного вина, купленную мной в Люксембурге и этот вечер перешёл сначала в ночь , а потом и в утро. Спать мы улеглись в пять, а в восемь, уже помолившись и приняв холодный душ, я стоял и ждал пробуждения Артура. Он как чувствовал мой приход и перед самым моим приездом купил большую пачку зелёного чая. Я уже заварил и выпил пару чашечек, отправился будить своего приятеля. После постного, но здорового заврака мы вышли из дома, перейдя во власть этого монументального и солидного Страсбурга. Мы шли по середине аллеи Победы, был мягкий и немножко серый октябрьский день, слева и справа двигались трамваи будущего – совершенно футуристические, которыми жители города так гордились.

Перед моим приездом Артур настойчиво попросил, чтобы я ему привёз кипу, и теперь он гордо и без стеснений шёл в этой маленькой чёрной бархатной шапочке, ритуальном головном уборе еврейского народа. В самом центре города, как казалось мальчику, никаких проявлений антисемитизма не было, и Артур мог явно и в удовольствие чувствовать себя евреем. Таких тонкостей как косые марокано-алжирские взгляды, он, по недостаточности жизненного опыта и лёгкой своей эйфории, не замечал.

Помимо перечисленных выше языков, знал Артур ещё и святой язык – иврит, который выучил добровольно и с большим желанием. Уровень был таков, что он мог свободно общаться и писать на этом языке. Семья у Артура была совершенно русская или украинская , ничего религиозного ему не навязывалось и не прививалось. Лишь, может, фамилия как-то связывала этого юношу с загадочным народом, к которому Артур так стремился. В переводе на русский она звучала, как Верблюд. Так или иначе, каждый хочет найти свои корни и разобраться в себе и своей душе, и я думаю, что Артур был на верном пути и его внутренний компас не обманывал его.

Артур, проживший достаточно в этом городе, быстро насытился прогулкой. Я , видавший множество подобных городов с их изобилием магазинов и каменных изваяний-идолов, тоже потерял интерес к бесплодной ходьбе.

Решили, что теперь непременно надо посетить местную синагогу.

Посреди старинного района, окружённая раскошными особняками, прижатыми боками к друг другу, среди бурой зелени поздней осени стояла она. Хотя, если дать волю фантазии и излагать события аллегорично, я бы написал , что это громадное здание, служившее культовым и культурным учреждением, не стояло, а присело на корточки, от неуверенности втянув голову в плечи. На голове покоилась старая обветшалая кипа , которая была этому зданию куполом из бронзы, позеленевшему от времени и забот. Вокруг синагоги стояли многочисленные ограждения и их лабиринтом мы были выведены к центральному входу. Внутрь нас не пустили. «Только для членов» – был короткий ответ на французском. Я, воспитанный в духе советского еврейства , по лозунгу «синагога – дом каждого еврея», не отставал от Артура , чтобы тот продолжал переводить мои вопросы, пока не будет получена какая-то ясность. Артур, застенчивый паренёк, не перечил мне, и, в конце концов, мы добились того, что могли примерно через час с небольшим прийти на Минху – дневную молитву. Мы вышли из синагоги, в которую входили и выходили различные люди и школьники в разноцветных чепчиках-кипах. Я знал такого типа синагоги, которые в моих глазах были не более, чем какой-то еврейский клуб, нежели Дом Молитвы. Из моего опыта, в таких местах каждый занят больше собой и на особое тепло и на радушие рассчитывать не приходится.

Мы вновь брели в сторону центра, думая, как занять появившееся незанятое время до начала молитвы. Возвращаться особо не хотелось. Разве что из интереса и желания впечатлений. Сделав очередной вялый кружок по центру, мы с Артуром опять медленно приближались к этому каменному скрюченному великану с позеленевшей кипой. На последнем перекрёстке перед нашей целью, в ожидании зелёного сигнала светофора, с другой стороны улицы, приближался белобородый мужчина в чёрном сюртуке. Я спросил его на иддише:

– а есть ли ещё другая синагога, кроме этой?

– идите за мной, – только и обронил в ответ этот человек , оказавшийся раввином.

Другая синагога оказалась на этой же площади, почти напротив центрального здания, стоявшая неприметная в рядку со своими соседями. О ней Артур не знал. И как ни доказывал я ему, что должна быть ещё община, он только пожимал плечами.

По пути рав нас расспрашивал, кто мы такие и как нас зовут. Имя того раввина Шлезингер. Когда я видел его переходящим перекрёсток, я уже тогда почувствовал, что я с ним «на одной волне». Дай Б-г здоровья и мира этому человеку и его семье .

Минха (послеполуденная молитва) прошла. Артур был первый раз на таком мероприятии и ему всё нравилось. Он даже пытался раскачиваться в такт молитве, как другие, и читать по молитвеннику. Текст он читал легко, а к пониманию надо было привыкнуть, так как он изучал всё же современный язык, отличающийся от языка молитвенника. Но Артуру всё очень понравилось, он был так увлечён, что даже когда мы возвращались в его квартирку, он своими мыслями не мог расстаться ни с этим домом, ни с таким духовным и проникнутым действием в нём. Я решил, что если не поговорю с Артуром, то грех, как нас учит Тора, будет лежать на мне. Я отложил беседу до вечера, который за потоком событий дня наступил так быстро, что момент разговора с приятелем неотступно стоял передо мной.

– Артур, – сказал я, – это здорово , что тебя так тянет к этой вере. И язык ты знаешь, и желание у тебя сильное, но знаешь ли ты, что чтобы стать евреем по-настоящему, тебе не хватает маленькой, но жизненно важной детальки? Знаешь ли ты, какое значение имеет обрезание? Знаешь ли ты, что эта заповедь – всем заповедям заповедь? Что даже рождённый еврей не может молиться с другими евреями, если он необрезанный?

Всё это я говорил как можно приветливей и участливо. Вопреки моему ожиданию, Артур не встретил мою речь энтузиазмом. Он даже весь сник. Я понял другие причины такой реакции и сказал: не волнуйся, я помогу тебе со всем. Мы сделаем и гиюр, и всё остальное, что необходимо – у меня есть знакомые раввины. Но причина, к моему удивлению, была не в этом.

– Нет, – серьёзно и решительно сказал Артур, – я боюсь.

– Да что ты, сделают обезболивание , всё стерильно.

– Нет, – насупился Артур, – я другого боюсь. Если вдруг опять начнутся гонения, тогда и мне – конец? В войну же немцы проверяли и по этому признаку!

Я молчал, не зная, что сказать. Передо мной стоял не юноша, а молодой взрослый мужчина, сознательный и образованный. Он очень хорошо знал, что говорит. И такие его слова не были ни заблуждением, ни недопониманием. Он давно всё обдумал и решил для себя, преодолев и поборов возможные сомнения и угрызения. Он стоял очень твёрдо и убеждённо на этой своей точке зрения. Ему в целом нравился иудаизм, только не целиком, а частями. Упаси Г-дь винить за это людей. Ведь в человеке так заложено, что он из всего пытается извлечь самое вкусное и лучшее. Поэтому наверно и есть евреи, которые единственный из всех народов согласились взять на себя полностью весь свод законов – Тору. Исполнять и слушать. Евреи и другие народы, – думал я, а в то же время, непроизвольно пришла ко мне на ум такая сценка. И я не оставил её себе единолично, а , полагая, что мой товарищ тоже имеет право на неё, поделился с ним.

Вижу я перед своими глазами Страсбург, ту же площадь и синагогу. Время и место – то же, политическая ситуация – другая. Мы, все вместе, сидим в этой страсбургской синагоге, молимся, как вдруг окружают улицу и здание бронированные машины, врываются военизированные молодчики и начинают выводить всех присутствующих на улицу и сажать в автомобили. Направятся впоследствии эти машины в какой-нибудь лагерь или всех участников повезут сразу на расстрел и ликвидируют где-то за углом. Когда двое из молодчиков хватают Артурку за руки и тащат вместе с другими вон, он отчаянно вырывается и кричит сразу на всех языках одновременно:

– я не еврей! Да не еврей же я! Отпустите! Я в гостях!

Когда он видит и понимает, что на его слова вообще не реагируют , то, вырываясь , он срывает с себя штаны, берёт двумя руками своё необритое мужское достояние и, демонстрируя его, истошно и на срыв вопит:

– Ну глядите, глядите! Вот же, вот! Я в гостях!

Опешившие от такой бурной демонстрации, нацисты и, видя, что в представленном объекте явно нет никакого подлога, они отпускают его.

На улице же, в воронок, продолжают усаживать евреев. Переполненный фургон удаётся закрыть вместе с прижатыми и раздавлеными пальцами и сломанными рёбрами. Наконец воронок трогается. На улице стоит радостный Артуша и машет нам, всем в воронке, руками и вдогонку кричит:

– До свидания, до свидания! Не волнуйтесь, я буду вам передачи приносить! О ревуар!

Артур стоял в звуках моих, только что отзвучавших слов, с нелепой улыбкой на губах . Он корректно и вежливо отвечал мне этим самым на мою улыбку.

– Ну, – пролепетал он, – всё, наверное, не так.

– Да нет, Артур, это только так, фантазия , на наши общие